— Сказывай, сказывай! — торопили они.
— А в лесах живут со своими оленями и собаками народцы, тунгусы бродячие охотники, умелые звероловы. К югу от острожка, по Ангаре, тянется ангарская Сытая долина — родина бурят-кочевников. По ней ставят они свои юрты и пасут табуны скота.
Повелел московский царь-государь освоить ту сибирскую землицу, подвести бурят и тунгусов под его сильную руку, заставить их платить ясак в царскую казну. Снаряжал царь в Сибирь отряд за отрядом. А кроме того, шли сюда искать счастья гулящие казаки, вольные люди, смелые открыватели неведомых землиц и царств.
Выстроили казаки на берегу Ангары острожек, укрепились в нем, зазимовали.
Так вырос Братский острог — русская крепость на Ангаре. Гордился острог высокими стенами — частоколом — да глубокими рвами. Зияли на толстых стенах острога оконца-бойницы для стрельбы из пушек да из пищалей, чернели оконца смольные, из которых казаки обливали врага горячей смолой. Имел острог и потайной подземный выход к Ангаре, где лодки причальные могли подходить чуть не вплотную к острожной стене.
Только недолго довелось грозному острогу воевать, из пушек и пищалей палить. Не сладко жилось лесным людям; по дремучей тайге прятались они, как затравленные зайцы: обижали их разбойные ханы со своими ватагами; кровавые добытчики, подобно огню, набегали с южной стороны — грабили, убивали, уводили в плен. Сколько пролито было крови, сколько загублено тунгусов и бурят — счету нет! Целые племена истреблялись начисто… Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Лесные люди без опаски пришли к острогу-крепости. Принесли мирные подарки — шкуры лис, соболей, песцов — и встали в подданство русского царя. За толстыми стенами острога, под крепкой рукой русских воинов, не страшны разбойники-ханы!
— Чудно! Говори, Николка, да не заговаривайся. Что ж, тунгусы и буряты тайгу бросили, пришли и работными людями стали или пашенными крестьянами? — усомнился старый ватажник Петрован Смолин и сумрачно посмотрел на словоохотливого рассказчика.
А рассказчик хитро глаза сощурил, молча оглядел Петрована Смолина и продолжал:
— Посмотрели тунгусы и буряты на житье русских работных людей и диву дивятся: сколь мудрые они умельцы, какие мастера смышленые на все руки! Что нам, сынам Руси, запросто и обычно, то для тунгусов и бурят невиданные диковинки. Смотрят они на избы русские, на бревенчатые строения и от удивления будто громом оглушены. Памятно мне: один старый, столетний тунгус подошел, ощупал мою избенку, походил вокруг, расхохотался: «Совсем лючи глупые люди! Зачем такой чум ставят? Как кочевать, его на оленей не положишь, в далекую тайгу не увезешь. Век жить на одном месте? Совсем худо!»
Ватажники громко смеялись. Николка остановил их:
— Тунгусы — храбрые охотники и звероловы. Огневых пищалей не имеют, со стрелами да рогатинами идут и на медведя и на кабана. Но сыскался у нас в Братске беглый мужик Мишка Кошкин. Пересмешник, плясун, буян, а родила его мать с золотыми руками. До чего ж славно мастерит всякие мудреные затеи — ум мутится! Увидел он тунгусские ловушки на соболей, на лисиц, на волков и давай похваляться: «Да я такие смастерю ловушки на зверей, что небу будет жарко! Вся добыча — в моих руках, все соболи — у меня за пазухой!»
— Смастерил? — не утерпел Петрован Смолин.
— Смастерил на удивление всем охотникам и звероловам. Дивные самоловы! Стали тунгусы перенимать, а Мишка Кошкин — душа нараспашку кричит: «Берите, пользуйтесь! Я еще не то могу, мне все подручно!» Тунгусы и буряты к хлебушку нашему приобыкли да к царскому вину. Огненной водой зовут. Только давай!
Ватажники зашумели, к рассказчику подскочил рыжебородый мужик.
— Николка, о вине помолчи! Нутро и плачет и горит! Клянусь, бочонок с государевым вином поставь — до дна выпью одним духом!
Захохотали ватажники.
Рассказчик закурил трубку, выпустил облако едкого дыма, опять заговорил:
— Тунгусы и буряты в ум взять не могут: откуда калачи да караваи родятся? На пашни смотрят и разгадать не в силах: зимой пашни в снегах, весной — в зелени, летом — в золотых колосьях, а где же караваи да калачи?
Ватажники удивлялись:
— Одно слово — лесные!
— Темнота!
— Пашня-то не всякого кормит, а только радивого да умелого…
— Не кичись, Степка, — остановил особо ретивого ватажника рассказчик. — Тунгусы и буряты — смышленый народец, они и к пашням приобыкнут, дай только срок. А в тайге тунгусы — что рыба в воде: знают каждую звериную тропку, все горные переходы и выходы из дебрей, им ведомы все перевалы и волоки, чуют далеко звериный топот, птичий клекот, змеиный шип… Не худо бы в проводниках иметь нашему атаману старого тунгуса, меньше бы блуждали по буреломам, болотам да страшным кручам, зря бы не маялись.
Ватажники притихли. Немало бед приключалось с ними в неведомых лесных далях, в нехоженых дебрях. Черная тайга — ненасытная пасть: зазевался проглотит!
Петрован Смолин шумно вздохнул:
— Сладки твои речи, Николка, особливо о пашнях, о хлебушке сытном. Все бы бросил, сел на землю, слезами да потом ее напоил — роди, мать сыра земля, корми щедро!
А Николка ему в ответ:
— Ненасытна царская казна, тяжела воеводская рука. Замучили сборщики — плати воеводскому двору, неси хлеб, рыбу, лесные добычи; тунгусы — белку, соболя, лисицу; буряты — мясо, скот, сало, кожи. Жиреют воеводские приспешники, набивают добром кладовые купцы, все богатеют именем московского царя, только пашенные крестьяне да черный народ живет бедно, в нужде, в беде.
Злобно свели брови ватажники, сбили рассказчика острым словом:
— Так ли неприступна Братская крепость, сильна железная рука злодея Христофора Кафтырева?
— Не таких валил черный народ, топтал ногами! Сила-то вот она! — И Петрован Смолин энергично замахал кулаками.
Ватажники вскинули вверх огневые пищали, ножи, пики — каждый готов броситься в драку.
А рассказчик в усы улыбнулся, лукаво глаза скосил, ватажников подзадорил:
— Нонче криком-то курицу не спугнешь. Силы-то надо множить, большой войной идти на злодеев!
— Повалим! — загремели голоса.
Разошлись ватажники поздно — уже молочная полоса пала на восточные горы, звезды погасли, предутренний туман лениво плыл над рекой.
Стоял Братский острог во славу царя московского, на страх разбойным ханам, на беду черному, работному люду.
Ярмарка
Третий год не давала земля урожая. Смачивали люди землю обильным своим потом, горбились низко, работая день-деньской, падали в муках, к небу обращали молящие взоры, косились на сытую Обираловку, где жили приказчик, служилые люди да купцы.
Разгневалось небо, жаром полыхало солнце. От жары земля лопалась, пылью разлеталась по ветру. Умирали на корню хлебные злаки, а с ними падал, хватая землю костлявыми пальцами, мужик пашенный. Заглохли девичьи песни, нависло над дымными избами горе, придавило оно мужика к земле, придавило крепко.
Подтянули мужики животы, закусили сухие губы до крови, шапки надвинули на глаза да всем народом и пошли к приказчику за государевой милостынью. Стояли у ворот, долго ждали приказчика. Он не вышел, а послал подьячего. Объявил тот твердое слово: приказчик, мол, в гневе от ваших разбойных слов и повелел не досаждать и рваной ногой на государев двор не ступать. Нет хлеба — все от бога, не жалуйтесь. Широка земля сибирская, нехожены ее леса, неезжены ее реки. Идите, добывайте зверя, птицу, рыбу; не ленитесь на пашнях — работайте, кормитесь кто как может.
Не дал досказать подьячему озорной мужик Никита Седой. Двинул он бровью и шагнул вперед:
— Пошто приказчик Христофор Кафтырев к народу не вышел — в государевых хоромах прячется? От мирского гнева не спрячется, на дне морском сыщем!
А вокруг и понеслось:
— Кликай Христофора Кафтырева, ублюдок!
— Не нужна нам твоя рожа!
— Амбары хлебные от зерна лопаются — наши спинушки гнулись!
— Хлеба!..
