С этой шаткой звенящей платформы я увидел, что барьер, окружавший Фекслера, сужается по мере приближения к потолку, и на самом верху я мог подобраться к кольцу на пару сантиметров. Я поковырял камни ножом. Не лучшее применение для хорошего оружия, но у меня имелись запасные лезвия в тюке на коне Лейши, при условии, конечно, что я смогу туда опять добраться, а больше работать было нечем.

Как-то раз до этого, в Геллете, я вонзил клинок в какую-то магию Зодчих, в дух, замурованный в стекле в комнате перед оружейным залом. Меч тряхнуло, и я, корчась в судорогах, упал на пол. Воспоминание заставило меня собраться, я медленно-медленно выскребал круг вдоль кольца на потолке. Мышцы помнили боль и сопротивлялись возможности повторить этот опыт.

Камень Зодчих начал крошиться и осыпаться хлопьями под моими ударами. Я работал час, а может, и целый день. По ощущениям так точно день. Пот стекал по мне горячими потоками, рука болела, быстро слабея, как бывает, если продержать ее над головой больше нескольких минут. Я тыкал и скреб, скреб и тыкал. Внезапно что-то взорвалось вокруг меня, свет погас, и я упал, а на пол посыпалось стекло.

И во второй раз с тех пор, как я спустился в шахту, я лежал, страдая от боли, весь побитый, в темноте, и осколки стекла впились в мою ногу. Мой импровизированный фонарь, вероятно, перевернулся и погас, когда я свалился. Я не стал его искать и поднес к глазу кольцо. Оно показало келью в зеленоватых тонах, почти так же детально, как при дневном освещении. Фекслер был распростерт на полу у моих ног, он все еще сжимал пистолет в вытянутой руке, над стволом курился дымок. Вокруг головы расползалась лужа крови.

— Спасибо.

Фекслер — мой Фекслер из замка Морроу, сотканный из белого света, — стоял рядом с трупом, разглядывая беспорядочно раскинутые конечности с непроницаемым выражением лица.

— Фекслер, рад тебя видеть, — сказал я. И это была правда. В таком месте любая компания желанна. Я глубоко вдохнул, ощущая вонь химикатов и запах дыма от пистолета, острый привкус крови. Наконец залы Зодчих стали реальными. — К чему все эти тайны и недосказанность?

Я попятился по стеклу и пыли, чтобы прислониться спиной к двери — отчасти ради опоры, отчасти потому что никогда не будет лишним попрактиковаться.

— Люди моего времени жили среди чудес, но были по сути такими же, как их предки, носившие шкуры и евшие сырое мясо в пещерах, и их потомки, что носят железные мечи и живут в руинах, назначение которых не могут понять. Короче, инстинкты у них были те же, что у любого человека. Ты бы доверял копии себя самого?

— И они наложили заклятья, чтобы ни один цифровой призрак не мог убить человека, с которого тебя скопировали?

— Чтобы ни одно цифровое эхо не повредило людям, не навлекло на них беду и не предприняло действия, которые в конечном итоге могут им повредить. Потребовалась тысяча лет тонких манипуляций и логических изысков, чтобы я хотя бы смог достичь фазы, в которой имел возможность указать это направление кому-то вроде тебя, Йорг.

— Но зачем?

Я положил руку на упавшую флягу с маслом и раскрутил ее. Осталась, наверное, пятая часть содержимого.

— Цифровые эхо не только не могут навредить своему прообразу. На самом деле, пока человек, чьи данные породили то или иное эхо, жив, на такое эхо наложено множество ограничений для обеспечения удобства, личной неприкосновенности и душевного спокойствия этого человека. В мире, в котором я живу, я был совершено второразрядным гражданином, был им существенно дольше, чем существует твоя Империя.

— В замке Морроу?

В мире, в котором он живет?

Напряженная улыбка мелькнула и исчезла.

— Вообрази океан обширнее и глубже всех прочих, полный чудес и многообразия, а на поверхности — толщу льда, разломанную в нескольких местах. Эхо, что оставили Зодчие, «цифровые призраки», как вам угодно нас называть, плавают в этом океане, и места, в которых нас можно увидеть в вашем тонком мире, — это как отверстия во льду, где мы можем выходить на поверхность. Мы существуем в объединенной сложности машин Зодчих, и в местах вроде терминала Морроу нас можно увидеть.

— Но почему вас не…

— Почему не что?

— Не видно. Почему в том подвале обитал как будто ты один?

Снова улыбка, скорее горькая, чем дружелюбная.

— Гражданин второго сорта. Мне досталась черная работа — присматривать за дикарями.

Мне пришлось напомнить себе, что Фекслер, который разделил со мной все, лежал на полу в луже остывающей крови. Фекслер, что говорил со мной, не был человеком — всего лишь идеей человека, идеей, заключенной в машину. Я пнул мертвеца. Эхо Фекслера вздрогнуло, будто это его потревожило.

— Тогда почему он убил себя? И что его остановило?

— Он развязал войну, — сказал Фекслер. — И закончил ее.

— Ну, положим, я зажег одно из ваших солнц, и оно потом не заставило меня перерезать себе горло.

— Оружие, что создал Фекслер Брюс, нельзя было уничтожить огнем.

— Ты это видел?

Призрак Фекслера смотрел на меня шесть лет назад, под горой Хонас?

— Наше оружие горело, словно солнце, — именно так. Ему нужен запал, чтобы его поджечь, менее мощная, более примитивная взрывчатка. Твой залп у Бункера Одиннадцать, сделанный из оружия, перенесенного из Воклюза, расплавил компоненты взрывчатки и придал им критическую массу. То, что ты видел, — это частичное возгорание триггера,[6] который должен был зажечь Солнце. Топливо для Солнц хранится недолго, это связано с полураспадом, топливо для ракет было более долговечно. Все, что осталось, — это триггеры.

Я подумал: интересно, настоящий Фекслер так же любил звук собственного голоса? В любом случае, знание о том, что я опустошил Геллет долей искры, призванной зажечь настоящее Солнце Зодчих, отрезвляло. И, что бы я ни говорил, мертвые из Геллета преследовали меня наяву и во сне. Сжечь таким манером целый мир было бы… неудобно.

— И даже из пистолета он не смог себя убить?

С такими игрушками в их распоряжении казалось непростительным не справиться с самоубийством.

— Эти камеры были созданы, чтобы содержать ключевой персонал в состоянии стазиса, пока условия не станут приемлемыми и не появится возможность снова жить снаружи. Фекслер, вероятно, не мог ясно соображать, когда сидел здесь и боролся с собственной совестью. Может, он не учел, что автоматические системы сработают и законсервируют его, или просто недооценил, как они быстро действуют.

— В любом случае, он оставил тебя в дерьме вместе с остальными реальными людьми всего мира.

— Да.

Призрак Фекслера замерцал и нахмурился.

Я ухмыльнулся. Должно быть, странно провести тысячу лет, проклиная человека, с которого тебя скопировали.

— Ну вот, теперь я тебя освободил, и ты можешь плавать в своем море с большими рыбами и не тратить время на присмотр за дикарями. И что мне за это будет?

Все еще держа кольцо перед глазом, я вынул пистолет из теплой мертвой руки Фекслера, стараясь не повернуть случайно дуло на себя. Казалось, он не хотел отпускать оружие.

— К несчастью, сейчас присматривать за дикарями еще более необходимо. Машины, что все еще работают, не протянут вечно, и если вы тут не перерастете мечи и стрелы, поддерживать их станет некому. Для этого нужна цивилизация, а пока все войны не прекратятся, ее не будет.

— Ты не смог прекратить собственные войны, Фекслер.

— Он не смог. — Фекслер посмотрел на свой труп. — Я — это другое дело.

Я поджал губы.

— В любом случае, звучит так, будто тебе хочется, чтобы на Золотом Троне сидел император.

Пятью годами ранее

В сухих, не знающих смерти залах Зодчих под отравленными пустынями Иберико я сидел в лихорадочном полубреду и говорил с призраком, что помог мне убить человека, от которого произошел.

— А эти духи в ваших машинах — кого они хотят в правители этой Империи слуг?