— Ну так шо, сержант? — зашептал Ицынков. — Может, собаку...
— Успеем... Надо убедиться, а то вдруг грибники...
Галашкин не ошибся. За кустами послышался детский крик, тут же голос Мельника позвал:
— Сюда, хлопцы!
— Что там? — продолжая сдерживать, казалось, совсем ошалевшего Амура, спросил Галашкин.
— Лесовицу застукал, — ответил Мельник.
— Чудило... Слышно, там ребятишки, — сказал Володя.
Пограничники знали сестру Люцинки все до единого. Она ежедневно бултыхалась в канале и бегала по берегу с удочкой. Сейчас ее светлые растрепанные волосы, губы и щеки, вымазанные ягодным соком, освещало утреннее солнце. Остановившиеся глаза девочки немигающе смотрели на рычащего Амура. Правда, сердился он недолго. Обласканный сержантом, проворчал последний раз, зевнул и презрительно отвернулся, словно хотел сказать:
— Стоило поднимать шум из-за такой чумазой.
Амур чуял, что у этой глазастой девчонки от страха душа ушла в пятки, хотя сейчас, окруженная солдатами, она расхрабрилась и трещала как заведенная.
— Погоди, погоди! — остановил ее сержант. — Значит, Люцинка сказала, что будет его стеречь?
— Ну ясно же, ясно! Мамочки! Да разве от Люцинки можно спрятаться! — вскрикнула Олеська.
— А далеко это? — спросил Мельник.
— Не очень...
— Ты найдешь дорогу?
— О-ох! — вырвалось у Олеськи. Сердце у нее опять застучало часто, как вначале, когда она увидела выскочившую из кустов рычащую собаку. У нее сразу же обмякли колени, и она начала доказывать, что Люцинка находится на краю гибели...
— Хорошо. Будешь показывать дорогу, — сказал Галашкин.
— А разве он не знает? — показывая на Амура, спросила Олеся.
— Ты только скажи ему, куда идти, а там он уж и Люцинку найдет, и того типа, — ответил Галашкин.
— Найдет Люцинку?
— Конечно! Тебя же нашел.
— Он нашел меня?
— А как же!
— Ничего подобного! Меня бы сроду никто не нашел... Это я, когда увидела зеленую фуражку, сама сказалась...
— Интересно, как это ты сказалась? — спросил Ицынков.
— Сначала высунулась из кустов, а потом крикнула потихонечку...
— Так он тебя давно уже учуял, — поглаживая Амура, сказал Галашкин.
— Ничего бы он не учуял, если бы я не сказалась...
Вся робость перед собакой и таинственным, жутковатым лесом у Олеськи мигом улетучилась. Теперь она уже с восторгом рассматривала добрые знакомые лица пограничников и эту узконосую овчарку, которая смотрела на нее своими умными глазами уже не так сердито, а только чуть-чуть недоверчиво. В другой раз Олеся умилилась бы перед этой всезнающей собакой, но сейчас, глотая сладкую от ягод слюну, старалась забыть, что она ее испугалась и едва не шлепнулась на мох. Об этом как-то расхотелось думать, нужно было торопиться выручать Люцинку. О встрече с браконьером, как она его называла, Олеся рассказала со всеми подробностями и, может, даже чуточку больше...
— У него сети...
— В руках? — спросил Галашкин.
— Наверное, в сумке... такая большая сумка... — немножко помедлив, ответила Олеся и руками показала, какой величины сумка.
— Но ты, наверное, видела сумку? — спросил Мельник.
— Не совсем...
— Ну, как же это так, Олеся? — удивился Галашкин.
— Он же сам нам сказал! — Олеська досадливо пожала плечами.
— Ах, сам сказал... Такой тип, будь ласка, может наговорить все, что угодно, — заметил Володя Ицынков. — Пошли. Надо скоренько нащупать его и потрусить.
— Вперед! — приказал Галашкин.
Пошли по тропинке гуськом. Натянув повод, всю группу уверенно повел за собой Амур. Солнце во всю пригревало верхушки старых сосен, и они плавно колыхались под теплым ветром.
Олеся семенила рядом с Мишей Мельником, следом за ними шагал Володя с автоматом на плече и ракетницей в брезентовом чехле. Олеся, опустив голову, сморщив нос, думала, пыталась вспомнить что-то важное, потом, очнувшись, словно от оцепенения, внезапно крикнула:
— Стойте!
— Нельзя так, Олеся, — сдерживая Амура, сказал Галашкин.
— Я вспомнила.
— Что ты вспомнила? — улыбаясь, спросил Мельник. Благодаря встрече с Олесей он отдохнул и повеселел, да и ноги, непривычно сжатые голенищами, притерпелись. Девчонка ему очень нравилась. Он видел, как она на канале, словно мальчишка, кувыркалась на песке в одних трусиках и плавала в воде боком как рыбка.
— Он соврал, тот тип! — ответила Олеся.
— Как соврал?
— А так... Не было у него никаких сетей...
— Погоди, погоди! Ты же говорила... — сержант посмотрел на Олесю с недоумением, а Амур даже присел на задние лапы, заглядывая ей в рот.
— Ничего я не говорила. Это он сам сказал... А Люцинка мне точно шепнула, что он врет. Вот и все теперь...
— От же Олеська дает, пляши и смейся.
— Может, ты еще что вспомнишь, так давай уж сразу... — Шагая по тропе, Ицынков чуть не наступил Олеське на пятки.
— Если вспомню, так сразу скажу, — ответила Олеся и снова, уже который раз, стала торопить пограничников.
— Там же Люцинка, — шептала она. — И дуба этого толстенного не было, и березок старых тоже...
— Амур знает, где ты шла, Олеся, — говорил ей с улыбкой Мельник.
— А вдруг он ошибется?
— Наш Амурчик не ошибается, — ласково отвечал ефрейтор.
Он действительно не ошибся. Учуяв человека, тихо подал голос, чутко поставил уши, напружинился и решительно потянул поводок.
— Здесь, близко, — прошептал сержант Галашкин, склонился к Амуру и начал говорить какие-то слова. Что он нашептывал собаке, Олеся не слышала, но подскочила к сержанту и умоляюще попросила:
— Не надо... пожалуйста. Он укусит Люцинку...
— Ты думаешь, что это она? — спросил Галашкин.
— Не знаю...
— А вы не договорились какой-нибудь знак подать? — спросил Мельник.
— Не помню...
— Что же ты помнишь?
— Я бежала в Калвари, к дяде Рудишкесу... Я тут стрелочки выкладывала, а их теперь нету...
— Ладно, ты не волнуйся. Сержант не отпустит Амура, — проговорил Мельник. Михаил смотрел на девочку и улыбался мягко очерченным ртом. Губы Олеськи, подкрашенный черничным соком подбородок чуточку кривились. Так бывает у детей, которые вот-вот пустятся в рев и сдерживаются только до поры до времени.
— Но надо, чтобы Люцинка нас увидела, — настойчиво твердила Олеся.
— Мы ей подадим знак, — сказал Мельник.
— Я могу свистнуть.
— Если он разрешит. — Ефрейтор показал глазами на сержанта.
— Можно мне свистнуть? Я потихонечку, — попросила Олеся командира группы.
— Попробуй, — согласился Галашкин. Весь разговор с Мельником сержант слышал и не вмешивался. — Только надо сначала прилечь, — добавил он.
Галашкин подал команду, и все залегли. Прежде чем свистнуть, Олеся зажмурила глаза. Поплыли и задрожали — до единого листочка — все деревья леса, представилась одинокая Люцинка с искаженным от страха лицом и тот тип с большой желтой сумкой. Олеська свистнула несколько раз и открыла глаза. Впереди, в трех шагах от нее, вытянув желтые лапы, лежал Амур. После того как раздался ответный свист, он царапнул когтями серый мох, вывернул зелень наизнанку, и стал напряженно подниматься. Снова послышался свист.
— Люцинка! — крикнула Олеся. Ей не по силам было такое длительное напряжение. Она смутно помнила, как очутилась в объятиях сестры.
— Ой ты моя любая! — прошептала Олеся и огляделась. Солдаты исчезли как сон. Вокруг шумели деревья, озаренные полуденным солнцем. Исчезла жутковатая, темно-зеленая колдовская тьма леса.
Теперь лес был приветлив и ласков. Они сидели обнявшись. У ног валялась опрокинутая Олеськина корзиночка с выкатившимися на серый мох головками грибов, а неподалеку стояли чьи-то смешные сапоги со сплющенными голенищами.
Олеся так и не узнала, что это были сапоги ефрейтора Мельника. Чтобы «обновки» ему не мешали, он снял их и пошел на преследование в одних носках. Вместе с Амуром они настигли нарушителя в болоте и взяли на одном из сухих пятачков.
