— Представьте себе, товарищ Бирюков, поначалу в случившемся с Саней Холодовой я подозревал Анатолия Овчинникова или Юру Деменского. Словом, кого-то из них. Но, когда сегодня Нина рассказала по телефону о своих злоключениях с Ревазом, мне стало прямо-таки не по себе. Больше чем уверен: несчастье не обошлось без участия моего дяди…

— Что? — почти машинально спросил Антон.

Зарванцев угодливо закивал головой:

— Да, товарищ Бирюков, да. Реваз Давидович неудержим в своем стремлении поволочиться за хорошенькими молодыми женщинами и, если только он остался с Саней наедине в Юриной квартире… — Лицо Альберта Евгеньевича болезненно поморщилось. — Будет величайшим позором, если мой преподобный дядюшка попадет на скамью подсудимых за покушение на изнасилование.

— Даже так?..

— Разве к случаю с Холодовой подходит другая статья Уголовного кодекса?

— Может подойти сто седьмая — доведение до самоубийства.

На лице Зарванцева мелькнуло недоумение. Скорее даже Альберт Евгеньевич как будто расстроился оттого, что существует какая-то другая версия, кроме той, в которую верит он сам.

Судмедэксперт Карпенко, зажав в кулак свою рыжую бородку, от нечего делать решал кроссворд. Мельком кинув взгляд на вошедшего Бирюкова, он без всякого вступления сказал:

— Японский остров из четырех букв.

— Кюсю, — ответил Антон.

— На самом деле есть такой?

— Должен быть. Дай что-нибудь от головной боли.

— Еще два слова. По горизонтали. Дорога, путь сообщения вдоль фронта… — Карпенко, загибая пальцы, посчитал. — Из шести букв…

— Рокада, — подумав, сказал Антон. — Давай лекарство, а то весь кроссворд за тебя разгадаю.

Запив водою сразу две таблетки, он направился в свой кабинет. Услышав из приоткрытой двери научно-технического отдела оживленный голос Славы Голубева, не раздумывая, зашел туда. Слава, жестикулируя рукой, оживленно рассказывал о чем-то сидящему за столом эксперту-криминалисту Дымокурову. Увидев Антона, он мгновенно осекся и скороговоркой выпалил:

— Люся Пряжкина убежала.

Антон, чувствуя, как в висках заломило еще сильнее, сел рядом с Дымокуровым:

— Подробнее рассказать можешь?

— Могу. Вернувшись с Главпочтамта, я только вошел в твой кабинет — звонок из дежурной части: «Где Бирюков? В клинике опять ЧП — Пряжкина исчезла». Само собой понятно, немедленно мчусь туда. Приезжаю, следователь прокуратуры Маковкина уже допрашивает нянечку Ренату Петровну… Вот, по словам этой Ренаты Петровны, дело так было. — Голубев чуть передохнул. — Люся, как положено, находилась в одноместной палате и была переодета в больничную одежду. Утром сегодня неожиданно потребовала свою кофточку и джинсы: мол, надо проверить, не украдены ли у нее деньги. Рената Петровна стала успокаивать, но Люся вдруг шум подняла, разбила стакан и чуть не перерезала осколком стекла себе вену. Пришлось нянечке принести одежду. Десятка была на месте, в кармане джинсов, Пряжкина успокоилась, однако в обед отказалась от пищи и заявила, что будет голодать до тех пор, пока ее не выпустят из клиники. Нянечка на свой риск уговорила Люсю сделать успокаивающий укол, после которого Люся притихла и вдруг стала жаловаться Ренате Петровне, что ее втянули в страшную авантюру, из которой ей, наверно, не выпутаться. Мол, знакомый проводник адлерского поезда, подпоив коньяком, дал три билета в кинотеатр «Аврора». Один из них попросил положить в почтовый ящик хирурга Широкова, а два отдать Овчинникову. После этого увез Люсю на свою дачу в Шелковичиху, опять угощал коньяком, а вечером привез к кинотеатру и попросил проследить, придет ли хирург в кино. Когда Люся рассказала проводнику, что Широков у кинотеатра отдал билет какой-то цыганке, проводник страшно испугался. Дал Люсе десять рублей, чтобы она никому ни слова не говорила, довез на своей «Волге» до остановки «Мотодром» и, сказав, что ему срочно надо ехать в аэропорт, высадил… — Голубев недолго помолчал. — Исповедовавшись таким образом перед нянечкой, Пряжкина вроде бы заснула. Рената Петровна отлучилась из палаты, а когда через полчаса заглянула туда, ни Люсиной одежды, ни самой Люси в палате уже не было.

— Все? — хмуро спросил Бирюков.

— Нет, не все. Рената Петровна говорит, будто Пряжкина так описала внешность проводника, что он как две капли воды похож на того мужчину, который пытался передать записку Холодовой.

— Любопытно. — Антон, задумавшись, потер, ладонью ноющие виски и спросил Славу: — Подлинник телеграммы в Ростов отыскал?

— Разумеется. Знаешь, откуда отправлена? С почтового отделения на железнодорожном вокзале.

— Чей почерк?

В разговор вмешался Дымокуров:

— Почерк все тот же — на машинке домоуправления отпечатана.

Бирюков забарабанил пальцами по столу. Голубев живо достал из кармана листок бумаги:

— Вот потрясающие факты!

На листке было выписано около десятка дат. Против одной из них стояла цифра 300, против трех — 400, против остальных — по 500. Здесь же были помечены города. Дважды упоминались Ростов-на-Дону и Адлер, по разу — Азов, Таганрог, Батайск, Шахты и Сухуми.

Не дожидаясь вопросов, Голубев стал объяснять. Оказывается, в прошедшие сутки Ревазу Давидовичу Степнадзе поступило на Главпочтамт два телеграфных перевода по 500 рублей каждый. Один из Сухуми, другой из Ростова. Деньги по этим переводам еще не получены. Насколько позволило время, Слава проверил реестры выданных на «до востребования» переводов за предыдущие две недели и обнаружил, что в день отправления из Новосибирска в поездку Реваз Давидович враз получил на Главпочтамте по шести переводам ровно 2500 рублей.

— Вот перевод из Сухуми!.. — Голубев ткнул пальцем в листок. — Это наверняка от мамочки той отличницы, которой оставалось сдать русский в пединституте, где работает родственник Реваза Давидовича.

— Из Сухуми ведь нам сообщили, что в пединституте никаких родственников Степнадзе нет, — сказал Антон.

— Так родственник этот и сознается, если у него совесть нечиста! — Голубев встретился с Антоном взглядом. — Почему Реваз Давидович не торопится получать деньги? Переводы, по-моему, не случайно пришли телеграфом…

— Ему сейчас не до денег. — Антон, сняв телефонную трубку, набрал номер дежурного. — Где Степнадзе?

— Вместе с женой на даче в Шелковичихе.

— С женой?

— Так точно.

— Как они между собой?

— Похоже, мирно, но что говорят — мы ж не знаем.

Антон положил трубку и повернулся к Дымокурову:

— Аркадий Иванович, помните, на сумке Холодовой следы растворителя масляной краски… Не отпечатки ли пальцев им ликвидировали?

— Возможно, но для этого проще было применить одеколон, — ответил Дымокуров. — Почему возник такой вопрос?

— Кажется, в деле замешан Зарванцев.

— Логично ли? Пользуясь растворителем, художник, как говорится, с руками и ногами выдает себя.

— Зарванцев — дилетант в преступных делах.

— Продолжаете отстаивать свою версию?

— Продолжаю, Аркадий Иванович.

— Но… флакон с разбавителем мы видели и в квартире Деменского.

— Да, видели и в квартире Деменского… — задумчиво проговорил Антон и повернулся к Голубеву. — Слава, надо срочно найти Пряжкину. Если дома ее не окажется, побывай в вокзальной парикмахерской, у Зарванцева, по разным «Ветеркам» и кафе пройдись, где спиртное в розлив продается. Возникнут вопросы, звони Маковкиной — я у нее буду.

В пустующих коридорах прокуратуры царило затишье, которое обычно наступает в учреждениях к концу рабочего дня. Маковкина, когда Бирюков вошел в ее кабинет, сосредоточенно что-то читала. Оторвавшись от бумаг, она обрадовалась и сразу подала Антону протокол допроса Ренаты Петровны — две странички, исписанные по-ученически разборчивым почерком. Ничего нового из этого протокола Антон не почерпнул. Глядя на Маковкину, он, словно рассуждая сам с собою, заговорил:

— Складывается очень интересная ситуация. Неведомо из каких соображений все причастные к делу Холодовой самым беспардонным образом наводят на свои следы. Степнадзе втягивает Пряжкину в умопомрачительную авантюру; машинописные тексты отпечатаны в домоуправлении, где работает Овчинников; разбавитель масляных красок, следы которого обнаружены на сумке Холодовой, по всей вероятности, принадлежит художнику Зарванцеву, а Сипенятин… Вася совсем рассудок потерял: без всякой на то необходимости принес к своей мамаше сумку с места происшествия…