Отвечал Сядристый.

— Даже микроскопические окисления деталей в воздухе представляют для микромоторчиков смертельную угрозу — кислород пожирает их. Поэтому для наших лилипутиков требуются материалы с отличными электротехническими свойствами. Коллекторы я делал только из золота или платины.

Что же касается расчетов по известным формулам, то нам они плохие помощники. Электротехнические свойства материалов при микровеличинах становятся относительными, непостоянными. Ось микромотора, например, из какого бы металла она ни была расточена, делается гибкой, как леска, — толщина ее несколько микрон. Поэтому мы ее вытачиваем из сверхпрочной стали.

Тут ворвался нетерпеливый голос очкастого паренька лет шестнадцати:

— А каким инструментом обрабатываете лилипутиков?

— Алмазными и твердосплавными резцами, напильничками разных форм и размеров, которые лучше всего готовить из лезвий или лобзиковых пилочек. Обычно на каждый паз или вырез детали приходится делать новый микронапильник.

— А как наматывали катушки?

— И катушки статора, и якорь — вручную. При этом нужно чувствовать, не излишне ли натягиваешь проволоку — она не прочнее паутинки. Сначала наматывал ее на пустотелые деревянные палочки диаметром около двух миллиметров, а с них — на детали.

— Ну и работенка — лопнешь, не сделаешь!

— Почему? По-моему, любой сможет.

— Ну уж... А что мне нужно, чтоб суметь?

— Полюбить этот труд.

— И все?..

— Не отступать при неудачах. Вкладывать в каждое изделие всего себя. Работать тщательно, терпеливо, как будто у тебя впереди целая вечность. Вот, пожалуй, и вся главная наука.

Однажды на выставке изделий Михаила Григорьевича Маслюка его земляк, окинув беглым взглядом экспонаты, высокомерно и пренебрежительно спросил мастера:

— Не полезней ли тебе нарезать болты в жмеринском депо, чем сверлить дырку под микроскопом?

И тут же другой, должно быть, из невымершего племени хапуг, не желающего и шагу сделать без личной выгоды, подхватил с наглой самоуверенностью:

— Дельце, видать, прибыльное — не станет же человек растрачивать себя на карликов, ежели кучи денег не грабастает...

А ведь мог знать, если б захотел, этот хапуга жмеринский, что ветеран войны, инвалид второй группы Маслюк за весьма скромный оклад обучает школьников музыкальной грамоте и безвозмездно ведет на предприятиях кружки художественной самодеятельности; что он создал — не ради наживы, ради интереса — музейной редкости галерею часов, показывающих время 72 городов мира; что занимается Михаил Григорьевич и миниатюрами, и резьбой по дереву, и живописью потому, что ист для него высшей радости, чем обогащать себя и людей духовно, чем привлекать к себе делом рук своих, творящих красоту.

Это высшая радость и Сысолятина, и Доцковского, и Казаряна, и Сядристого.

Корыстолюбцы, измеряющие счастье человека длинным, нетрудовым рублем, не упустят случая высмеять Сысолятина и Сядристого. Уральца за то, что тот отверг притязания американского бизнесмена, предлагавшего крупную сумму за его микроминиатюры на ВДНХ, киевлянина — за такой же поступок в Монреале на ЭКСПО-67. Им не понять гордости советских людей, их неподкупной честности, их чувства, что нет более великой оплаты их труда, чем признание их полезности народу, общему благу.

Вспоминается недавняя история с прудом, который горняки и их семьи назвали сысолятинским.

С тех пор как срубили первый дом поселка Буланаш, заложили первую шахту, люди мечтали о водоеме — негде было искупаться, отдохнуть, порыбачить. Мечта казалась несбыточной, пока за дело не взялась группа энтузиастов, надумавших запрудить мелконькую речушку, накопить вешние воды. Одним из энтузиастов-организаторов был Александр Матвеевич Сысолятин. Его видели среди тех, кто выбирал место для запруды. Он участвовал в ее проектировании, поднимал и взрослых и школьников на субботники. За ним, заместителем секретаря партийной организации шахты, уважаемым всеми в поселке человеком, шли с охотой воздвигать плотину и после рабочих смен и в выходные дни, чтобы успеть преградить дорогу большой воде.

И успели!

Разлился пруд буланашский на удивление близким и дальним соседям, на утеху горнякам и ребятишкам. Летом завезли ценные породы рыб на новоселье, через год помаленьку рыбачить начали.

Но следующей весной радость горняцкая захлебнулась в бурном паводке. Дежурил человек у плотины, включить бы ему нехитрое устройство для спуска воды, а он проморгал, и плотину сорвало. Стало заливать три домика упорствующих хуторян, наотрез отказавшихся в дни стройки переехать из низины в безопасное место.

Ночью на квартиру Сысолятина позвонил прокурор:

— Не погляжу, что ты Левша. Люди в опасности — отвечать будешь!

И без угрозы Александр Матвеевич помчался бы на место наводнения. Людей и скарб спасли, а все же обвинения с него не снимали, пока весь поселок не поднялся в защиту своего Левши.

Приуныли буланашцы. Кто же посмеет после такой истории думать о возрождении пруда! А он опять заговорил о плотине.

— Вторую сделаем понадежней и автоматику поставим в помощь человеку — вдвоем не ошибутся. Возьмемся, братцы, а?

Уж на таком тесте замешан Александр Матвеевич, уж так скроен этот человек, что общенародное дело для него дороже личных благ и покоя. Его творческая энергия питается чистотой помыслов и поступков. Он не может иначе, как бескорыстно нести людям плоды своего труда, богатство таланта и души.

Нравственно высок, прекрасен облик таких людей. Диву даешься их постоянному горению, одержимостью работой, стремлению совершенствовать жизнь и самих себя, их одаренностью в самых, казалось бы, полярных сферах человеческого труда.

Задолго до встречи с Николаем Сергеевичем Сядристым я наслышался о его многогранности. Агроном контрольно-семенной лаборатории, много полезного принесший сельскому хозяйству Закарпатья, вдруг приглашается и с охотой берется за инженерную работу в научно-исследовательском институте. И в Ужгороде и в Киеве он отдает много времени микроминиатюрам, графике, созданию книги о тайнах микротехники, общественной деятельности (в Закарпатье он был членом обкома комсомола). Но только личное знакомство с мастером позволило в какой-то мере заглянуть в истоки и суть этой всесторонней одаренности.

Первая наша встреча произошла на его киевской квартире летом 1973 года.

Поначалу разговор не клеился. Николай Сергеевич почему-то морщился, когда затрагивалась тема микротехники. Потом выяснилась причина. Выставку его изделий, открытую в те дни в Киево-Печерской лавре, разместили в непригодном для этих целей помещении — низком, тесном, без достаточного естественного освещения. Да и срок ограничен одним месяцем. Я был на выставке несколько раз, слышал, как киевляне справедливо возмущались, что это чудо искусства не сумеет увидеть и тысячная часть населения столицы и приезжих гостей.

Но не одна плохая организация выставки нервировала Николая Сергеевича.

Несколько недель он был в отъезде. В институте накопилось много неотложной работы, которую никто, кроме него, не в состоянии был сделать. А времени в обрез. А заказчики торопят. Николай Сергеевич был недоволен и самим собой и нетерпеливостью заказчиков.

И вдруг, как-то незаметно недовольство и скованность покинули Николая Сергеевича. Это случилось в ту минуту, когда мое внимание привлекли несколько ружей на настенном ковре — все различной конструкции, все непохожие на обычные охотничьи.

— Собственного производства, — заметил Николай Сергеевич, сняв одно ружье со стены и протянув его мне. — С этим в море ходил, но больше не пойду — слишком оно меткое, убойное. Попроще сделаю.

В маленькой, скромно обставленной, уютной квартирке запахло морем. Николай Сергеевич рассказывал о красотах глубин, о состязаниях на Кубок Советского Союза по подводной стрельбе в Сухуми, откуда он только что возвратился. О самой охоте, стрельбе Николай Сергеевич, собственно, и не говорил. Чувствовалось, она ему не по душе. Ему нравится часами лежать на дне морском со свинцовым поясом, не позволяющим до времени всплыть на шумную кипучую поверхность. Ему нравятся полная, бескрайная тишина и обитатели той тишины — косяки удивительных, малоизвестных рыб, хозяев надонных просторов, пещер и трещин в прибрежных скалах, не отбрасывающих от себя ни малейшей тени. Все призрачно в той сказочной глубине. Все охвачено всеобъемлющим, пронзительно чистым светом, нигде больше не виданным. И жизнь обитателей сказочных глубин кажется ему удивительно мудрой.