При этом большая часть американской земли оказалась в руках крупных владельцев. Даже иностранцы, главным образом английские аристократы, в 1884 году владели в Америке двадцатью миллионами акров земли. В тихоокеанских и горных штатах половина земли находилась в руках крупных землевладельцев, сдававших участки в аренду или применявших труд мексиканских и других батраков..
Рабочий уже не мог рассчитывать на то, что в случае недовольства условиями работы он без особых затруднений станет независимым фермером. Количество рабочих увеличивалось. Во время кризисов оказывалось, что рабочих непомерно много, что для них нет работы, им некуда податься и никто не обязан заботиться об их существовании.
Предприниматели воспользовались безработицей, чтобы снизить заработную плату, ухудшить условия труда: В годы кризиса некоторые профсоюзы были начисто сметены с лица земли, другие потеряли большую часть своих членов. Уничтожено было и созданное шахтерами общество «Молли Мэгуайрс». Но в борьбе против жесточайшей эксплоатации, против голода создавались новые организации рабочих, поднималось стачечное движение.
Знаменитая забастовка железнодорожников в 1877 году, вызванная очередным снижением заработной платы и попыткой окончательно уничтожить профсоюзы, началась, когда в стране было три миллиона безработных. Забастовку подавили при помощи воинских частей в одном месте, но она перебросилась на другие железные дороги. Много рабочих было убито, мастерские в Филадельфии пылали. Почти полностью приостановилось движение на большинстве железнодорожных линий к западу от Миссисипи.
Вместо того, чтобы пойти по какому-то особому, исключительному пути, о котором мечтали мелкобуржуазные утописты, проповедники разрешения всех противоречий при помощи раздачи земельных участков, Америка оказалась страной острейшей классовой борьбы между рабочими и капиталистами. При этом правительство открыто поддерживало капиталистов. Крупная буржуазия была перепугана. Хотя забастовку разгромили, она оставила глубокий след в умах американских рабочих. Подготовлена была почва для подъема профсоюзного движения, роста социалистических идей среди пролетариата Америки.
Характеризуя положение в Америке, Энгельс писал в середине восьмидесятых годов (в письме к Ф. Келли-Вишневецкой): «…Америка была, в конце концов, идеалом всех буржуа: богатая, обширная, развивающаяся страна с чисто буржуазными учреждениями без феодальной закваски или монархических традиций и не имеющая постоянного наследственного пролетариата. Здесь каждый мог сделаться если не капиталистом, то во всяком случае независимым человеком, который занимается производством или торговлей на свои собственные средства, за собственный риск и страх. И так как здесь пока еще не было классов с противоречивыми интересами, то наши (и ваши) буржуа вообразили, что Америка стоит выше антагонизма и борьбы классов. Эта иллюзия теперь рассеялась, последний буржуазный рай на земле быстро превращается в чистилище, и от превращения в ад, подобный Европе, его сможет удержать лишь бурный темп развития едва оперившегося американского пролетариата»[4]
Расстрел забастовщиков в Балтиморе в 1877 г. Современный рисунок.
Секретная профсоюзная и кооперативная организация «Рыцарей труда» была создана в 1869 году, но только двенадцать лет спустя о существовании ее стали говорить открыто. «Рыцари труда» организовали ряд забастовок, и число членов союза выросло во много раз. Создавались и другие чисто профсоюзные объединения, В 1885 году поднялась новая забастовочная волна.
Грубость, вульгарность и жестокость плутократии, наступление монополий на привычные порядки вызвали возгласы возмущения и среди так называемых средних классов. Даже один из реакционнейших руководителей республиканской партии, Лодж, выразил неудовольствие опрощением нравов — в обществе теперь свободно говорили о деньгах, а ведь это считалось вульгарным, когда Лодж был молодым.
В бостонских литературных кругах тоже почувствовалось движение воды. Лоуэлл, который несколько лет тому назад только возмущался коррупцией, в 1884 году заявил, что социализм является претворением христианства на практике. Американская демократия оказалась недостаточной. Хоуэлс уже прямо называл себя социалистом и пристально следил за развертыванием борьбы между трудом и капиталом. Над радостным американским горизонтом, как выразился Хоуэлс, уже собирались тучи. Вопросы социальной справедливости назрели, уйти от них было невозможно. Беллами уже обдумывал свою книгу о социальной утопии.
Много лет спустя Хоуэлс писал о Твэне: «Он не пошел так далеко в признании социализма, как я, если вообще он пошел по этому пути… но с самого начала он видел перед собой светлое зрелище организованного труда, как единственного спасения для рабочих».
Твэн жил не на необитаемом острове. Он следил за жизнью страны не только из своего гартфордского дома. И он видел, что справедливость на стороне простых людей, на стороне эксплоатируемых, ограбляемых, расстреливаемых. Профсоюзы? Конечно, он за профсоюзы. «Рабочий — член профсоюза — величайший факт величайшего века, который когда-либо знали нации мира… Да, он явился, и вопрос уже не в том, как это было до сих пор в течение тысяч веков, — что нам делать с ним? Впервые в истории он не нуждается в нашей заботе». Профсоюзный рабочий стал вершителем своей судьбы. Твэн называет организацию «Рыцарей труда» спасителем человечества в письме к Хоуэлсу, он почувствовал, что все время левеет. В 1871 году Твэн считал себя жирондистом, «каждый раз после этого я читал Карлейля иначе, меняясь мало-помалу под влиянием жизни и окружения (и Тэна и Сен-Симона); и теперь я снова кладу книгу и чувствую, что я санкюлот! И не бледный, бесхарактерный санкюлот, но Марат. Карлейль этому не учит, следовательно, перемена произошла во мне, в моем понимании фактов».
Это было уже после событий 1886 года. Борьба за восьмичасовой рабочий день к этому времени, приняла самый широкий характер. Предприниматели всеми силами стремились подавить движение рабочих. На заводе Мак-Кормика объявили локаут, несколько рабочих было убито. Чикагские рабочие созвали митинг протеста. Во время митинга провокаторы бросили бомбу. За это четверо рабочих, виновность которых во взрыве бомбы никто и не пытался доказать, были осуждены судом и повешены.
Среди тех, кто протестовал против казни невинных людей, был Хоуэлс. Этот мягкий, робкий человек, прятавший подальше некоторые из особенно резких писем Твэна, боясь, как бы родные их не прочли, зачастую не осмеливавшийся и сам их перечитывать, знал, что его действия не придутся по вкусу большей части его читателей. Но он не мог промолчать перед лицом «чудовищною извращения закона».
Твэн предпочел не выступать в печати. Его записка о профсоюзах, посланная Хоуэлсу, также не предназначалась для общего пользования. Действительные взгляды Твэна на столь острые темы остались известны только некоторым его близким друзьям. Между подлинными взглядами и публичными действиями и высказываниями знаменитого американского писателя наметилось значительное расхождение. Твэн отдавал себе в этом достаточно полный отчет. Он также превосходно сознавал, перед какой дилеммой стал незадолго перед тем его друг Твичель во время предвыборной кампании, закончившейся избранием президента Кливленда.
В течение многих лет Твэн и его друг пастор Твичель были честными «республиканцами» и голосовали за Гранта и других кандидатов республиканской партии. В 1884 году съезд партии выдвинул кандидатом Блэйна. Многим видным республиканским деятелям фигура эта показалась одиозной, ходили слухи о финансовой нечистоплотности Блэйна. Все же большинство, в том числе и Хоуэлс, пришло к выводу о необходимости голосовать за избранника своей партии. Твэн решил переменить фронт и голосовать за Кливленда. Твичель и некоторые другие жители Гартфорда поддержали его. Твэн считал, что Твичель поступил неправильно. Сам Твэн мог позволить себе голосовать за Кливленда — его материальное положение не зависело от доброго к нему расположения республикански настроенных гартфордцев. Но Твичель был пастором церкви, где почти все прихожане «республиканцы». «Измена» пастора привела к тому, что Твичеля хотели уволить с работы.
