Предупреждаю.

— Да если кто подслеживать будет, я ему горло перегрызу.

Опять тихо. Вдруг почти крикнул:

— Шш-шш! «...Повернуть это оружие против...» Исчезло. Совсем четко было. Это не немцы. Это наши...

Пора домой. Больше не слышно ничего.

— Дайте, хоть шум послушаю.

В наушниках еле слышно играет музыка.

Похоже, подбираются к нашему горлу.

Пять дней назад старуха спросила:

— Ты не чув? Тереня арестовали.

Терентий Яковлевич Бажатарник — седой, сдержанный, опрятный, бывший активист, занимавший в разное время посты председателя колхоза, председателя сельсовета, секретаря сельской партийной организации. Теперь был очень осторожен.

За ним приезжали на квартиру. Не застали. Молотил на колхозном току. Туда сообщили — скрылся. Полицай гонял — искал. На следующее утро арестовали. Он уже не скрывался.

Сказалась тревога и злость. Тревога за себя, за других. Злость, что сдался, как курица, и что ему никто не помог скрыться.

Мария:

— Господи, что ж Лука прошляпил. Надо было что-то сделать. Он такой беззащитный.

Слухи несколько выяснились. Арестуют всех партийных и комсомольцев. Кто-то видел: в Грушку гнали целую колонну. Из Каменной парень:

— Ничего нового. Только партийцев забирают.

Появилась жена полицая Фрая из района:

— Андрей так занят, так занят. Позавтракать некогда. Все коммунистов допрашивает. И сами признаются, что партийцы...

Я слушаю — улыбаюсь ей... Спасибо тебе, бабочка, за болтливость!

Постепенно становится ясно: арестуют и свозят весь прошлый актив района. Зачем? Для чего? Старик решает просто:

— Певно, зроблять то, що с евреями. Вот сейчас. Только организатора нема.

А я знаю, что многих нет. И больше всего меня бесит это тупое покорство. Хитрят. Выкручиваются. И довольно равнодушны: забрали Терентия, другого, третьего. Ну что ж — не меня!

Сопротивление? Но где оружие? В партизаны? Попробуй узнай, где они.

Этот вопрос сразу для всех и для меня. Сплю плохо. Марию отправили на ту сторону села: предупредить Л. о подготовке. Советую ему пока убраться в Умань.

Вернулась Мария. Выяснилось. Терентий сам сдался. Решил: «Если мены не заберут — значит, брата».

Столько надо передумать. От Терентия до меня недалеко. Чувствует и старик.

— Давай, старче, чарку. Выпьем, пока все вместе. Если вызовут — удирать. Куда? Искать партизан.

Пытался через М. И.{24} узнать о партизанах. Он увлечен пчелами. Плохо, когда человек становится пчеловодом. Условились только: если что — он посвидетельствует: знал меня в Киеве. Аполитичен, мол.

Наконец узнал: Терень здесь. Осунувшийся. Побледневший. Рассказывает: держали по камерам. Человек двадцать пять. Агрономы, председатели колхозов, директора и заместитель директора МТС.

«Ребята бывалые были. В случае чего всю бы полицию разнесли. Прислушивались: не бьют ли, не расстреливают».

Первый раз допрос в полиции. Коротко. Время и место рождения. Партийность. Где жил, какую должность занимал до войны. Где теперь, что делает.

Второй допрос такой же. Только у начальника жандармерии — немца. Переводчик там Генрих Фрай. Отпустить не хотели. Тот что-то шепнул немцу. Ночью разрешили домой.

* * *

Одних отпускают, других держат. Так, в Каменной приехали из района, потребовали коммунистов. В управе толком не знали. Понаписали тринадцать, тех, на кого кто-либо из полицаев: «Це коммунист». Двенадцать отпустили. Оставили женщину, жену агронома (он в армии), кандидата партии.

— Теперь все записали. На что — неизвестно.

— Может, уже оформление приговора?

— Может. Если еще раз вызовут — уже ясно. Второй раз никто не пойдет. Нема дурных. Так мы и в камере рассуждали.

Сейчас обиднее и в то же время спокойнее было б умирать, чем год назад. Обиднее — не увидеть победы. Спокойнее — знаешь, что мы были правы и мы действительно победим.

Лежу. Последние утра был пастухом. Вчера корова помяла ногу. Может, к лучшему. Пару дней никуда не будут отправлять. Попишу.

Терентий Яковлевич — тот, что был арестован, встретился в поле. С косой. Обкашивает гривы, оставленные жнейками. Сидим возле дороги на краю канавы.

— Ну, что новенького?

Рассказываю о содержании газеты за 2-е.

— Значит, это лето у них пропало. Всего полтора месяца остается.

Посмотрел на солнце.

Оно уже ниже ходит. Там зима... и со всех сторон на них нажмут.

В управе на дверях сельского магазина появилось объявление. Грозят публичной казнью тем, кто уклоняется от набора в Германию. Приказывают явиться до 20-го. Там же примеры, где казнили. Названы, Николаев, несколько сел.

Объявление здоровое, как портрет Гитлера, рассказывают хлопцы. А все равно, кажется, идти не собираются.

Вчера — воскресенье. День, когда много новостей. В Колодистое из Умани предприимчивый дядя приносит на базар газеты. Видал за 5-е. Подтверждение всех разговоров об Италии. Ребята, которые говорят: «В Италии революция», — правы. Ситуация явно революционная, Оттого такие драконовы меры. Бадольо, новый шеф правительства, запрещает выходить на улицу после заката солнца. Разговор больше трех даже в помещении запрещен.

Старый кузнец, бывший раскулаченный, комментирует:

— Еще бы Гитлера спихнути, и войне конец. Все равно их всех скинут.

Ребята помоложе:

— Наверное, там компартия работает.

И уже говорят о мировой революции.

Подробности о вчерашних проводах. Полицай Серафим Ивахинюк вытащил бумажку.

— Ось приказ. Це вин. Тильки вы, може, мени не повирите. На, ты читай.

Передал одному из отъезжающих.

Тот посмотрел, вернул.

— Возьмите, сховайте. И никому не показуйте.

Оказывается, справка на право помола.

Комментарии:

— Так щож вин неграмотный?

— А по ще йому буты письменным? Колы у його блыскучи гудзыкы{25} е?

Говорят, поехало из колхоза двадцать семь. До Гайворона доехало совсем мало. Первым появились Борис Попадык, Яшка Ковбель и т. д.

О них смеялись:

— Вокруг села объехали и вернулись.

Тоже — «добровольцы». Их не провожали, их уж родным надоело провожать.

* * *

В ночь на воскресенье в центре села побывали партизаны. Рассказ молодой женщины:

— Слышу часа в два ночи — стучат. Да не так, как чужой, понемножку. Громко, как свои. Подхожу к окну. Вижу — немец входит. Светло на дворе. Орел здоровый на фуражке. Хорошо видно.

— Хозяйка, отвори, отвори, не бойся.

Слышу, что шумят во дворе.

— Сейчас, — говорю.

— Ну вот так бы и сказала.

Отворяю. В одной рубашонке. Он чирк фонариком.

— А, да тут барышня! Одевайтесь.

Не могу найти платья. Он светит фонариком, посмеивается.

— Тут надо четырем ребятам поесть и отдохнуть, хозяйка.

— Пожалуйста, говорю...

Ввалилось сразу человек девять.

— Куда же вы, хлопцы, столько. Говорил, что четыре.

Первый:

— Да, да, хлопцы, выходите.

— Что ж я вам дам? Хлеба нет. Только вечером развела. Поджарю что-нибудь.

— Что ты, хозяйка, топить будешь? Не надо.

— Эй, Колька, достань буханку хлеба.

Побежал. Принес хлеб. Узнала — соседский. Поставила на стол пирожки, соленые огурцы, яблоки.

— Дай водки, хозяйка, пол-литра.

Попробовали.

— Как ты ее варишь, хозяюшка?

Рассказала.

— Вот какие украинки. Как научились!

Один:

— Украин шнапс гут!

Позже один вынул десять марок.

— У тебя деньги есть?

Тот тоже десять.

— Вот вам, хозяюшка, за горилку.

Отказывалась.