Насупились казаки, разошлись молча.

Многих людей воевода с государевой службы выгнал. Письменного голову и приказчика поставил из своих близких людей. Приказал спешно служку сыскать, чтоб мальчонка был послушный, быстрый на побегушках — резвый служка, достойный его воеводского нрава.

Прослышали про это соседи Маланьи, научили ее пойти к приказчику.

— Иди, Маланья, — твердила тетка Романиха. — Ни в кузне, ни у плотников, ни у корабельщиков мальчонке дел нет. Какой он стройщик — дитя. Приказчик сиротские, вдовьи слезы услышит, возьмет Артамошку в служки. Мальчонка ногами быстр, умом не обижен. Пусть бегает, сыт будет…

Долго ходила, маялась Маланья, стояла у приказной избы, ждала, когда приказчик позовет. Дождалась, вошла в приказную избу. Сидел за тесовым столом рыжебородый мужик в синей поддевке. Лысая голова блестела, словно маслом облитая. Глаза у мужика черные, колючие, чуть с раскосиной, как у татарина.

— Ну! — громко сказал он.

Маланья перепугалась, едва выговорила:

— Мальчонку своего хочу в служки отдать.

— Ого! — загремел приказчик. — Ты что ж, глупа или хитра? Где ж твой мальчонка? Может, он у тебя кривой, хромой, горбатый!

— Бог с тобой… — вздохнула Маланья.

— Где проживаешь?

— В Работных рядах.

— А-а… — протянул приказчик и разгладил бороду. — Вдова?

— Одна бедствую.

— Завтра приводи мальчонку, погляжу.

На другой день мать на работу не пошла, хлопотала по избе, прибралась, приоделась. Артамошке чистую рубаху дала.

В полдень вошли они с Артамошкой в приказную избу. У матери дрожали губы.

— Вот парнишка, его отдаю.

— Вижу… Вороват? — обратился приказчик к матери.

— Избави бог!

— Не дураковат?

— Бог миловал.

— Не ленивец, не сонлив?

— С петухами встает, послушный.

— А ну-ка, подойди… Не бойсь, не бойсь! — командовал приказчик и тянул к себе Артамошку. — О, да я тебя, малайка, где-то видел. По базару бегаешь?

— Где ему, с Палашкой день-деньской водится! — ответила за Артамошку мать.

Мужик подозрительно скосил глаза, но ничего на сказал:

— А какая работа? — тихонько спросил Артамошка.

— Хо-хо-хо!.. Работа?.. Ну просмешник! — захохотал приказчик неудержимым смехом. — Какой же из тебя работник! На побегушки берем, в услужение мелкое.

Артамошка хотя и не понял, но кивнул головой.

— Плату какую же за парнишку положите? — чуть слышно спросила мать.

— Деньга — не ворона, с неба не падает. Мужикам служилым, бабонька, и то не всем платим.

— Был бы сыт, — забеспокоилась мать.

— Сыт, сыт будет: где блюдо подлизнет, где крошки подберет — вот и сыт. Много ли ему надо.

— Оно конешно! — вздохнула мать.

Приказчик ушел. Осталась Маланья с Артамошкой в приказной избе. Стояли они долго, ждали. Приказчик вернулся хмурый и сказал Маланье:

— Оставляй, берем.

Потом почесал лысую голову, добавил:

— Ладно, веди домой, завтра в полдень пришлешь.

Мать с вечера начала готовиться к проводам сына: заняла у соседей все что можно. Богатым показался Артамошке стол: черные лепешки, квас, лук, каша и даже сметана. Он сидел на отцовском месте, а мать говорила с ним, как со взрослым. Артамошка держался важно, думал: «Жаль, что Петрован с отцом в далекий торг уехал: пусть бы теперь шапку передо мной ломил! Я теперь не простой Артамошка, а воеводский служка».

Помолчав, он деловито сказал.

— Клеста Данилке на прокорм отдам.

Отмахиваясь от назойливых мух, воевода сидел и дремал. Артамошка пристроился на кончике лавки у дверей и тоже дремал. Оса ударилась в слюду оконца, отскочила и шлепнулась о воеводский лоб.

Воевода смахнул осу рукой, приподнялся и вновь сел на лавку, протирая глаза:

— Артамошка!

Мальчонка вскочил.

— Беги за лекарем! Тяжко мне…

Артамошка бросился к дверям.

Прибежал лекарь воеводского двора. Воевода поднял красные, заплаканные глаза:

— Плачу я.

— Отчего так, батюшка воевода?

— Скушно мне.

— Отчего же скушно, батюшка воевода?

— Не мучь, брехун, лечи!

— Лечу… — И лекарь виновато заюлил, развязывая торопливо свою лекарскую сумку.

Воевода вздохнул:

— Старею я…

— Все мы стареем, батюшка воевода. Мышь — и та стареет.

— Не я ли мышь? — взревел воевода. — Не я ли?

Посинел от страха лекарь:

— К примеру я молвил, батюшка воевода, к примеру.

— Артамошка!

— Я тут.

— Кликай писца, живо!

Явился писец Алексашка и, почесывая за пазухой, остановился у двери. Воевода вкрадчиво спросил:

— Алексашка, не похож ли я на мышь?

— Что ты, батюшка воевода! Отчего же на мышь! Ты царский воевода.

— Слышал? — посмотрел воевода на лекаря.

— Слышал.

— Артамошка, кликай казачьего сотника живо!

Пришел казачий сотник Панфил Крутов.

— Панфилка, — обратился к нему воевода, — не похож ли я на мышь?

— Гы-гы! Едакие-то мыши? Да ты что, батюшка воевода, в уме? У нас в избе во какие мыши — махонькие, и то все пожрали, а ежели такие…

Воевода махнул рукой, встал и отправился наводить порядки — учить неразумный народишко уму-разуму.

— Посох! — приказал он.

Артамошка подал воеводе посох.

— В какую руку суешь посох?

— В правую.

— «В правую»! — передразнил воевода. — Какая это рука?

Артамошка молчал.

— Это та рука, которая поучает, воеводская рука. Понял?

— Понял. Воеводская рука.

— То-то, заяц лупоглазый! То-то!

…Целый день вертелся Данилка то у приказной избы, то у воеводского дома. Еще вчера Артамошка обещал ему показать аманатов — заложников. Они уже давно сидят в караульной избе, потому что злодей-воевода наложил на бурят непомерный ясак[4] соболями и лисицами; это сделал он против государева наказа, в свою пользу. Аманатам придется сидеть под караулом, пока принесут буряты сполна ясак воеводе.

Слышал Артамошка, как разговаривали старые казаки: «Не доведут до добра воеводские злодейства — война будет…»

С утра и до самого обеда ждал Данилка, но Артамошка не показывался. Лишь после обеда, когда в воеводском доме и в избах казаков послышался сонный храп, прибежал запыхавшийся Артамошка. Он рад был другу. Данилка нетерпеливо спросил:

— Аманатов покажешь?

— Покажу.

— Чудные?

— Чудные.

Артамошка вдруг вспомнил о клесте.

— Птица какова? Голосиста?

— Не поет.

— Как не поет? Мой клест и не поет?

— Не поет.

Артамошка запечалился. Данилка оправдывался:

— Крошки подберет, зерно тоже, а не поет!

— Молчит?

— Даже клюва не открывает.

Артамошка перебрал все: может, клест зажирел, может, больной, а может, голос потерял… А какой был певун!

Артамошка дал Данилке множество советов, просил завтра же сказать, запел ли клест.

— Не могу отсюда сбежать, а то бы он запел, — уверенно сказал Артамошка.

Данилка виновато молчал.

Караульная изба, где сидели три аманата, находилась в самой глухой части двора. Небольшая, крытая драньем избушка с маленькими оконцами лепилась у самой стены. Тяжелая дверь была обита толстыми полосами железа, на ржавых петлях болтался огромный замок.

За избушкой чернела полянка, на середине которой стояла кобылина с железными скобками и кожаными веревками.

— Пытошная, — прошептал Артамошка. — Вора, али беглого, али разбойника — все едино привязывает к этой кобылице казнитель Иван Бородатый. Вон могилки-то! — Артамошка махнул рукой.

Данилка похолодел. Артамошка сердито свел брови:

— Как окончит эту работу Иван Бородатый, то таскаю я ему квас. Хошь два ушата принеси — до дна выпьет и орет: «Мало!».

Данилка молчал. Друзья завернули за угол и, боязливо оглядываясь, подкрались к караульной избе. Артамошка подполз к маленькому оконцу.