— Не приходил еще домой! — ответила Варвара Ивановна.
— Да где ж это он до сих пор шатается? Уж солнышко закатилось, пора бы, кажется, и домой прийти. А ты хозяйка, что ли?
— Хозяйка, батюшка.
— Кто еще у вас в доме живет?
— Приказчик Ванька Кубышкин да работница Лукерья.
— А еще кто? Чай, дети есть?
— Были мальчик и девочка, да от родимца еще маленькие скончались.
— А нет ли еще кого в доме?
— Жила у нас крестница моего сожителя, Ольга Васильевна Иванова.
— Где же она?
— Пропала, батюшка.
— Пропала? Как так? Давно ли?
— В стрелецкий бунт, отец мой.
— В бунт? Да кто тебе сказал, что был бунт?
— Слухом земля полнится! Да вот и соседа нашего стрельцы ограбили.
— Врешь ты! Не смей этого болтать! Бунта никакого не было. Не только говорить, и думать об этом не велено, а не то в Тайном приказе язык отрежут.
— Виновата, батюшка! Мне и невдомек, что бунта не было. Мое дело женское.
— То-то, женское…
— А подана ли челобитная о пропаже?
— Не знаю, отец мой. Об этом у мужа спроси.
— Без тебя знаем, у кого спросить! А какова приметами крестница?
— Невдомек, батюшка. Волосы, кажись, рыжеватые, глаза карие, рот и нос как водится.
— Ну, ну, хорошо! Засвети-ка фонарь да ступай за мной.
— Куда? Зачем, отец мой?
— А тебе что за дело? Скорей поворачивайся!
Варвара Ивановна, дрожа как в лихорадке, пошла в находившуюся в конце двора поварню, достала огня и засветила фонарь. Лукерья, спавшая на полу, приподняла голову, поправила впросонках лежавшее у нее в головах толстое полено и снова заснула.
— Где лестница на чердак? — спросил приказчик. — Что глаза-то на меня уставила? Показывай лестницу!
Лаптева, едва передвигая ноги от ужаса, вошла со двора в сени и отперла дверь на чердак. Проходя по двору, приказчик закричал:
— Эй, вы! Не зевать! Двое встаньте у ворот. Никого не выпускайте и не впускайте!.
Лаптева ни жива ни мертва взошла на чердак. Приказчик, осмотрев все углы, сказал:
— Веди теперь на сеновал. Да нет ли еще у тебя горницы какой или чулана? Во всех ли я был?
— Во всех, батюшка!
Осмотрев сеновал, конюшню, сарай, погреб и кладовую, приказчик возвратился с Варварой Ивановной в ее светлицу. В погребе взял он мимоходом фляжку.
— Ну, прощай, хозяйка! За твое здоровье мы выпьем. Что в этой фляжке?
— Вишневка, отец мой!.
— Ладно! Не поминай нас лихом! Да смотри впредь не болтай пустого про бунт. Бунта не было!
Приказчик ушел. Варвара Ивановна, проводив его, перекрестилась. Не успела она сесть на скамью и поставить фонарь на стол, как на лестнице послышался шум шагов. Вошел Лаптев.
— Что ты, жена? — воскликнул он, взглянув на Варвару Ивановну. — Здорова ли? А фонарь на столе зачем?
— Сейчас ушел отсюда решеточный. Напугал меня до смерти! Весь дом обыскивал.
— Как так?
Выслушав подробное донесение, Лаптев похвалил жену; Она, между прочим, сказала ему, что скрыла Наталью на сеновале.
— Что же ты за ней не сходишь? Сходи за ней скорее!
Поправив тускло горевшую лампаду и взяв фонарь, Варвара Ивановна отправилась на сеновал. Возвратясь оттуда через некоторое время, она сказал:
— Наталья Петровна на сене уснула. Будить жалко.
— Вот вздор какой! Неужто ее на всю ночь оставить на сеновале?
— А что, погода теплая. Пусть поспит немножко.
— Ну, ладно, пусть. Вот, подумаешь, спокойная-то совесть. Беда над головой у бедняжки, а она спит себе, словно младенец!
При словах «спокойная совесть» Лаптева тяжело вздохнула.
— А знаешь, — продолжил Лаптев, — матушку-то Натальи Петровны выручили!
— Как? Кто выручил?
— Наш кум, Иван Борисыч, по просьбе Василия Петровича. Василий Петрович узнал, что сегодня Милославский, отобедав и отдохнув, поехал на весь вечер в гости к приятелю своему, князю Хованскому, а Лысков с дюжиной стрельцов пошел искать по Москве Наталью Петровну, Василий Петрович позвал к себе тогда Борисова да человек десять стрельцов Сухаревского полка и послал их в дом Милославского. За старшего в доме оставался дворецкий боярина, Мироныч. Когда стемнело, Борисов стук в ворота. «Кто там?» — закричал холоп. «Стрельцы Титова полка, от князя Хованского». Это, слышь ты, любимый полк боярина, потому что в нем множество раскольников, а он сам такой старовер, что сохрани Господи! Ворота отворили, и Борисов со стрельцами вошел во двор, вызвал дворецкого и сказал ему, что его де прислал боярин Милославский с приказом: тотчас привести старуху Смирнову в дом князя. «Да как же это?» — молвил дворецкий. — «Боярин накрепко наказывал без него старуху не выпускать из дому». «Я этого ничего не знаю, — сказал Борисов. — Что нам приказано, то мы и делаем. Пожалуй, мы воротимся и скажем боярину, что ты боишься отпустить без него старуху». Дворецкий призадумался. «Постой, постой, — молвил он, — я сам приведу ее к боярину». «Как хочешь!» — ответил Борисов и пошел со двора. Перейдя мост, он спрятался со стрельцами на дровяном дворе и сквозь щелку в заборе стал наблюдать. Глядь: дворецкий идет на костылях впереди со старухой, а за ними четыре боярских холопа с дубинами. Лишь только поравнялись они с забором, Борисов и кинулся на них со стрельцами. Всех втащили на дровяной двор; связали приставили ружья ко лбу. «Если не перестанете кричать, тут вам и смерть!» Делать было нечего, замолчали. На крик их прибежал мужик, который сторожил двор. И мужика пугнули да велели молчать. Борисов приказал стрельцам продержать дворецкого с холопами и мужика на дворе до ночи, а сам увел матушку Натальи Петровны на постоялый двор. Там уже готова была повозка. Пришел Василий Петрович и растолковал все дело старухе. Она и поехала с Борисовым в Ласточкино Гнездо. Василий Петрович сам ее проводил до заставы и сказал на прощание, что через день и Наталья Петровна к ней приедет.
— Слава Богу! Спасибо Василию Петровичу!
— Точно, спасибо! Прежде дочь спас, а теперь и мать выручил, да и меня из беды выпутал. Я уже подал челобитную в Земский приказ. Пусть себе ищут мою крестницу! А теперь вот что: завтра утром приедет за Натальей Петровной ее братец. Он отпросился на неделю в отпуск из академии для свидания с родительницею, которая будто бы умирает. Наталье Петровне надобно было бы сегодня из Москвы уехать, да не успели всего приготовить. Сходи-ка за ней теперь да разбуди. Пусть собирается.
Варвара Ивановна, вздохнув, взяла фонарь и вышла из комнаты. В ожидании ее возвращения Лаптев нетерпеливо зашагал по комнате.
— Все пропало! Она уже в руках злодея Милославского! — воскликнул брат Натальи, внезапно войдя в комнату и бросив на пол свою суконную шапку.
— Что с тобой?
— Я бежал за нею, что было силы, как Гиппомен или Меланий за Аталантой, но не мог догнать.
— Господи помилуй! Да про кого ты говоришь? Что за Маланья с талантом?
Объяснив Лаптеву сравнение свое, взятое из греческой мифологии, Андрей прибавил:
— Перебежав мост, увидел я вдали, что сестра подходит к дому Милославского. Сердце у меня замерло! Я не мог бежать далее. Она остановилась у ворот, перекрестилась и вошла. Бедная сестра! Бедная матушка!
Андрей не мог говорить более и заплакал.
Во время рассказа его сострадание и гнев попеременно наполняли душу Лаптева. Наконец он вскочил и, ударив по столу рукою, воскликнул:
— Ах она, окаянная! Наделала делов да еще и обманывать меня вздумала! Погоди ужо! Видно, не смеет сюда идти-то. Пускай же сидит всю ночь на сеновале! Пускай терзается Андрей, ничего не слыша от горя, сидел у окна и смотрел на улицу. Густые облака, покрывавшие небо, превратили майский вечер в осеннюю ночь. В душе Андрея было еще темнее, нежели на улице. Лаптев то вскакивал, то садился, то ходил, то опять садился и опять вставал. Наступила ночь, и крупные капли дождя застучали по стеклам.
Тем временем Бурмистров, поскакав во, весь опор вслед за Натальей от дома Лаптева, вскоре въехал в многолюдные улицы и должен был пустить лошадь рысью. В одном переулке встретился он с Борисовым, который шел с матерью Натальи к постоялому двору. Узнав от него, что он выманил дворецкого из дома Милославского и велел его продержать до ночи на дровяном дворе, Василий поехал к дому боярина. Привязав у вереи свою лошадь и постучась в ворота, сказал он, что прислан от князя Хованского. Во всем доме Милославского один Лысков знал Бурмистрова в лицо, но Василию было известно, что он ушел со стрельцами отыскивать Наталью.