Послышались чьи-то шаги. Артамошка замер. Шаги приближались. Артамошка подбежал к двери и закрыл ее на щеколду, быстро открыл оконце, пролез через него и спрыгнул на землю.

Долго крутился он около навеса, но попасть не мог: караульный казак ходил близко и зорко доглядывал за пленниками.

«Обождать надо», — думал Артамошка. Выждал минутку и скользнул в черный угол.

Саранчо ощупал лук и задрожал; он прижимал его к щеке, потом обнял Чалыка:

— Ты хозяин моего лука… Мой лук весь в зарубках. Сосчитай, сколько я убил из него медведей, лосей, белок и лисиц…

Больше ни слова не мог сказать Саранчо и бессильно опустился. Чалык крепко сжал драгоценный подарок и поклялся:

— Пока видят мои глаза, слышат мои уши, пока цепки мои руки и быстры ноги, лук твой будет бросать меткие стрелы… Пусть это слово слышат и солнце, и звезды, и луна!

Артамошка торопил. Саранчо с трудом приподнялся:

— Славный Чалык, Саранчо видит, что смотришь ты на звезды и спрашиваешь их, где наша земля…

Чалык мотнул в темноте головой.

— Наша сторона там, — показал Саранчо на север. — Днем иди так: как только солнце встанет — держи его светлый луч на правой щеке, в полдень сзади, на макушке своей шапки, а к вечеру — на левом плече…

Он умолк, передохнул и снова зашептал:

— Ночью, Чалык, не ходи: тайга не любит ночных людей. Ночью сиди у костра и думай, куда пойдешь, когда настанет утро.

Низко склонились три головы, плотно прижались тела. Луна бросила белый луч, и пленники попятились в тень. Чалык торопливо прощался с Саранчо и Талачи. В темноте блеснул нож. Саранчо отрезал от своей косички пучок седых волос, послюнил их, скатал в комочек, который привязал на тесемку кожаного нагрудника парки Чалыка; то же сделала и Талачи.

Залаяли воеводские собаки, поднял голову караульный казак. Артамошка подполз к выходу. Потом Саранчо торопливо вытащил из-за пазухи маленького божка. Надрезал слегка себе ладонь, смазал кровью божку широкий рот; то же сделали Талачи и Чалык. Божка Саранчо подал Чалыку; он быстро сунул его в свою походную сумку.

Саранчо вытащил из-под кожаного нагрудника маленький мешочек, выделенный из зоба утки, и подал Чалыку:

— Береги, как лук и стрелы. Храни под нагрудником, у самого сердца: это огонь…

В мешочке лежали кремень, трут и огниво.

Во дворе было тихо. Чалык и Артамошка приникли к земле и поползли к частоколу.

— Чалык, Чалык, — приглушенно шептал Саранчо, — огонь-то береги, без огня в тайге смерть! Хорошо ли спрятал его?

Артамошка долго искал лаз в прогнившей стене воеводского двора. Данилка всегда через него легко пробирался. Где-то злобно залаяла собака.

Саранчо опустился на землю. Талачи забилась под шкуры. Звездное небо сияло россыпями огоньков, густая синева бледнела на востоке, лесная тишина предвещала скорый рассвет. Беглецы были уже далеко.

Чалык шел быстро, беззвучно шагая. Артамошка едва поспевал за ним. Сухие ветви хрустели под его ногами, он неловко задевал стволы деревьев, и они осыпали его каплями холодной росы. Артамошка ежился и, пригибаясь, спешил за Чалыком.

Спускались на тайгу темные тени — надвигалась таежная ночь. Лил проливной дождь. Косые струи воды с силой били по веткам, шлепали по стволам столетних сосен и лиственниц.

Бурные потоки бешено неслись по склонам гор, пенились и бурлили, падали с огромной высоты, клубились грязной пеной и пропадали в оврагах, рытвинах, промоинах.

Тучи плыли низко, и, казалось, вот они, эти громады, упадут грозной силой на землю и придавят и лес, и горы, и реки, и весь мир.

Горы-великаны исчезли — черные тучи спрятали их белоснежные гордые вершины. И стояли покоренные великаны, как обезглавленные богатыри.

Артамошка, промокший и разбитый, шлепал разбухшими сапогами по узенькой скользкой звериной тропе. Он закрывал лицо от сильных ударов дождя, с трудом продирался по густым зарослям. Чалык шел впереди. Он легко шагал через поваленные бурей стволы деревьев, ловко нырял в густые кустарники, умело карабкался по склону гор. Артамошка с трудом тянулся за ним. Чалык оглядывался, улыбался, показывал рукой на небо. Артамошка понимал, что Чалык спешит до темноты выбраться из зарослей и буреломов и найти хорошее место для ночлега. Он напрягал все силы и бежал за Чалыком. Когда Чалык оглядывался и, улыбаясь, скалил свои белые зубы, веселее становилось Артамошке, даже усталость пропадала.

Дождь усиливался. Чалык остановился:

— Солнца нет — мало-мало плохо, когда дождь — совсем плохо…

— Боязно! — пробормотал посиневшими губами Артамошка. — Ночью шибко боязно…

— Ночь — хорошо, — ответил Чалык: — злой зверь спит.

Последние светлые пятна на небе стали теряться. Дождь не переставал. Чалык остановился:

— Огонь надо делать!

— Огонь? — радостно вздрогнул Артамошка.

— Огонь! — твердо сказал Чалык.

Он быстро сбросил лук, колчан со стрелами и сумку. Сбросил шапку, длинные мокрые волосы подобрал в пучок и завязал на макушке. Взял свой охотничий нож и, жмурясь от дождя, поднял голову. Чалык всматривался в деревья. Он подошел к лиственнице, которая стояла на пригорке, и слегка ударил по ней ножом.

Артамошка подумал: «Ножом такую деревину надумал свалить! Чудно!»

Чалык подошел к другой лиственнице и тоже ударил по ней ножом. Раздался глухой гул, будто Чалык ударил не по дереву, а по пустой бочке. Быстро замелькал нож, умелые руки Чалыка ловко наносили удар за ударом, и вскоре дерево, с шумом рассекая воздух, рухнуло на землю.

Эхо грохнуло и мгновенно умолкло.

Удивился Артамошка: дерево оказалось пустое и держалось только на тоненькой кромочке.

Чалык засунул руку в пустое отверстие пня, вытащил большой пучок темно-желтой массы и сказал:

— Это сульта — сухой мох, огонь ее хватает шибко.

Чалык вытащил из-за пазухи трут и огниво. От удара огнивом по кремню летели золотистые искры-звездочки, но отсыревший трут не загорался. Чалык ударял чаще, но все безуспешно.

Артамошка потерял терпение, и если вначале золотые искры радостью наполняли его грудь, то теперь они назойливо вертелись перед глазами, как злые мухи.

Наконец Чалык изловчился и так ударил, что брызнул пучок зеленоватых искр, показалась белая струйка дыма — трут загорелся. Артамошка вскочил:

— Дыхом!.. Раздувай дыхом!..

— Первый белка охотник дает хозяину тайги, первый огонь тоже — тогда у хозяина доброе сердце будет, — спокойно сказал Чалык и бросил загоревшийся трут через плечо в сторону.

— Дыхом бы… один раз дыхом бы — и огонь… — захлебывался Артамошка. Он больше не мог сказать ни одного слова; лицо его скривилось, губы судорожно дрожали.

Чалык взглянул на Артамошку, старательнее принялся добывать огонь. Взметнулась искра, потянулась длинная полоска дыма.

— Огонь! — встрепенулся Артамошка.

Чалык торопливо бросал веточки в маленькое пламя огня, осторожно прикрывая его ладонями. Вскоре горел большой, яркий костер. Желтые пятна прыгали по стволам деревьев, костер бросал над тайгой кровавые отблески, черный дым плыл низко над землей. Чалык это заметил:

— Ночь будет тепло, а как солнцу вставать, холод придет большой. Надо чум ставить.

Вместе с Артамошкой Чалык нарубил еловых веток и тонких, длинных палок — шестов. Шесты поставили шатром над самым пламенем.

— Сгорим! — засуетился Артамошка. — Ставь подальше, сгорим!

Чалык ничего не сказал. Он набросал на костер побольше веток, пламя бросило жаркие языки. Шесты, поставленные над огнем, начали дымиться и трещать. От одежды валил густой пар, от жары у огня нельзя было стоять.

— Большой огонь! — сказал Артамошка.

— Большой огонь спать не даст, — ответил Чалык, — огонь будем толкать, — и подал Артамошке большой сучок.

— Как толкать? — удивился Артамошка. Но, увидев, как Чалык раздвигает горящие головешки, стал ему помогать.