— И кто же этот надежный?

— Джон Баррет.

— Гм. Ты же, кажется, не жаловал его доверием?

— Смотря в чем. В покупках он ни разу меня не обманул. А что, там в Ноттингеме вы были им недовольны?

— Наоборот. У него настоящий талант обращаться с торговцами и работниками. Даже место для лошадей он нашел в полчаса. И это в городе, переполненном приезжими!

— Вот именно. Так что он будет управлять Борнхаузом рачительно и заботливо. Тем более, что я намерен отдать ему это поместье в долгую аренду. Пусть живет подальше от нас. Честно говоря, я устал от своих сомнений и его недомолвок.

— Все же думаешь, он был как-то связан с этим покойным лиходеем?

— Нет, не с ним. Но я почти уверен, что у него дела с самим герцогом.

Кстати, вы его там не встречали? Он приезжал в аббатство, бывал у городских всластей?

— Не знаю, — с сожалением пожала Леонсия плечами, — Я с ним не встречалась, и мальчики тоже в монастыре его не видели. Родерик по моей просьбе специально поинтересовался у приора, но тот, кажется, не питает к его светлости особого уважения. Во всяком случае, около нас его не было. А я, как ты понимаешь, занималась иными делами.

— Не думай, что я против, — предупреждающе поднял ладонь Конрад.

— Просто появление шести девиц в замке, где живет сотня мужчин, приведет к понятному результату. Они снова станут жертвами похоти. Тем более, что привыкли к такому. Просто не умеют защищать свою честь, не знают, что это такое...

— Ну уж нет! — с ожесточением графиня ударила по столу. — Жертв больше не будет! Мы скажем им, что теперь они все принадлежат тебе. Твоих рабынь никто не тронет без разрешения.

— И это поможет? — усомнился граф.

— Еще как поможет! Им же, вообще-то, никто не угрожает, обижать женщин нашим людям не свойственно... А у этих несчастных главное зло — это их уверенность, что они грешницы и вне закона. А если дать им какое-то определенное место, этот самый закон, положение их сразу станет гораздо выше. Это твой друг Давид обижается на свое рабство, а бедной одинокой девчонке принадлежать могущественному лорду — счастье невыразимое! Да еще знать, что кроме самого лорда, ни один мужчина не посмеет ее коснуться... Она почувствует себя королевой!

— И как мы обозначим их статус? Объявим всем, что они — рабыни?

— Дорогой мой, да никому объявлять не надо! Это им самим важно, а остальным совершенно все равно. Или ты думаешь, что твой Маркус, или Тэм, или Герт Ладри пойдут их насиловать? Или станут обзывать дурными словами? Все, что действительно необходимо — это, как ты сказал, обозначить их статус. Наглядно! Чтобы всем было видно. Чтоб эти девушки знали, что это всем видно, и были полностью уверены в своем положении

— Рабский ошейник, что ли? Не желаю я возрождать этот обычай.

— Да не ошейник, что ты! Нечто вроде повязки. Или просто бантика в волосах. Определенного цвета, что ли... Яркий. И чтоб не уродовал.

— Может, лучше знак на одежде?

— Можно так. Только форма знака не так уж заметна издалека, а нам важно, чтобы было всем видно... Не будем нашивать каторжный ромб!

— Значит, цвет. И какой же?

— Еще не знаю... Надо будет проверить, какой материи у нас большее всего, и какую краску легче всего купить. Давай отложим решение, а сейчас я займусь их устройством.

— Не надо, — задержал графиню ее супруг, — все и так уже делается. Я приметил через окно Эвлалию с ворохом полотна. Она шла туда. И Тэм Личи там. Он растопил очаг.

— А где мы их поместим? В первом этаже башни?

— Сегодня да. Выспятся в тепле. А завтра Тэм едет в Борнхауз, я так и собирался его послать, и сможет уже забрать девочек и малыша. Чем меньше они пробудут с твоими блудницами, тем лучше.

А для остальных шести больше подойдет второй этаж, что стоит пустой. Туда ведет люк, который можно охранять. И боковая дверь на галерею, и еще потайная.

— Ты хочешь их запереть?

— На первые дни, обязательно. Не забывай, должен приехать монах, и вообще, не представляю, что скажут об этом власти города.

— Исчезновение нескольких уличных женщин никого не взволнует.

— Оно взволнует нашего дорогого Джона. Он ведь все видел, правда?

— Как я могла от него скрыть?

—...и непременно поделится с добрым Пьером, коротая время в пути.

А кроме того, он мог сообщить даже герцогу Саймнелу.

— А тому какое дело до этого?

— Никакого, конечно. Но он не упустит случая навредить нам. Любое лыко в строку! Мол, графиня Арден потворствует падшим женщинам и увозит их, чтобы утолять нечестивую похоть своего мужа...

— Да ты что?!.

— Дорогая, я просто осторожен. И поэтому покажу брату Пьеру всех шесть чистых, скромных, живущих в уединении бедных грешниц, которых благочестивая дама склонила к раскаянию и наставила на путь истинный. А грешниц придется застращать, чтобы ни единого слова не говорили. Мол, запретила ее светлость, пока не научатся скромно и достойно беседовать. Напугать по-настоящему, чтоб верили и молчали. Им не повредит. Я понимаю, ты их больше жалеешь, чем осуждаешь, но я так тщательно отбирал людей в команду, чтобы хама какого-нибудь не пригреть. Все наши слуги — люди по-своему благородные, возьми хоть Эльфриду, хоть Эгона-кузнеца или Тэма с Маркусом. Про Джарвиса я уж не говорю, он достойнее любого лорда. И молодежь, что в помощниках у Дерека или Ладри, тоже не из низов. Простые, но славные ребята.

— Я знаю, милый.

— А от этого пополнения легко перенять нрав городского дна, язык рыночных торговок. Сквернословие. Более того, оказавшись с первого же дня в обществе многих мужчин, эти дамы заважничают. Все наши уже истосковались по женскому телу. Может, некоторым и удалось урвать утешение у девушек Темелин или у местных женщин, но это капля в море. Презренная профессия может неожиданно оказаться уважаемой и необходимой. И не потребуется быть настоящей леди, чтобы рыцарь оказал ей честь... Сама понимаешь.

— А что, сидение взаперти поможет?

— В какой-то мере. Посидеть в башне две-три недели, прясть кудель и шить платья... Словно в монастыре. Надеть небеленое полотно, грубое сукно. Все чистое и незапятнанное. Нетронутое... После грязи и унижений, одеться в чистое — это возвращает достоинство. Со мной так было. Я знаю. И вспомни, точно так же было и с Роландом.

— Что ж, я согласна...А кстати, о нашем Роланде. Ведь он над рабами начальник. Значит, и новых принимать ему. Надо бы ему сообщить о нашей идее насчет отличительного знака.

Но в тот день леди не смогла поговорить со своим верным пажом. Ее сморила усталость. Потом пришли прочие хлопоты, пришлось спешно собирать приданое для двух девочек и пятилетнего тихого малыша, у которых в помине не было никакой обуви, а из одежды только мешок с дырками.

Честный Тэм Личи наотрез отказался везти голого ребенка и упросил Роланда выменять для него в Баттеридже какую-то детскую одежонку. Одна бедная семья отдала тулупчик умершего сыночка за две пары сапог для двух старшеньких, и бывшему наследнику лорда пришлось скакать назад в замок, чтобы, переворошив весь багаж друга Родерика, отыскать требуемое.

День был такой суматошный, что леди едва сумела выкроить полчаса, чтобы поговорить с отъезжающими и строго-настрого наказать Тэму заботиться о ребятах, а девочкам — слушаться дядю Тэма беспрекословно и ни в чем ему не перечить.

Потом ждали монаха Пьера, тщательно уничтожив следы женского присутствия в первом этаже башни.

Потом встречали его...

Наступил и отошел праздник. Роланд, как признанный живописец — а как же, в самом аббатстве стены расписывал! — занялся устройством временной часовни с помощью своих друзей-плотников и энтузиаста Родерика. Результаты его усилий вызвали всеобщее восхищение по очень простой причине: почти никто больше не знал, как украшаются к Рождеству церкви, лишь он один хоть в детстве видел этот обряд и кое-что помнил. Так что во время праздника к нему стали относиться с куда большим уважением, чем до того.