— Лейша.

Ей кивнул кто-то, сидевший в дальнем углу.

— Тольтех.

Она присела на корточки рядом с ним.

Тольтех смотрел на нее ясными глазами над повязкой. Он непрестанно что-то толок в ступе.

— Возвращаетесь?

В его голосе не было удивления.

— Нас трое, с нами животные. Нужны снадобья на неделю.

— Неделя — большой срок для Иберико. — Тольтех посмотрел на меня, потом на Солнышко. — Там и час — это уже долго.

— Если управимся за час, значит, через час будем здесь, — сказала Лейша.

Тольтех опустил пест и потянулся к низенькой полке. Он взял миску с маленькими плотными свертками из промасленной бумаги. Рука у него была вся в шрамах. Таких же оплавленных, как у Лейши.

— Примите одну на рассвете, другую на закате. Глотайте вместе с бумагой, если получится. Соль вытягивает из воздуха любую жидкость и растворяется в ней, и это долго не продержится в сыром месте. Пять монет серебром.

Правильно подобранные соли могли спасти от хвори, вызванной отголосками пожара Зодчих. Никто не знал почему. Нужные соли можно было при должном умении получить из вод источника Каррод. Пять монет серебром — не так и дорого. Я отсчитал плату — на одной из монет был профиль моего деда — и передал Лейше.

Тольтех принялся складывать пакетики соли в холщовую сумку.

— Если найдете что-нибудь в холмах, даже просто обломки, принесите мне, и я верну ваше серебро.

— А что ты раньше находил в Иберико, мастер Тольтех? — спросил я. — Я сам в некотором роде коллекционер.

Я немного наклонился вперед, не отходя от дверей. Сквозь запах соли чувствовался другой запах — болезни.

— Мелочи. — Он показал две бутылочки из зеленого стекла, стоявшие на той же полке, что и миска. Рядом был поднос, покрытый кусками ломаного пластика всевозможных цветов и форм. Из-за спины он достал большую шестеренку серебристого металла, потускневшую от старости. Она была почти такая же, как те, крошечные, в моих часах, только намного больше. — Ничего особенного. Лучшее я сразу продаю.

— А ты знаешь о Зодчих, мастер Тольтех? Ты узнаешь их тайны, разглядывая то, что от них осталось?

— Я знаю о Зодчих лишь то, что знают все здесь. То, что знали наши отцы.

— И что именно?

Некоторые люди нуждаются в подсказках.

— Что они не ушли и что им нельзя доверять.

Той ночью мы разбили лагерь на самом краю хребта Иберико, где по дурным землям тек отравленный ручей Куяхога. Я проглотил соляную пилюлю и ощутил горечь, несмотря на бумажную обертку. Тольтеху больше нечего было сказать о Зодчих, и когда мы устроились на ночлег, я спросил Лейшу:

— Что имел в виду твой друг, когда говорил, что Зодчие не ушли?

Я скорее почувствовал, чем увидел, как она пожимает плечами. Мы лежали рядом, несмотря на гнетущую жару.

— Кто-то говорит, что Зодчие стали духами и теперь окружают нас повсюду, слившись со всеми стихиями.

— Не просто эхо в машинах? — Я подумал о Фекслере, мерцающем и оживающем, когда я спускался по ступеням.

Лейша подняла голову и нахмурилась так, что шрамы превратились в борозды.

— Машины? Штуки на колесах с рычагами? Не понимаю.

— Духи, говоришь? — Я предпочел промолчать о машинах в подвалах дедовского замка. — Добрые или злые?

Опять пожала плечами.

— Просто духи. В воздухе, в камнях, в реках и ручьях, даже в огне, они смотрят на тебя оттуда.

— Я слышал, что Зодчие захватили реальность и, прежде чем сжечь мир, изменили ее.

— Изменили что?

А я-то уже и забыл, что Солнышко тоже здесь.

— Все. Меня, тебя, мир — все, что действительно существует. Они заставили мир чуть внимательнее прислушиваться к тому, что в людских головах. Они превратили мысли и страхи в материю, наделили способностью изменять все вокруг нас.

— Они не заставили мир прислушиваться ко мне.

Я улыбнулся ворчанию Солнышка.

— У графа Ганзы был на службе маг камня, — добавил он. — Молодой парень. Лет десять-пятнадцать назад. Аррон, так вроде звали. Мог мять камень голыми руками, как масло. Как-то тронул мой меч — и тот стал таким тяжелым, что я не смог его поднять. Только на следующий день получилось оторвать от пола.

— А что с ним стало потом?

Аррон, судя по всему, был человеком полезным.

— Утонул.

— А-а.

— Не в море. Ортенс говорит, что видел сам, а уж Ортенс врать не станет. Просто как-то утром провалился сквозь землю, прямо посреди двора, и никто его больше не видел. Там, где он ушел в камень, теперь темное пятно.

— Ну да, помню такое, — сказал я.

И мы все умолкли.

Какое-то время я лежал на одеяле, брошенном в пыль, прислушиваясь к тишине. Что-то было не так. Я пытался понять, отыскать, как ищут на ощупь нож в темноте — и не находят. Так долго я не мог понять, что же меня раздражает.

— Шума нет.

Я сел.

— Что? — сонно отозвалась Лейша.

— Эти проклятые цикады, которые стрекочут всю ночь напролет, — где они?

— Здесь их нет. Мы слишком близко. В Иберико никто не живет. Ни крысы, ни жуки, ни лишайники на камнях. Если хочешь вернуться, сейчас — самое время.

Пятью годами ранее

В тишине было трудно уснуть. Она словно заразила нас всех, даже лошади притихли, час за часом было слышно лишь фырканье и шарканье копыт, и то изредка. Вместо полночного бормотания мои уши изобрели собственный язык темноты. Я слышал шепоты в медной шкатулке, едва слышный дразнящий голос, а за ним — собственные вопли. Возможно, смерть всех этих цикад, сгоревших в отголоске огня Зодчих, спасла меня, или я, само подозрение и недоверие, услышал бы приближение опасности, где бы мы ни спали. Где-то под подошвой ботинка скрежетнул камень.

Сначала я случайно лягнул Лейшу. Потом наткнулся вытянутой рукой на Солнышко и ущипнул его. Будь то дорожные братья, они, в соответствии со своей природой, вскочили бы, похватав клинки, или замерли настороженно на месте, пока не поняли, что происходит. Брат Грумлоу отхватил бы ножом руку, что тряхнула его, брат Кент притворился бы спящим и прислушался. Лейша и Солнышко, привыкшие спать в нормальных постелях, поднимались озадаченные, бормоча вопросы.

Первые предрассветные лучи показали мне врага — темные пятна, которые двигались, пригнувшись к земле.

— Бежим!

Я швырнул нож в ближайшую тень, надеясь, что это не камень, проскочил мимо Лейши и бросился бежать. Крик нового владельца моего кинжала убедил остальных в наличии опасности лучше, чем мое внезапное исчезновение.

Бежать в темноте — глупо, но я успел осмотреть местность еще до заката. Никаких кустов, в которых могли запутаться ноги, и камни не настолько крупные, чтобы помешать движению. Я услышал остальных — Солнышко топал сапожищами, Лейша бежала босиком. Никогда не позволяйте врагу делать первый ход. Единственное преимущество бега в полной темноте в том, что, кто бы ни хотел причинить нам вред, вынужден был делать то же самое.

Память подсказала, что где-то впереди неглубокая долина, разделяющая первые подступы к холмам Иберико. Я оглянулся, зная, что, если бы враг был слишком близко, я бы уже услышал, как пали те двое. Преследователи расчехлили фонари. Солнышко бежал быстро, я обгонял его на каких-то двадцать метров. Лейша уже пропала во тьме — жесткая броня шрамов мешала ей передвигаться.

Я остановился и схватил пробегавшего мимо Солнышко за шиворот. Он чуть не вспорол мне живот.

— Ложись!

Я повалил его наземь. Куяхога была рядом, она с журчанием текла по каменному руслу, а Лейша не советовала мочить ноги в этой воде — если мы вообще собирались идти дальше.

— Что? Где?

По крайней мере, ему хватило ума спрашивать шепотом.

— Проводник!

Я пригнулся, надеясь, что в таком виде сойду за камень. Ноги Лейши издавали странный звук, лупя на бегу по пыльной земле. Судя по всему, она была близко, и почти так же близко раздавалось улюлюканье преследователей. Она показалась неподалеку и пронеслась мимо. Я предоставил Солнышку прикончить первого из гнавшихся за ней, а сам бросился на следующих двоих. Позади них по крайней мере четыре зажженных фонаря беспорядочно метались в руках бегущих.