Когда Оксана заявила матери, что выходит замуж за врача Момота и будет венчаться в церкви, Варка Горностай только руками всплеснула, опускаясь на скамью. Тяжко заплакала, горько затужила:

— Да чтоб тебя свет не держал, девка! Да чтоб ты сквозь землю провалилась, чем так меня осрамить перед моряцкими людьми! Да чтоб ты света божьего не видела, да чтоб бомба упала перед твоей церковью, окаянная твоя душа...

— Мама, не митингуйте. Я его люблю, — решительно заявила Оксана.

— Любишь? Ты его любишь? — разъярившись, Горностаиха бросилась на дочь с кулаками.

— Люблю, и ничего вы мне не сделаете, — в отчаянии сказала Оксана.

— А твой Павло? Куда глаза-то запрячешь, когда он вернется с нашими? — заплакала Варка.

— Да где он, Павло, мама? Разве я не искала его среди убитых и раненых? Разве мало я по лагерям ходила, среди пленных искала? Нет, мама, Павла. Нет! — вздохнула Оксана.

— Что ж ты, окаянная, нашим скажешь, когда вернутся в Севастополь? Они же все-таки вернутся, девонька, рано или поздно, а вернутся. Не может того быть, чтобы немчура вечно властвовала в нашем Севастополе...

— Там видно будет, — равнодушно отмахнулась Оксана.

— Не будет видно, не будет, — чуть не задохнулась от возмущения мать. — Все кости наших в могилах перевернутся, когда услышат о таком бесчестье. Кто он такой, этот Момот? Захожий, и все тут!

— Любимый, — холодно проговорила Оксана и побледнела.

— Любимый? — ударила кулаком о кулак Варка. — А была у собаки конура? Да ты знаешь, кто он такой?

— Знаю, мама...

— А может, у него где-то жена осталась и дети? Видно пана по жупану. Раз его немцы учителем взяли, а теперь врачом поставили, проныра он — и все тут. Куда ты голову суешь, ягненок глупенький? Подумай!

— Думала уже. Хватит с меня, — отрезала Оксана.

— Жаль, что отца тут нет! Он бы тебе надумал, линем по заднице. Тем линем, что матросов при царе били на всех кораблях... О, он бы тебе устроил свадебку. Он бы тебе показал, как с немцами хихикать и компанию водить. Я видела. Все люди плюют тебе вслед, всем ведь известно, как ты на Приморском бульваре вертишься, паскудница.

— Мама! Перестаньте, мама! — умоляюще прошептала Оксана.

— Не дождешься, не будет тебе моего благословения! — все больше свирепела Варка, а слезы застилали ей глаза.

Ольга не выдержала и тоже вмешалась в спор, вбежав с улицы, где стирала белье. Она подмигнула Оксане, чтобы та шла с глаз долой, и тихо сказала матери:

— Мамуля, ну хватит вам сердце тревожить. Разве вы ее не знаете? Она же у нас каменная. Ей хоть кол на голове теши. Успокойтесь, мама... Пусть уж идет, если приспичило... Пусть сама перед людьми краснеет. Да и нам легче будет. Что ни говорите, а хозяин в доме нужен. Как можно в такое время без хозяина? Они же заклюют нас, проклятые. Момот хоть будет в полиции огрызаться. И харчи кое-какие будет приносить... Как-никак, а он врачом у них работает.

— Не хочу его харчей. Не хочу. Лучше с голоду помру, — упрямилась Варка. — На фашистов работает.

— А я? — вдруг спросила Ольга. — А наша Оксана?

— Да ну вас. Не мучайте хоть вы меня, — растерянно проговорила Варка. — И работай — горе, а не работай — вдвое. На каторгу загонят, если не работать. Уж и не пойму, что тут творится, бедная моя головушка...

— А вы, мама, и не разбирайтесь. Все идет к лучшему, — тепло улыбнулась Ольга, обняв мать за плечи.

— Ох, блюди себя, дочка! Блюди хоть ты, — вздохнула Варка.

В дом вбежал растрепанный Грицько. Босой, оборванный. В бескозырке, но без ленточки — снял ее и куда-то запрятал. Загорелый, худой. Держа в руке жестяное ведерко, еще с порога закричал:

— А я рыбу принес! Вон какая! На базаре такой не купишь!

— Где ты ее взял? — бросилась мать.

— Немцы дали.

— Немцы? — побледнела Варвара.

— Ага!

— Какие немцы? — пристала к сыну. — Кто же?

— Ну, рыжий Вульф. Тот, что Ольге пропуск выдал. Он говорил, что и на свадьбу к Оксане придет.

— Господи, смилуйся! — заломила руки Варка. — Уже с немцами роднимся...

— А он ничего фриц, — заметил Грицько. — Сразу узнал меня в порту. Только что-то спросил у боцмана Вербы обо мне и пустил к ним в артель. Они ловили, а я им помогал. Вот и дали гостинчик... Жарь-ка, мама, мне некогда. Пообедаю и снова айда в порт. Если буду исправно работать, мне Вульф еще и карточку на хлеб даст. Боцман Верба так сказал.

— Матерь божья! Да что они со мной делают? — вздыхает Варка.

— Ничего. Наливайте поесть чего-нибудь, мама, — просит Гриць.

— Да иди уж умываться, иди, — подтолкнула его Ольга.

— Я чистый. Из моря только что вылез, — сказал Гриць. — А как у тебя дела? Что на Морзаводе делается?

— Завалы разбираем. Железный лом. Только бы на хлеб заработать.

— Ну и как?

— Ничего. К приходу наших все разберем. Ставь стены и пускай завод. Все будет готово. Так что, когда отец с Кавказа приедет, прямо к станку и встанет. Надо же как-то перетерпеть, — насупила брови Ольга. — Ты же еще мал, Гриць...

— Мал! Я теперь старший у вас. Можно сказать, хозяин дома... Мал. Пока-то он еще придет, этот Момот, сюда, да и придет ли он вообще! — засмеялся Гриць.

— Да чем он тебе не угодил, этот Момот? — так и бросилась к нему Оксана.

— Пусть попробует не угодить! — блеснул глазами Гриць. — Я только спрашиваю у вас, где он будет жить? У нас или на своей квартире?

— У нас, — твердо сказала Оксана. — А где же ему жить, когда женится?..

— Оксана! Не мели ерунды! — прикрикнула мать, но не заворчала, не стала ругаться, а отошла к печке и загремела посудой.

Этот Момот свалился будто снег на голову, и Варка не знала, как теперь быть. Он пришел к ним в дом случайно, и Оксана, оказавшаяся в этот день дома — у нее был выходной, — вдруг засмущалась, стала послушной и расторопной, не знала, куда усадить гостя. Она, казалось, угадывала его малейшее желание и все время старалась угодить, словно была виновата и боялась его.

Может, это и есть подполье, которое так ищут гестаповцы? Нет, Момот совсем не похож на такого человека. Худой и высокий интеллигент в пенсне, с клинообразной бородкой и начинающими седеть усиками. На руке старенькое пальтишко с бархатным потертым воротником. Как раз к тому времени разгулялся шторм, пошли дожди, сразу похолодало, и Момот даже галоши нацепил и зонтик носил с собой. Нет, не такие подпольщики должны быть в Севастополе.

Момот называл Оксану на «вы», был с ней строг и холоден. Правда, он жаловался Варваре, что остался до сих пор холост, потому что все учился на врача и потом занимался практикой. По состоянию здоровья в армию его не взяли, а из сельской больницы под Бахчисараем направили в госпиталь, где он работал как вольнонаемный. Только не следует говорить оккупантам об этом, он скрыл от них о работе в военном госпитале. Там, в госпитале, он и познакомился с ее Оксаной. Там он видел и Павла Заброду. А недавно просматривал списки врачей, попавших в плен к немцам, но Павла Заброды в тех списках нет.

Он советовал Варваре быть сейчас очень осторожной, потому что в Севастополе кто-то уже разбрасывает большевистские листовки, отпечатанные на машинке. С гитлеровцами шутки плохи. И тут же при Варке строго приказал Оксане, чтобы она, идя домой из типографии, всегда себя внимательно осматривала и перетряхивала все вещи. Сумочку, карманы. Не приведи господи, попадет туда хоть одна типографская буква или какой-нибудь полиграфический знак. Остерегайтесь, Оксана, берегитесь...

Варваре Игнатьевне интересно, сколько ему лет. А сколько можно было бы дать? Да дело не в годах! Он может привести сколько угодно примеров, когда старики женились на молодых, и имели детей, и хорошо жили. Да он и не на много старше Оксаны. Она будет с ним счастлива. Скоро оккупанты дадут ему отдельную комнату при городской больнице.

— Не знаю, ничего я не знаю, — с сердцем говорила Варка.

— Да тут и знать нечего. Мы любим друг друга. Давно встречаемся. Проголосовало наше время, — медленно и логично доказывал Момот.