— Куда едешь?

— Что везешь?

— Только корм себе и коням.

Один выхватил шашку. У Кольки душа в пятки. Тот рубанул мешок — проверить. Женщина:

— Скидай все с воза!

Колька скинул мешки.

— Не так ложи, переворачивай.

И откуда сила взялась. Подпер плечом — перевернул. Положили раненых двух на воз. Открыли торбу, обрадовались: «Хлеб! Хлеб!». Ему дали подвернувшуюся шкапу{15}. Ехали довольно долго вместе. Обгоняли конные, спрашивали: «Где Кировец? Где красный десант?». Рядом ехал узбек, рассказал, что выпустили из лагеря. Отряд назывался «Смерть фашистам». Другие говорили в шутку «Смерть местным полицаям». Подъехал командир. В генеральской форме. Сверху кофта меховая какая-то. Бинокль.

Подъехал один. Соскочил.

— В населенном пункте расстреляно шесть немцев.

Проходили противотанковые орудия. Полковые минометы. Станковые пулеметы на возах, тачанках. Много раненых. Перевязаны больше платками, бельем. Узбек говорил, что они прошли с боями уже восемьсот километров. В каком-то селе их отряд окружили. У немцев действовали три самолета, девять танков. С самолетами расправились скоро.

Слушали, как сказку. И верилось и не верилось. Хотелось знать все: в чем, кто, как здороваются... Все. Все.

А Колька волновался. «Не поверят. Еще бы хоть кто-нибудь их встретил».

Верно. На конюшне уже болтали:

— Брешет. Откуда там партизаны. Кинул коней да взял шкапу и утик.

Мария по-своему:

— И он с ними не пошел? Ему не предлагали? — и блестела глазами.

Пошли к Луке. Там уже знали. Передавали и другую новость: всех военнообязанных в управу. Люди сидели, гадали. Высылали вперед женщин — разведать. Приносили новость:

— В сели никого нема. Тильки писарь пише. А начальства нема.

В субботу вернулись еще подводы. Передавали, что все время ехали по следам партизан. Поползли слухи. В Грушке нет никого. В Голотевском тоже никого. Немцы уехали, покинули полкабана. Рабочие забрали, жарят. Пшеницу из магазинов по домам. Партизаны в Галочьем.

В воскресенье утром Коля спросил:

— Слышали, стрельба была?

Старики:

— Уж стрельба чудится.

В воскресенье около полудня вышел курить. Стоял у хаты. Был вечер. Почудилось, на юго-востоке очередь. Потом будто миномет. В хату:

— Стреляют.

Вышел старый. Ничего не было. Смеялись.

Маруся:

— У тебя галлюцинация.

Несколько раз выходил. Чтоб не мешал ветер, стоял то в конюшне, то в коморе. И опять слышалось: где-то вздрагивает воздух. Наконец все стали подтверждать: «Как будто». Потом ясно, громко стала бить артиллерия. Удар и разрыв. И минометы ясно. Пробирала странная дрожь. Кутаясь, стояли в коморе.

Переспрашивали:

— В Галочьем (большой лес)? Кто ж бьет? Будто разрыв громче. Может, то они? А может, это уже фронт?

Было слышно уже в хате. Под хатами повсюду стояли люди. По улице почти никто не ходит. Передавали, что люди, бывшие на базаре в Троянах, видели: приехало тринадцать машин немцев. Болтали, будто немцы пришли и из Умани, окружили все Галочье. Низко на северо-запад пролетел немецкий связной самолет.

Мария радовалась и сомневалась.

— Дай послухаю. Давно не слышала. А может, это по ним? Бидни воины.

Я осмотрел на всякий случай ямы и все думал: что ж делать? Если это партизаны — пройдут и начнутся расстрелы. Начнут свирепствовать немцы и полицаи. Может, уйти с ними — и как ни мало шансов для меня так выжить, — может быть, все же лучше, чем сидеть здесь с моим длинным носом и неясным прошлым. И может, это единственный шанс, если у них есть связь, вырваться к своим. И кроме того, ведь у меня люди.

Старику говорил:

— Ночью будет, наверное, сильный бой. Если правда окружены — попытаются прорваться.

На закате канонада усилилась. Но сколько ни глядел в ту сторону — отблесков не было. Условились с Марией, что спим по очереди, а вдруг бой передвинется. Она:

— Мне так радостно — все внутри дрожит, и страшно за них.

Уснула. Я еще долго лежал. Казалось, канонада ослабела. Заснул. Позже проснулся от маминого вопроса:

— Хиба ви ничого не чуетэ? Герман, старик!

Было лунно. Подумал: «Плохо им прорываться. Земля подмерзла».

На востоке продолжался бой. Сейчас в стороне Городищева равномерно что-то бухало. Крутились где-то самолеты. Старик вслушивался:

— Наче дальше бьют?

То там, то здесь слышны были голоса. За речкой пел кто-то. Село не спало.

— Раз дальше — так их загнали, — говорил старик.

Не спал долго. Выходил. Курил в сенях. Выстрелы редели. Стало сереть. Занималось утро. «Значит, не прорвались».

Заснул. Был еще в постели, когда прибежала соседка — жена немецствующего бухгалтера.

— Ховайте вещи, яки бо кращи. Кажуть, що партызаны влетилы, коней позабиралы. Кажуть: «Була хата, та и та мишает». Совсем не спала. Не можу нияк. А у Ваньки Ануфриенышинка «Евдокию» справляли. Спивають. Светло. Кажуть: «Потушите светило». А они: «Кому жить хорошо, хай тот боится». Это про нас, значит.

Скоро притопал наш старик, что ходил за пайком (с пайком рано началась паника).

— Красные у нас.

Ахнули.

— Приехали двое. Один командир, видно. Хромовые сапоги. Красный шарф. На груди автомат. Другой совсем хлопчик. И Петрика с собой привезли. Он дрожит. Говорил, на подворье поймали. Увидел их народ с конюшни. А старший выхватил наган.

— Кто тут удирает?

— Никого, мол. Все на работу пошли.

Олекса (Бажаторник — руководитель хозяйства) — в другие двери.

— Куда ты удираешь! Ты староста? Бригадир?

Тот с испугу молчит.

— Нет. Я керевник хозяйства.

— Председатель колхоза? Так что ж ты, дурак, удираешь?

Потребовали выездных коней. Он и хлопец обменили. Хлопцу предложили жеребца.

— Не надо. У меня и этот такой.

Командир спросил:

— Ну что, хороший конь?

— Хорош, товарищ командир. Не ржет.

Спросили еще:

— Где тут живут полицаи?

Слушал, волновался и все думал: «Что это? Может быть, фронт?». И отвечал: «Нет, не может».

Перед окнами мелькнула фигура в тулупчике. Леня! В Колодистом он слышал, что на Вильховой красные. Я отправился на ту сторону.

Хотелось идти быстро и резко. Ноги словно стали легче. Сдержался. Виду подать было нельзя. В хате Луки совали чарку. Поздравляли Очерешенко племянницу. Только под общий гул и обменивались. И опять вопрос: присоединяться?

Леонид{16} старухе:

— Это люди идейные. О своей жизни они не думают. Ведь иначе эта земля на сотни лет останется порабощенной.

Шел на Вильховую. Сдерживал порывистость его. Для маскировки сунул ему корзинку с бутылкой.

Пришел он и рассказал, что партизаны действительно были. Конница. Ярком пошли на юго-запад, к Дубине (дубовый лес). Будто дальше на Торшевку. Советовались.

Позже нам передали:

— Сидите на месте, сберегите себя.

Был Перс. Потирал руки.

— Сам наших видэл? Дэдушка видэл? Я вчера на празднике был. У нас землю делили на десятки. Музика был. Старишина, начальник — все в школе. Потом смотрю — нэт начальства. Говорят, четыре машины раненых немцев привезли. Так им.

* * *

Мария Кифоровна остановилась у плотника.

— Идите-ка, я вам всю правду скажу. Красные на Вильхове. Что, может, уж немцам конец?

Галя, разумная девушка пятнадцати лет: — Нехай коровушку берут, та в ниметчину не ловлять.

* * *

Постепенно выяснилось, что было в селе. Наехало человек пятьсот. Большинство зеленая молодежь. Много девчат, но есть и пожилые. Откуда они? Некоторые девчата говорили, что присоединились под Полтавой. Были многие из Орловской области. Почти все говорили, что прошли уже пятьсот километров. Кто говорил — прорвались через фронт. Кто — обросший местным населением десант. Многие из пленных. Будто распустили уже два лагеря. Какой-то пожилой говорил: «Нас трое в отряде. Кроме меня дочь и сын».