Но когда Пит подумывала о том, чтобы найти какого-нибудь приятного, красивого, готового пойти ей навстречу, парня — вроде Лэрри — и удовлетворить свое любопытство, все ее существо содрогалось от отвращения, а перед мысленным взором нарочно подхлестнутая память выкристаллизовывала комнату в Йонкерсе и ее мать, занимающуюся мастурбацией. Если именно в этом заключается секс, она может с легкостью от него отказаться.

Она встряхнула головой, чтобы отогнать эти мысли. Легкий ветерок поднял тяжелую черную гриву ее волос и откинул от лица. Был замечательный весенний день, самое лучшее время в Нью-Йорке, и она радовалась прогулке в Сохо. Ей нужно время и физическая нагрузка, чтобы прояснить мысли и подготовиться к предстоящей встрече. Наконец, спустя год с лишним, Пит согласилась прийти к отцу на квартиру, в которой он жил вместе с Анной Яновской, и познакомиться с женщиной, которую он, по его словам, любил.

Пит давно перестала сердиться на отца за то, что он предал мать. Беттина не могла быть ему женой и уже много лет не была ею. Однако Пит избегала знакомства с Анной, встречи с «другой женщиной», которая вызвала в ней такую болезненную ревность за мать.

В своем учебнике по психологии она натолкнулась на нечто такое, что заставило ее изменить свою точку зрения. Вот оно, прямо на странице, неохотно, она все же вынуждена была согласиться с этим, а увидев, не могла делать вид, что этого не было. Она ревновала не из-за Беттины, а сама по себе. Она ревновала Анну. Любовь отца так долго принадлежала только ей. Она была центром его мира. По правде сказать, она не хотела ни с кем его делить.

Коль скоро Пит разобралась в своих чувствах, теперь она должна и вести себя соответственно. Пит нравилось все совершенное, а ревность — несовершенна, и она не собирается ее больше терпеть. Как и страх. Она познакомится с Анной и признает ее, даже если она ей не понравится.

Длинные ноги, затянутые в «ливайс», спокойно вышагивали, неся ее по проспекту, как пара ножниц, отрезающая кварталы от карты.

Она пересекла Хьюстон и повернула на Западный Бродвей, останавливаясь, чтобы посмотреть витрины модных магазинов, особенно ювелирных. Несмотря на загруженность в колледже и ее решение стать психиатром, Пит никогда не теряла интерес к тому, что касалось драгоценностей. Она по-прежнему проводила много времени в мастерской деда, впитывая все, что могла, экспериментируя с идеями, изучая новые приемы. Чаще, когда ей нужно было спрягать французские глаголы, она поглощала научные труды Толковски и других ученых. Вместо того чтобы заниматься дифференциальными исчислениями, она зачитывалась классикой семнадцатого века «Шесть путешествий Жана Батиста Тавернье», мемуарами поставщика драгоценных камней Людовика XIV, которые описывали в деталях каждое из его трехлетних путешествий в древний Кабул, Дели, Цейлон и Голконду. Истории разожгли ее воображение и фантазию, что в один прекрасный день она и сама может стать частью этого мира, хотя сейчас до рынков драгоценных камней добираются скорее на реактивных самолетах, а не на бригантинах.

Перед магазином рядом со Спринг-стрит она резко остановилась. В витрине драгоценности были наполовину зарыты в песок, украшали греческие статуи или висели на невидимых нитях, мерцая, словно парили в воздухе. Это были поразительные украшения, скульптурные и смело оригинальные. Место было одновременно и галереей и магазином. Ювелирные изделия как искусство.

Одна вещь особенно привлекла ее внимание — широкое ожерелье из чеканного золота, в одних местах толстое, в других тонкое, почти как бумага, выложенное то тут, то там полупрозрачными кабошонами разных размеров — из гранатов, сердоликов, лунных камней — узором, который то казался абстрактным, то напоминал животных или цветы.

Пит смотрела на ожерелье с изумлением и благоговением. Она представляла художника, склонившегося над рабочим столом, делающего набросок за наброском, пока наконец он не убедится, что рисунок совершенен; потом чеканящего золото и, наконец, с тонким пинцетом для укрепления камней. Она воображала его, откинувшегося назад на стуле и с чувством удовлетворения рассматривающего законченную работу. Ей даже слышался его голос: «Да, годится».

Я хочу, чтобы я тоже смогла создать подобное. Я хочу знать, как сделать такую же совершенную и прекрасную вещь. Такую вечную.

Рукопожатие женщины было крепким и теплым, и она радушно втянула Пит в комнату.

— Пит, — начал Стив нетерпеливо и взволнованно, — это Анна.

— Привет, Пит, — сказала круглолицая женщина с каштановыми волосами и улыбающимися глазами, протягивая ей руку. — Я так рада, что ты наконец встретилась со мной.

У нее был очаровательный акцент, живой и сексуальный, подумала Пит, глядя на тридцатишестилетнюю эмигрантку. Пит не была уверена, что она ожидала увидеть, но Анна Яновская совершенно не соответствовала ее представлениям. Она не особенно красива, подумала Пит, конечно, не такая красавица, как мама. Длинные каштановые волосы были собраны на затылке резинкой. Глубоко посаженные глаза, широкие скулы и решительный рот говорили о славянском происхождении.

На мгновение Пит подумала, не был ли выбор отца реакцией против Беттины. После брака с такой красивой женщиной и такой психически неустойчивой, возможно, ему захотелось испытать что-то другое. Анна, может быть, и не красавица, но она выглядит основательной и надежной. Нельзя сказать, что она непривлекательна. Пит распознала в ней природную сексуальность, умиротворенность и безмятежное ощущение быть женщиной.

Где-то Пит слышала, что мужчина, оставивший одну женщину, часто находит другую такую же. Но в случае с отцом все обстояло иначе. Если мама была сдержанной, спокойной и замкнутой, у Анны была теплая открытая улыбка, которая заполняла все ее лицо, а глаза горели жаждой жизни. Если мама была хрупкая, то Анна скорее крупная женщина, почти такая же высокая, как Стив. Пит прикинула, что у Анны фунтов десять лишнего веса, но она носила его легко. Анна Яновская заявляла о своем присутствии.

Квартира на верхнем этаже не походила ни на одну из виденных Пит раньше, и, конечно, она и представить себе не могла такое жилище. В единственной комнате было, вероятно, тридцать на пятьдесят футов. Две стены представляли собой сплошные окна; солнечный свет заливал комнату, окрашивая все в розовый, оранжево-розовый и светло-желтый цвета. Ряд чугунных опор толщиной с дуб проходил по центру комнаты, поддерживая потолок на высоте в пятнадцать футов.

— Обед будет готов через четверть часа, — сказала Анна.

— Если это можно назвать обедом, — поддразнил ее Стив, обнимая за плечи. — Поделись с Пит своими представлениями об идеальной еде.

Анна рассмеялась, уютный звук, абсолютно лишенный застенчивости.

— Первое мне не надо готовить, — сказала она. — Я ненавижу готовить — такая трата времени и таланта.

— Поэтому мы едим холодные закуски, — прокомментировал Стив.

— Да, — согласилась Анна, — но какие закуски! Я скажу тебе, что два часа ходила по магазинам в поисках самой лучшей копченой колбасы, самой замечательной селедки. У нас будет капустный салат и пикули, жареный перец и, и… — она засунула руку в сумку, лежавшую на столе около двери, и начала вытаскивать продукты, — …хрустящий картофель, виноград и… — Торжественным жестом она извлекла две бутылки вина, одну белого, другую красного. — И вино! А теперь, Стефано, хватит ли у тебя смелости сказать, что я не потрудилась над этой едой, как шеф-повар?

— Никогда, моя дорогая, — сказал Стив, целуя ей руку. — А сейчас марш на кухню, женщина, и закончи свою работу. Ты сможешь, по крайней мере, порезать колбасу и разложить все остальное на приличные тарелки.

— Да, да. Я все сделаю очень красиво. Как ты, — ответила она и поцеловала его.

Пит смотрела на отца в изумлении. Она не могла припомнить, чтобы видела его рядом с матерью таким раскованным и улыбающимся, таким спокойным. Его отношения с Анной, казалось, были основаны не только на любви, но и на симпатии. Им явно было хорошо вместе.