Разговор, как всегда, идет об арестах, забывании заслуг, например о Блюхере. «А ведь у него вся грудь в орденах» и т. д.

Художник Иванов.

Холодно в комнате. В пальто, коричневом, распоровшемся сзади по шву, малевал. На мольберте — пальто жены. «Чистил». На другом загрунтован холст.

— Что там новенького у вас? Я даже газет давно не читал.

Вытягивает карту на стол.

— Значит, они клиньями идут, как немцы. Я в прошлую зиму одного немецкого генерала писал. Он говорил (рассматривает руку): «Немецкие пальцы все заберут». Потом объяснил: «Немцы идут пятью клиньями. И они все должны охватить». Позже, когда отступали, объяснял: «Зимой нельзя воевать клиньями. Надо сравнять». Теперь, наверное, объясняют: «На Украине нельзя клиньями воевать, потому уходим назад».

— Коростень. А где Сталинград? Вот сколько прошли.

Вспоминает о Сталинграде.

— Мне офицер один говорил — это была не война, бойня. Танки не могли идти, столько трупов. Он был под Севастополем. Говорит, ничего не могли сделать. Скалы, и в скалах вырезаны доты. Ни бомбы, ни снаряды не берут. Разве прямо в ствол попадешь. Потом подвезли большую армию — и одним штурмом. Просто пустили больше людей, чем оттуда могли выпустить снарядов. Говорит, был сплошной огонь, и люди шли в огонь. Ничего не было видно. Только офицеры по компасу вели.

— И смотрите, где бой дали! В Сталинграде. Немцы побили одну нашу армию, а под Сталинград пришла другая — с Востока. У немцев же была одна. И в эту зиму потери почти сравнялись.

О Киеве. Недавно видел одного. Эвакуация идет так. Сначала из центра. Потом из других районов на окраины. Потом предложили всем на вокзал. «Люди измучились, уж безразлично было. Пошли». Сортировали мужчин и женщин. Вагоны запечатывали. Назначение — Западная Украина. Шли воинские эшелоны. Эти стояли. Несколько людей в толпе говорили: «Киевляне, какие же вы киевляне, что покидаете родной город?!». Стали разбивать. Прибежали какие-то из города. Пусто. Ни немцев, ни красных нет. Квартиры уже «почищены». Через несколько дней — пошли немцы с собаками. Грузили как попало. Были уже слышны пулеметы. Разбегались многие — на ходу, на ближних станциях. Но молодежи почти не осталось. За ней особенно гонялись.

Так у стола над картой вели разговор. Иванов ежится, жалуясь: вот на зиму ни пальто, ни шапки. Только это — демисезонное.

В прошлом году записывал случай: ребята организовали небольшую группу. Командир попался в хате — подожгли. Застрелился.

Сейчас дошли подробности. Командир Ваня Пархоменко — жил в Фурманке (село к Умани). Ребята были из нескольких сел. Оружие им приносила из Умани какая-то старушка. Как раз тогда шла молва о Калашникове. И Ваня назвал себя так же. Выследили. Окружили хату. Он был там один. С ним два автомата. Гранаты. Отстреливался. Многих ранил. Хату подожгли. Залез в лежак, застрелился. Финка (был такой «шеф» Ладыженского района) приказал — выкинуть труп на дорогу: «Пусть все видят, что Калашников убит». Три дня валялся. Собаки выгрызли икры.

7-го пришел Доцент. Обычно флегматик — очень возбужден.

— Вы вчера не слушали? Жаль. Историческое дело!

Рассказал про информацию о совещании в Иране (передавали 6-го). «Только все не запомнишь. Чуть «ура» не кричишь!»

Принята декларация: «После окончания этой войны обеспечить мир на многие поколения. При построении новой организации мира принять во внимание интересы тех стран и народов, которые помогают союзникам».

* * *

Был Аснаров. Только о партизанах и рассказывал. Живет на Винничине (село Тополивка Теплицкого района).

Партизаны бывают чуть не ежедневно. Хороших лошадей в селе нет — позабирали. В партизанах девятеро из села. Две семьи (первые) пострадали: старики где-то в СД. Остальные живут. Одна девушка здоровая. Комбайнерка. Видели на базаре в Гайсине.

Односельчанке:

— Только попробуйте скажите!

Лекпом однажды пришел к врачу:

— Мне здесь жизни не будет. Меня арестуют. (У него раньше партизаны были несколько раз). Я ухожу в партизаны. Пожалуйста, вылечите сына.

Иногда односельчане появляются в селе. Говорят, командир отряда Юрко из соседнего села. Тракторист. Его что-то преследовали как активиста.

У Аснарова были дважды.

В селе убито уже четыре старосты. Боев почти не бывает. Не раз: добровольцы или полиция на одной стороне, партизаны — на другой.

В леса вход запрещен.

Бой один был осенью. Полиция, жандармерия окружили лес... Перестрелка два дня. Ночью вышли из леса танки (легкие). Прорвались. Ушли.

...Все это рассказывают в большинстве на ходу, пока едем в Вильховую и обратно по заогородам (так как снегу мало)... Рассказывают доктор и кучер по очереди.

* * *

Прием 18-го. Сводка за 17-е. Совинформбюро. «На кировоградском направлении наши войска, отбивая контратаки противника, продолжали вести наступательные бои и улучшали свои позиции».

Из остальных сообщений интересное.

Заседание орловского партийного актива. На нем сообщено, что орловский железнодорожный узел полностью восстановлен.

Окончание ремонтов тракторов в одной из МТС на Полтавщине. Благодаря тому, что «советские патриоты — работники МТС — при отступлении немцев сохранили, спрятали все важнейшие детали».

Из заграничных — налет на Берлин 16-го. Сброшено 1500 тонн бомб. Англичане признаются в потере 30 самолетов.

В воробьином убежище, где слушаем, холодно. Мария как-то вечером:

— Посмотрела на Л., у него на кончике носа капелька висит. Так мне его жалко стало.

Хлопают двери у соседей. Скрипят шаги. Останавливаю Л. Злится.

«Машингория» — ручная машинка — постоянно портится. На винте съедена резьба (вместо кнопки винт). Л. наматывает нитки. Лопаются ремни. Рвет их зубами. Сшивает. Теряет иголки. Перетряхивает солому.

Я обычно у аккумулятора. Проверяю искру. Когда длинная, Л. радуется.

— Хорошо.

Иногда на синюю лампочку напряжения. Нарушаю контакт по шепоту «стоп». Он крутит, скинув кожух и шапку. Ремни скользят. Колотит по колесам — насечки. Кажется, звон на все село.

— Тише.

— Сейчас.

Иногда скрипит пронзительно, а Москвы нет. Или заряд все слаб... Несколько дней назад поймали только последнюю фразу немецкой сводки: «Оставили русский город...» В сводке за 30-е типичное признание о сдаче Коростеня. Атаки по обе стороны Житомира.

Дома ему устраивают скандалы: «Куда ты ходишь по ночам? Ты хочешь, чтобы всех нас побили?»

— В гости? А що я не бачив, щтобы горилки брав. Нащо иголки?

Старухе самым страшным кажутся иголки.

А в воробьином убежище опаснейший враг — кот. Он поселился за перегородкой. Иногда устраивает возню — настораживаешься. На днях стянул у Л. бутерброды с маслом.

Новый год. Встретили невесело. Мария раньше: «Встретим по-партизански. Поймаем зайца, запорем. И чтоб было немного водки». Заяц не поймался. Водки не нашлось. А у меня разболелись зубы. Из-за них проснулся, едва заснув. Дождался двенадцати. Слил в стопку остатки водки из бутылки, чуть спирту. Набралось полстопки. Все спали. Тихонько вышел. Потом разбудил Марию. «С новым годом!» Уснул, обрадовавшись, что зуб притих.

* * *

Убежище! В это все упирается. В воробьином все слышно — печатать нельзя... Л. повторяет: «Надо в землю». Я уже десятки раз воображал и рисовал на бумаге. Но где? По дороге заглядывал в каждый ярок. Попробуй избежать следов. А главное — куда землю.

Сколько раз подолгу не спал, подыскивая. Ребята мямлили: «Негде». Спорили: в хозяйстве или за селом. Я злился. Если б не мой старик, давно бы выкопал такой лабиринт.