Свет-Катя еле приметно сдвинула брови.
— Это, разрешите спросить… комплимент?
Артист шумно вздохнул и с треском опустился на скамейку.
— Что касается меня — обожаю комплименты!
— Именно вас и касается, — тем же ровным тоном продолжал Бабель, уловив, конечно, как словно бы легкая тень промелькнула по лицу женщины. — Вы сумели соединить в себе столько дарований: куплетист, танцор, баянист, гиревик…
Артист поклонился и, опустив глаза, добавил:
— Театральный художник и плакатист, резчик по дереву, часовой мастер, мотоциклист и забойщик.
Бабель изумленно вскинул брови; единственная морщина, пересекавшая его лоб, обозначилась резким, глубоким изгибом.
— И… забойщик?
— Ровно четыре года назад, а товарищ Катя и главинж Николай Савельевич могут подтвердить, в завале хрустнули мои ребра. Считалось — финиш, то есть отходная. Однако Мишенька Михеев любит жизнь и потому, простившись с обушком, стал осваивать другие профессии. Теперь и вы удивляетесь мне, а между тем в прошлом уже были подобные примеры. Может, слышали про одного живописца, который был еще и скульптором, и музыкантом, и поэтом, и архитектором, и замечательным изобретателем, и ученым. Жаль, но познакомить не смогу, он жил четыреста лет назад.
— Леонардо да Винчи, — заключил Бабель.
— Наш универсал Михеев непрерывно занимается самообразованием, — одобрительно пояснил инженер. — Так и стреляет громкими именами… Правда, он не Леонардо да Винчи, но…
Инженер несколько замялся, подыскивая слово, а Михеев одобрительно подмигнул ему.
— Ничего, я не обижаюсь. Продолжайте…
— Но его у нас на шахте любят, — сказала свет-Катя.
— И это, я уверен, самое главное! — воскликнул Бабель. — Потому что нет награды выше любви, с чем вы, конечно, согласитесь, уважаемый гиревик и художник?
Видимо, по звонку инженера (кнопку звонка я позже заметил на столе) в комнате, широко распахнув дверь, появилась пожилая, румяная и веселая тетушка с огромным железным подносом в руках, и сразу же запахло чаем и теплым хлебом.
— Вы — ангел, тетя Маша! — воскликнул артист, принимая из ее рук поднос и с наслаждением вдыхая аромат свежего чая. — Для полного впечатления вам недостает парочки крыльев и, между нами, бутылочки коньяка… — Тут он едва не уронил поднос. — Ба! Что я вижу? И это мое желание предугадано? Клянусь, четыре звезды! Нет, я не ошибся: вы, тетя Маша, исчадие рая!..
— Не хвали в очи, не брани за глаза, — скромно молвила тетя Маша. — Вам, Катенька, я портвейного налила на сон грядущий. Вы-то две смены в шахте пробыли, а смотрите молодцом. Я и сама на здоровье не жалуюсь, но после двух смен в шахте, ей-богу, с ног свалилась бы. Эх, верно, значит, говорится, что молодость летает пташкой, а старость ползет черепашкой!
— С этой минуты, тетя Маша, — торжественно заявил артист, — я вас записываю в драмкружок. Художественные импровизации на заданные темы, идет?..
Но бойкая буфетчица даже не взглянула на него, а свет-Катя, аппетитно попивая чай, стала рассказывать об опасном обрыве электрокабеля где-то на уклоне. Инженер недовольно покачивал головой, хмурился и что-то записывал в блокноте. Неожиданно он заметил:
— Я еще не слышал от вас вопросов, уважаемые гости. И это, сказать откровенно, по-хорошему настораживает меня. Чтобы писать о шахте, даже если ты знаешь горняцкую специфику, всегда необходимо войти в конкретный материал. Нет одинаковых шахт, как и одинаковых шахтерских коллективов. Мы, смоляне, почтенные старики, — ого, сколько десятилетий погромыхивает наша славная «Смоляночка» и в какие глубины, свыше километра, упрямые свои дорожки провела. Что ж, осмотритесь, к людям подойдите, мне ли вас учить? Понравится — снова приезжайте, и в третий, и в десятый раз: мы — хозяева открытые и к гостям радушные, ни радостей, ни печалей своих от вас не скроем.
Порывшись в кармане пиджака, Бабель извлек маленькую, в черной обложке записную книжечку, заглянул в нее, почти приблизив к носу, и вдруг высыпал собеседникам целый ворох вопросов. Возможно, у старого инженера мелькнула догадка, что этот очкастый заезжий литератор не имеет ни малейшего представления о горном деле, о шахтах, вообще о подземном мире Донбасса. Но Бабель настойчиво и цепко повел ту линию, которую избрал для беседы: его увлекал исторический аспект, этапы раскрытия неслыханных подземных кладов Донбасса, развития горных разработок и место «Смолянки» в этой каменной летописи.
Пока Бабель говорил, непринужденно, без запинки называя имена и фамилии ученых — первооткрывателей Донбасса, геологов, инженеров, — я внимательно наблюдал за нашими гостеприимными хозяевами; сначала они переглянулись несколько смущенно, а потом стали слушать с удивлением и явным интересом.
Нет, этот, с виду благодушный и простоватый, заезжий литератор кое-что знал! Быть может, он с расчетом начал с наивного вопроса: не тревожит ли их, бывалых горняков, не страшит ли каждый очередной спуск в шахту, именно те секунды, когда железный ящик клети, лишившись опоры снизу, повисает над черной бездной?
Да, наши собеседники быстро переглянулись, и свет-Катя, сдержав улыбку, сказала:
— Внуш-шительный вопрос!..
А главинж буркнул что-то невнятное и принялся тереть переносицу. Теперь мне стало интересно наблюдать и за стариком-инженером, и за красивой свет-Катей: в их лицах так явственно выражалась смена чувств — этой сменой неприметно и уверенно управлял их собеседник. Он упомянул имя геолога Ильина, и главинж одобрительно наклонил голову, При имени Евграфа Ковалевского главинж даже привстал.
— Когда я учился в Петербурге, — сообщил он негромко и как бы доверительно, — талант, проницательность, открытия Евграфа Петровича у нас, у студентов, будущих горняков, вызывали более, чем почтение, — трепетную гордость!
И тут Бабель проявил ту щедрость памяти, которая удивила нас всех. Он без усилия, будто по записи, назвал почти всю плеяду блестящих горных инженеров-донбассовцев начала прошлого века: Иваницкого, Кузьмина, Васильева, Томилова, Анисимова, Летуновского, Соколова, предваривших гениального Карпинского с его замечательными учениками — Мушкетовым, Обручевым, Чернышевым, с великим геологом Лутугиным…
Говорил Бабель с увлечением, с жаром, очки на его носу перекосились, с лица исчезло обычное, чуточку насмешливое выражение, широко открытые глаза блестели. Тут на какие-то минуты приоткрылась его истинная сущность: огромная жажда знания, страстный интерес к предмету и цепкая хватка памяти. Нет, он неспроста оказался в Донбассе, этот беспокойный человек, у него были какие-то планы, связанные с шахтерским краем, и он осмотрительно вел свой трудный ход к огромному, жаркому пласту жизни, имя которому — Донбасс.
Мы уезжали со «Смолянки» в полночь. Главинж, растроганный и словно помолодевший, предлагал переночевать в его коттедже, но Бабель сослался на какие-то неотложные дела в городе. Он обещал приехать через недельку и побыть на поселке основательно. До трамвайной остановки нас провожали Катя и артист. Светила полная луна, и листва молодых тополей в палисадниках сверкала серебром и чернью.
Артист почему-то притих и неслышно шагал несколько в сторонке, а свет-Катя говорила мечтательно:
— Есть в жизни мгновения, которые не забываются. Вы согласны? Время штампует свой шаг с монотонностью автомата. Человек постоянно в заботах, в неотложных, неоконченных или не начатых делах. И вдруг выпадают такие минуты, как эти, как сейчас… Что в них волшебное? Не знаю. А как хорошо ощущать каждой своей клеточкой, дыханием, осязанием, слухом, что ты живешь, и сознавать к тому же, что нет, не напрасно живешь.
Бабель смотрел на нее с умилением.
— Спасибо, вы ответили мне, свет-Катя.
Она удивилась:
— Ответила? Но я не слышала вопроса.
— Я думал о вашей красоте, — сказал он тихо. — О том, что ваше лицо как бы освещено изнутри. Теперь я понимаю, что вы очень любите жизнь и отсюда эта ваша одухотворенность.
— Послушайте, уважаемый газетчик… — смущенно заметила Коренева, видимо, намереваясь свести его замечание к шутке, но он резко остановился и повторил дважды:
