— Я уже бывал на Конгрессии, Макин. Я знаю, в какие игры там играют. В этом году мы сыграем в новую игру. Мою. И я беру с собой то, что нужно.

Несколько сотен всадников подняли целые тучи пыли. Под этим покровом, нами же и созданным, мы покинули Маттеракс; Золотая Гвардия растянулась на полмили по извилистой горной тропе. Блеск ее потускнел, и на равнину мы спустились уже серыми.

Макин и я ехали вместе по изгибам дороги, на которой некогда встретили принца Оррина, направлявшегося к моим воротам. Макин теперь выглядел старше, в черных волосах пробивалась седина, тревоги проложили морщины на лбу. В дороге Макин всегда казался счастливым. С тех пор как у нас появились богатство, слава, замки, он проявлял склонность к беспокойству.

— Будешь скучать по ней? — спросил он.

Целый час был слышен лишь стук копыт по камням, и вдруг ниоткуда это «Будешь скучать по ней?».

— Не знаю.

Я привязался к своей маленькой королеве. Она могла возбудить меня, когда хотела, как могло бы большинство женщин: я нетребователен. Но я не сгорал от страсти, не нуждался в ней. Я не просто привязался к Миане, она мне нравилась, я уважал ее быстрый ум и безжалостность. Но я не любил ее, не испытывал ту дурацкую безрассудную любовь, которая может охватить мужчину, унести его к неизвестным берегам.

— Не знаешь?

— Поживем — увидим, разве не так? — ответил я.

Макин покачал головой.

— Едва ли ты поборник истинной любви, лорд Макин, — сказал я ему.

За шесть лет, проведенных в Логове, при нем не было женщины, а если и имелась любовница или даже шлюха-фаворитка, он ее хорошо прятал.

Он пожал плечами.

— Я потерял себя в пути, Йорг. Для меня то были черные годы. Для интересующих меня женщин я плохая компания.

— Что? А я?

Я обернулся, чтобы посмотреть на него.

— Ты был совсем юн. Мальчишка. Грех не липнет к ребенку, как он липнет к мужчине.

На этот раз пожал плечами уже я. Ему, казалось, было приятнее грабить и убивать, чем вспоминать об этом в сводчатых залах. Возможно, ему снова был нужен повод для беспокойства, чтобы наконец перестать беспокоиться.

— Она хорошая женщина, Йорг. И скоро подарит тебе ребенка. Ты об этом не думал?

— Нет. Что-то позабыл.

Вообще-то это занимало мои мысли непрестанно, даже во сне. Я не знал, как ухватить эту мысль, и она правда ускользала от меня. Скоро появится орущий младенец, но что это будет значить для меня — что значит быть отцом, — я не имел понятия. Коддин говорил, что я почувствую интуитивно, инстинкты подскажут. Что это записано у меня в крови. Возможно, это будет все равно что перец, рассыпанный в воздухе, и до тех пор, пока я не чихну, не смогу понять, с чем имею дело.

— Возможно, ты будешь хорошим отцом, — сказал Макин.

— Нет.

Пойму я это или нет, но хорошим отцом не стану. Я подвел брата и, несомненно, подведу сына. Каким-то образом проклятье, наложенное на меня Олиданом из Анкрата, вероятнее всего, унаследованное им от собственного родителя, поразит всех моих детей.

Макин поджал губы, но ему хватило то ли такта, то ли ума не спорить.

Не такая уж большая часть Высокогорья Ренар годится для земледелия, но ближе к границе рельеф становится наконец достаточно ровным, чтобы там можно было что-то выращивать или строить города. Например, Годд, мою столицу. Он выступал пятном на горизонте.

— Разобьем лагерь здесь, — произнес я.

Макин нагнулся в седле, чтобы сказать что-то сэру Риккарду, и поднял копье с моим флагом.

— Мы могли бы добраться до Годда, — сказал Макин. — Будем там где-то через час после заката.

— Скверные койки, ухмыляющиеся чиновники и блохи. — Я соскочил с Брейта. — Лучше уж спать в палатке.

Горгот сел, предоставив гвардейцам хлопотать вокруг него, стреноживать и кормить коней, ставить палатки, каждая на шестерых, с развевающимися на крыше двумя лентами императорских цветов — черной и золотой. Кеппен и Грумлоу бросили седельные сумки рядом с левкротом и сели на них, чтобы поиграть в кости.

— Нам надо бы по крайней мере завтра проехать через город, Йорг. — Макин привязал мешок с кормом на морду своего коня и повернулся ко мне спиной. — Народ любит смотреть, как проезжает Гвардия. По крайней мере это ты можешь им дать?

Я пожал плечами.

— Хватит и того, что я держу двор на Высокогорье. Думаешь, они забыли, что мой дворец в Арроу больше всего Годда?

Макин посмотрел мне в глаза.

— Иногда кажется, что это ты позабыл, Йорг.

Я отвернулся и присел на корточки посмотреть на кости. Бедра болели — я явно провел слишком много времени на троне, в постели и пиршественном зале. Макин был прав, я должен был ездить по своим семи королевствам хотя бы для того, чтобы не забывать, что значит быть в дороге.

— Сукин сын! — сплюнул Кеппен.

Все пять костей Грумлоу выпали шестерками вверх. Кеппен принялся опустошать кошелек, снова сплюнул и вывалил все к ногам Грумлоу. Я покачал головой. Так разбрасываться удачей ради кошеля монет.

— Не растрать всю свою удачу, брат Грумлоу. Она может понадобиться тебе позже.

Я снова встал и прикусил губу: ноги нещадно болели.

Мне никогда не хотелось жить во дворце, выстроенном принцем Оррином для Катрин. Я провел там несколько недель после того, как мы обеспечили себе верность всех уцелевших лордов Арроу. Здание напоминало мне об Оррине, суровое, но великолепное, с высокими арками, колоннами из белого камня, его словно скопировали с дворцов Македонии, где вырос, чтобы стать великим, Александр. Я носился по многочисленным комнатам со своими братьями в качестве охраны, мои капитаны планировали захват оставшихся территорий Арроу. Во дворце было пустынно, несмотря на несколько сотен слуг, сплошь чужеземцев. В конце концов я радовался, что уезжал на завоевание Нормардии, оно принесло облегчение, хоть и стало самой кровавой кампанией за ту весну.

Если жизнь в Логове изнежила меня до того, что день в седле оказался тяжким испытанием, стоило избегать роскоши этого дворца. Лучше горы, чем равнины, лучше вой ветра над заснеженными пиками, чем вонючий воздух с Тихого моря, приносящий запах Затонувших Островов. И потом, в Анкрате и Ренаре кровь моего рода была гуще всего. Я, может, и не нуждаюсь в семейном тепле, но в трудное время разумнее быть окруженным подданными, которые следуют за тобой по привычке, а не из-за вновь обретенного страха.

Закапал дождик, свет померк. Я крепче запахнул плащ и приблизился к одному из костров.

— Палатку королю! — крикнул сэр Риккард, хватая проходящего мимо гвардейца за руку.

— Немного сырости мне не повредит, — сказал я.

Риккард был хорошим мечником, смельчаком, но слишком много командовал.

Проводить время у костра среди солдат мне больше по нраву, чем созерцать хлопающие на ветру стены палатки и представлять, что же за ними такое. Я смотрел, как Гвардия разбивает лагерь, и вдыхал аромат жаркого.

Если отряд насчитывает больше трехсот человек — это уже маленькая армия, и ей необходима дисциплина. Нужно выкопать канавы для справления малой нужды, организовать охрану по периметру, напоить и отправить пастись коней. Где та простота, которой хватало нам, братьям, на дорогах моего детства? Масштаб меняет все.

Капитан Гвардии принес мне кресло, складное, походное, с обитыми медью углами, умещающееся в плоском тюке и способное уцелеть на дорожных ухабах. Капитан Харран застал меня сидящим в нем и поедающим оленину с картофелем, провизию из моих кладовых в Логове. Гвардия же кормилась по пути, фактически грабя на большой дороге, но на законных основаниях — последние отголоски имперских порядков.

— Вас хочет видеть священник, — сказал Харран.

Я подождал, пока он прибавит «король Йорг». Капитаны Золотой Гвардии относятся к Сотне с презрением и, скрытые своими блестящими шлемами, смеются над нашими титулами.

— Священник? Может, епископ Годда?