— А вот увидим: сегодня в Думе все это решат.

— Нечего сказать, боярин Иван Михайлович сыграл знатную шутку. Помощники-то его все награждены?

— Разумеется. Один Сунбулов недоволен: он ждал, что его пожалуют боярином, а его произвели в думные дворяне. Взбесился наш молодец и ушел в Чудов монастырь, хочет с горя постричься в монахи.

— Знать, его за живое задело.

— Теперь нам знатное будет житье. Крестный батюшка будет всеми делами ворочать по-своему.

— Ну а тебе какая награда, Сидор Терентьич?

— Меня крестный батюшка обещал посадить дьяком в Судный приказ. Уж то-то мне будет раздолье!.. Скажи лучше, как твоя нога?

— Заживает помаленьку. Поймать бы разбойника, который меня ранил: я бы его своими руками разорвал!

— А знаешь, кто тебя ранил? Стрелецкий пятисотенный Бурмистров. Крестный батюшка мне сказывал. Он приказал боярину князю Хованскому везде искать его.

— Рублевую свечу бы поставил, кабы поймали мошенника! Ах да, совсем забыл. Не напомнишь ли ты боярину, как он из Думы приедет, о старухе, что у нас в подвале сидит: что с ней делать?

— Что за старуха?

— Попадья Смирнова. По приказанию боярина вчера привели ее к нам из Земского приказа. Ее подняли на улице в тот день, как мне ногу подрубили. И с тех пор все держали на Тюремном дворе по приказу Ивана Михайловича.

— А, вспомнил. Выпытал крестный батюшка, где ее дочка?

— Спрашивал, грозился в пытку отдать. А она — одно: хоть зарежь, не знаю.

Со двора донесся звук подъезжающей кареты.

— Боярин приехал! — воскликнул Мироныч, поднявшись со скамейки. — Пойду к себе.

Дворецкий ушел, а Лысков выбежал на крыльцо встречать Милославского. Он поклонился ему и проводил в горницу.

— Ну, Сидор, дело кончено! — сказал Милославский, сняв шапку и садясь к столу. — Вот указ, который сегодня послали из разряда во все приказы и ко всем иногородным воеводам.

— Нельзя ли прочитать, батюшка?

— После обеда прочитаешь. Впрочем, ладно, покуда на стол не подали, расскажу тебе о нем. Указ славно написан: ни слова не сказано о прежнем решении Думы, чтобы быть избранию на царство общим согласием людей всех чинов московского государства; не упомянуто ничего об избрании; сказано только, что Иван Алексеевич уступил престол брату и что Петр Алексеевич, по челобитью патриарха с собором, Думы и народа, принял царский венец. О присяге стрельцов умолчано. Далее написано, что сегодня, 26 мая, патриарх с духовенством, Дума и народ били челом царю Петру, «что царевич Иван Алексеевич ему большой брат, а царем быть не изволил, и в том чинится Российского царства в народе ныне распря, и у них, царя и царевича, просят милости, чтоб они изволили для всенародного умирения на прародительском престоле учиниться царями, и скиптр и державу восприят и самодержавствовать обще». А далее сказано, что так как великие государи в юных летах, то править будет сестра их, Софья Алексеевна, и в конце прибавлено, чтобы в указах с именами царей писать имя и царевны.

— Пирог и щи давно уже поданы, — сказал вошедший слуга.

— Пойдем, Сидор, обедать. Ты, я думаю, не меньше моего есть хочешь.

На столе, не покрытом скатертью, стоял пирог на оловянном блюде и щи в медной вылуженной миске. Для боярина подали серебряную ложку, а для Лыскова деревянную. Разрезав пирог, Милославский взял в руки кусок и, пригласив Лыскова последовать его примеру, начал есть с большим аппетитом. Когда с пирогом, было покончено, слуги подали из пшеничной муки каравай: Взяв по куску каравая, Милославский и Лысков придвинули к себе миску и начали хлебать щи прямо из нее. Затем подали вареную в уксусе баранью голову, жареную курицу, приправленную луком, чесноком и перцем, и, наконец, каравай с медом. Все это запивалось пивом, крепким медом и французским вином. Встав из-за стола, боярин и крестный сын его, обратясь к висевшим в углу образам, так же, как и перед обедом, помолились, обтерли рукою усы и бороду и поцеловались. Потом вышли в сад и легли под тенью огромной липы на приготовленное для них сено, покрытое простыней.

— Ты не узнал еще, батюшка, где дочь старухи Смирновой, твоя беглая холопка? — спросил Лысков.

— Не узнал еще. Я велел Хованскому поймать Бурмистрова: от него выпытаем. Сегодня вечером придут ко мне десятка два стрельцов. Походи ты с ними, Сидор, по Москве да поищи беглянку. Авось попадется.

— Конечно, попадется.

Объяви, что тому, кто ее найдет, дам я два десятка рубликов, да и впредь не оставлю своими милостями… Ну, хватит разговаривать: спать хочется. Не вели меня будить никому, Сидор. Ты-то соснешь?

— Сосну часок-другой. Только вот что, батюшка, стрельцы, как узнал я, изорвали дела во многих приказах. В Холопьем не оставили почти ни одного клочка бумаги. Молено Записать новую кабалу на дочку Смирновой и сказать, что она принадлежит тебе по старинному и полному холопству. Тогда ты можешь все с нею делать, что душе угодно.

— Это дело, — сонно ответил Милославский и захрапел. И Лысков вскоре последовал его примеру.

Купец Лаптев с женой Варварой Ивановной возвращался с обедни домой.

— Что это за указ сегодня в церкви читали? — спросила Варвара Ивановна.

— Неужто ты не поняла? Царевич Иван Алексеевич вступил на престол вместе с братцем, а Софья Алексеевна будет делами править.

— Как? А царица Наталья-то Кирилловна?

— Ее от дел прочь.

— Здравствуй, Андрей Матвеевич, — сказал Бурмистров, идя ему навстречу.

— А! Василий Петрович! Господь Бог и тебя помиловал!

Со слезами на глазах от радости, Лаптев бросился обнимать Бурмистрова.

— Милости просим ко мне, хлеба-соли откушать, — сказал Лаптев.

— У меня к тебе дело, Андрей Матвеевич. Где Наталья Петровна?..

— Ушла с братцем своим к Николе в Драчах. Жаль ее, голубушку, как свечка, тает с тоски по своей матери. До сих пор о ней ни слуху ни духу.

— Успокой Наталью Петровну: скажи ей, что она скоро с нею увидится.

— Как, Василий Петрович? Да где же она?

— В руках боярина Милославского, — шепнул на ухо Бурмистров Лаптеву. — Не говори Варваре Ивановне. Я боюсь, она проговорится об этом Наталье Петровне, ….

— Господи Боже мой! — сказал шепотом Лаптев.

Варвара Ивановна, хотя и шла впереди своего мужа и Бурмистрова, заметила, что они шепчутся, и очень заинтересовалась.

— По приказу Милославского, — шепнул Бурмистров, — объезжие с решеточными и бездельник Лысков со стрельцами третьего дня и вчера искали по всему городу Наталью Петровну. Верно, и сегодня искать будут.

— Ах батюшки! Как же быть?

— Надобно Наталью Петровну уговорить, чтобы она сегодня же поехала к моей тетке, в Ласточкино Гнездо. Это небольшая деревня в стороне от троицкой дороги. Я уже ее уведомил об этом, там всего семь дворов. Крестьяне никуда не ездят, да и в поместье никто не приезжает, кроме моего слуги Гришки, и то раза два в год. Кому придет в голову отыскивать там Наталью Петровну? А ей можно сказать, что она непременно увидится там со своей матушкою, и скоро. Борисов взялся бедную старушку выручить из рук Милославского. Мы с ним, кажется, придумали, как это сделать.

— Ладно, ладно, Василий Петрович. Ты человек разумный. Ты все устроишь, да и меня из беды выпутаешь.

— А тебе, Андрей Матвеевич, надобно будет сегодня подать челобитную в Земский приказ, что приехавшая к тебе из Ярославля крестница… как, бишь, ты назвал Наталью Петровну?

— Ольга Васильевна Иванова.

— Да, Ольга Васильевна Иванова двадцать третьего мая, когда стрельцы в последний раз приходили в Кремль, сидела на скамье за воротами и пропала без вести.

— Ладно, Василий Петрович, ладно! Пусть Земский приказ ее ищет. А чтоб усерднее искали, поклонюсь я дьяку приказа дюжиною мешков муки да бочонком вишневки. Ведь нельзя без этого.

— Полно, Андрей Матвеевич! К чему тебе добро свое терять понапрасну.

— Нельзя, отец мой, я знаю приказных. Подай челобитную хоть о том, чтоб тебя кнутом высекли, да не подари: не высекут!