Шофер дремал, сидя за рулем, устав, наверное, от дальнего пути. Павло не спеша подошел к нему, тихо, как ребенок, спросил:
— Это вы?
— Мы, — откинулся на сиденье шофер.
— Из нашего посольства?..
— Да...
— А откуда родом?
— Тула, — не спеша сказал шофер и спросил: — А вы тот моряк?
— Он. Он самый, — обрадовался Павло.
— Так вы поспешите. Вас ждет старший советник посольства. С ним представитель турецкого правительства. Ну и далеко же они вас загнали...
Немного в стороне стоял автомобиль с турецким флажком, возле него прохаживались три жандарма.
Павло обошел их и бросился к бараку.
— Стой! Не туда! — закричал ему капрал. — В канцелярию коменданта!
Павло застегнул на груди шинель, расправил плечи и, чеканя шаг, направился в канцелярию. Прямой, стройный, как и в былые времена, хотя чужая одежда немного скрадывала его флотскую выправку и удалую поступь.
В канцелярии у стола сидел советник советского посольства и перелистывал какие-то бумаги. Представитель турецкого правительства стоял в стороне, возле окна, что-то приказывал уставившемуся на него стоящему навытяжку коменданту.
Павло все тем же строевым шагом приблизился к послу.
— Военврач третьего ранга санитарного управления Черноморского флота Павло Заброда.
Советник рывком поднялся, выбежал из-за стола, обнял Павла и трижды поцеловал. Павло припал к его плечу и заплакал. Не мог сдержаться. Горячие слезы сами брызнули из глаз.
— Приветствую вас, товарищ капитан, приветствую. Вот мы и встретились.
Советник усадил Павла на стул и сам устроился напротив у стола.
— Мы давно узнали, что вы в Турции, но разыскать никак не могли, — сказал он.
— Откуда же вы узнали? Кто вам сказал?..
— Видите ли, Павел Иванович, — объяснил советник, — на корабле, который подобрал вас, было много людей. Эти люди разъехались по всей стране и стали рассказывать о советском моряке, который тридцать шесть дней был в море без хлеба и воды. Одна провинциальная газета даже напечатала об этом обширный рассказ очевидца и поместила ваше фото. Жаль, что я не захватил с собой эту газету. Ну, ничего, будете в посольстве, я вам ее покажу. Вы там словно с креста сняты... А как теперь здоровье?..
— Теперь лучше. Я все время писал вам. Наверное, писем восемь послал...
Советник вопросительно посмотрел на турка:
— Восемь писем? Странно. Мы ни единого не получили...
Турок неуверенно пожал плечами, извиняюще улыбнулся:
— Почта. Во всем виновата почта...
— Но я еще одно послал. Совсем недавно, — вырвалось у Павла. — Это уж не могло пропасть...
— Ну, хватит об этом, — остановил его советник. — Давайте познакомимся ближе.
Он подал Павлу служебное удостоверение. Павло прочитал: «Старший советник посольства СССР в Анкаре Иванов Константин Захарович». И немного ниже собственноручная подпись известного советского государственного деятеля.
Павло с облегчением вздохнул и стал доставать свои документы. Он выкладывал на стол какие-то обрывки бумаги, насквозь пропитавшиеся солью и затвердевшие, на них трудно было что-либо разобрать. Советник осторожно брал их в руки, боясь дохнуть, чтоб не разлетелись прахом. На дипломе он прочел только номер и еле заметную фамилию Павла на вкладыше, где были проставлены оценки. Павло положил перед ним также выцветшее в морской воде фото Оксаны, на котором теперь только тускло блестели глаза и темнела тяжелая коса.
Советник сокрушенно покачал седой головой. И тогда Павло подал ему комсомольский билет, развернув чисто выстиранный платок. Море и на билете оставило свою разрушительную печать. Только фамилия и номер, а все остальное, даже фото Павла, смыла соленая вода.
— Спрячьте и сберегите для музея, — сказал советник.
— Он, господин советник? — льстиво спросил турецкий представитель.
— Да я в этом и не сомневался, господин Джоглу, — твердо сказал советник. — Это была, простите, простая формальность. Я сразу догадался, что это он, как только открылась дверь...
— Хорошо. Очень хорошо, — слегка поклонился Джоглу.
— Мы долго вас искали, — продолжал советник. — Запрашивали одно учреждение за другим, и все отвечали: не слышали о таком моряке, не видели, ничего не знаем.
Турок опустил глаза и о чем-то своем, постороннем заговорил с комендантом.
Павло коротко рассказал советнику о своих скитаниях по морю и здесь, по комендатурам, полицейским управлениям и в лагере. В его голосе звучало чувство глубокой обиды, почему все это продолжалось так долго. Сколько нужного времени потеряно напрасно, а там, на Родине, теперь каждый миг на счету, каждый человек должен быть на своем посту. Все для фронта, все для победы над злым врагом.
— Помогите мне вырваться отсюда на фронт, к своим. Я не могу больше мучиться здесь, когда там так трудно. Сколько бы я людей спас за это время от смерти? Подумайте только. А тут пропадаю... Я очень прошу вас, товарищ Иванов, помогите мне вырваться...
— Поможем. Теперь мы знаем, где вы. Мы будем хлопотать перед правительством, чтобы вас отпустили раньше. Через Москву будем хлопотать. Нужно только ваше заявление о желании вернуться на Родину, — сказал советник.
Павло тут же сел писать заявление.
— Да вы разденьтесь, Павел Иванович, здесь тепло, — посоветовал Иванов.
— Неудобно как-то. У меня такая одежда... — смутился Павло.
— Ничего, ничего.
— Как хотите, — пожал плечами Павло и, сбросив турецкую шинель, остался в потрепанном кителе и галифе, которые напоминали старый рыбачий парус, давно выброшенный на свалку. Морская соль до сих пор проступала на одежде, словно та была пересыпана нафталинной пылью.
Лицо советника перекосилось от гнева, но он сдержанно обратился к турку:
— Видели, господин Джоглу?
— Конвенция. У нас нет конвенции, — развел тот руками.
— А совесть у вас есть? Совесть? — тихо сказал советник.
Турок отвернулся к окну и снова стал что-то быстро говорить коменданту лагеря.
Павло сидел, не зная, куда девать себя, словно его раздели догола и поставили перед толпой. Неспокойные его руки так и бегали по одежде, словно поправляли что-то. Он коснулся кармана, где лежали часы, выхватил их и подал советнику:
— Вот еще один документ. Море переплыли и не остановились. Кировские... Первого выпуска...
Советник приложил часы к уху, послушал. Потом взглянул на выцветший циферблат, спросил:
— И не остановились, говорите, ни разу?
— Нет. Все остановилось. Все погибло в море, а они, как шли, так до сих пор и идут по московскому времени, — гордо сказал Павло. — Верил я, что вернусь к своим. Там очень трудно... А я ведь врач... Полевой хирург...
— Нет, — сказал советник, — там теперь стало полегче. Там уже отлегло немного.
— Да? Когда же? — так и бросился к нему Павло.
— Неужели вы ничего не знаете?
— Откуда? Разве тут что-нибудь услышишь? — с обидой проговорил Павло.
— Немцев окружили на Волге и разгромили. Фельдмаршал Паулюс сдался в плен. По всей Германии звонят похоронные колокола. Приспущены флаги в учреждениях. Огласили траур. Наши войска начали победное наступление вперед на запад.
Господин Джоглу приказал что-то коменданту, и тот вылетел из комнаты, даже не оглянувшись.
— Мы перешли Дон и вступили на Украину. Десятки и сотни тысяч пленных. Неисчислимые трофеи. Разгром немцев на Кавказе. Я вам газеты привез.
Он вынул из портфеля пачку газет и подал Павлу. «Правда», «Комсомолка». Павлу даже не верилось. Он перелистывал их, прижимал к себе. Увидев фото, вскрикнул:
— Погоны? У нас погоны?
— Да. Введена новая форма и погоны. Там все прочтете, — сказал советник. — А сейчас надо вас хоть немного приодеть. Господин Джоглу, вы поможете мне в том, чтобы наш офицер, военный хирург Заброда, имел более или менее приличный вид? Неудобно ему все-таки сидеть в турецком лагере в таких лохмотьях.
— О да, с дорогой душой! — вежливо поклонился турецкий представитель.
