Шедевр Казаряна пробыл в чемпионах шесть лет — до появления скрипочек Михаила Григорьевича Маслюка — сперва размером в 11,5 миллиметра, а вскоре и 9 миллиметров. На однокопеечной монете свободно умещаются пять таких скрипок.

Как мог удержаться Николай Сядристый, если еще в юности был влюблен в древний инструмент, несколько лет изучал искусство скрипичных мастеров и сам изготовлял скрипки. Давнее увлечение захватило тут молодого мастера.

Древесина, из которой создавались скрипки-лилипутики, даже брусок крепчайшего столетнего самшита, оказались недостаточными по плотности, чтобы сделать еще более миниатюрный инструмент. Отступить же от правила, использовать не древесные материалы Сядристый не хотел. Поиски привели его к ткани скорлупы грецкого ореха. На линии соединения половинок скорлупы обнаружились участки с хорошо выраженной текстурой, художественно напоминающей текстуру древесины клена. Из этих участков и были отобраны кусочки для миниатюры.

Начал с грифа — последний определил размеры будущей скрипочки, так как его конфигурация требовала наибольшей плотности и прочности древесины.

Долгие поиски, размышления, труд завершились успехом. Скрипка Сядристого (длина 3,45 миллиметра) в 17 раз меньше скрипки Маслюка и в 64 раза меньше скрипки Казаряна. Струны изготовлены из паутины. Инструмент можно продеть сквозь ушко обыкновенной иголки.

Победителем Сядристый вышел и в другом, на этот раз гласном соперничестве, инициатором которого явился жмеринский Левша.

Крохотную балалайку его выделки можно было рассмотреть только в микроскоп. Да как иначе увидишь деку, стенки которой имеют толщину человеческого волоса — 0,06 миллиметра, тем более подставку из утонченного мастером волоска и струны из паутины. Балалаечка Маслюка длиной 1,9 миллиметра, собранная из пятнадцати частичек, искусно подогнанных по размерам невероятной малости, и помещенная в корпус величиной с маковое зернышко, казалась вне конкуренции не только зрителям, но и самому мастеру. В статье, опубликованной в печати, приводились слова Маслюка: «Я был бы очень рад, если кто-нибудь захотел посоревноваться со мной».

Это был гордый вызов уверенного в себе мастера, изготовившего балалаечку не из металла или пластмассы, а из дерева, которое при микроразмерах имеет крепость снежинки. Кто же рискнет, работая с таким хрупким материалом, еще и еще уменьшать размеры микрошедевра?!

Решился на это Николай Сядристый, но не так, как иным кажется: прочитал в газете и — «загорелся». В жизни процесс рождения нового — его осмысление, выбор материала, методы труда — куда как сложнее и интересней.

Послушаем Сядристого.

— Как-то радио передавало рассказ о композиторе-балалаечнике Василии Васильевиче Андрееве. Жизнь, музыка этого подвижника покорили меня, и я с волнением приступил к миниатюрной композиции.

Разрезал пополам маковое зерно, выскоблил внутреннюю часть, скрепил половинки золотыми петельками — зернышко превратилось в шкатулку. В левую половинку вставил стекло и на нем выгравировал портрет Андреева. В правую поместил отполированный до зеркального блеска раскрытый футляр для балалайки. А самой балалайке пришлось отдать больше времени и сил, чем другим частям композиции.

Каждый из десяти сегментов я готовил отдельно. Из них склеил корпус. Углы его инкрустировал.

Детали инструмента делал из тонкой дощечки, вырезанной из скорлупы грецкого ореха. Доска сначала выпиливалась лобзиком, а затем утончалась резцами до толщины в несколько микрон. Всего деталей в балалайке — сорок. Гриф, изготовленный из косточки и имеющий двадцать деталей, настолько тонок, что в несколько раз слабее ножки комара. Натянутая паутинка может согнуть гриф в дугу, может его сломать. Ни о каком креплении деталей при таких размерах не может быть и речи. Они отрезались от заготовок лишь по мере последовательного приклеивания к корпусу. Каждая деталь при этом ложилась на самую кромку пластмассовой пластинки так, что балалайка находилась в воздухе, ни к чему не прикасаясь.

Неожиданно возникла проблема струн. Обычный волосок по сравнению с грифом выглядит как колода; паутина тоже груба. Вспомнил, что вытянутый клей дает очень тонкую нить. Из клея сделал струны в несколько раз тоньше обыкновенной паутины. Прямо с воздуха они «ставились» на балалайку.

Средняя толщина инструмента, уложенного в футляр — 0,06 миллиметра, то есть он равен толщине одной стенки балалайки Маслюка.

Первая моя балалайка потерялась. Положил ее на стекло и накрыл сверху стеклянным колпачком. А когда снял его, балалайки на прежнем месте не оказалось — улетела, увлеченная потоком воздуха, возникшим при снятии колпачка.

Говорят, буря в стакане воды. А «бурю» в сотой или тысячной доле меди или стали, дерева или пластмассы, косточки или золота, с которыми имеет дело миниатюрист, — это можно себе представить?

И почему буря? Кто ощущал ее или наблюдал, кроме трех-четырех чудодеев, подобных Сысолятину, Сядристому в нашей стране и, может быть, десятка с небольшим других мастеров на всей земле?

Ведь только они создают невидимые невооруженным глазом шедевры, растачивая их резцами и напильничками собственной конструкции, просверливая продольные каналы внутри... человеческого волоса!

Нередко крохотки Александра Сысолятина и Николая Доцковского, Эдуарда Казаряна, Николая Сядристого и Михаила Маслюка переставали подчиняться законам всемирного тяготения — не падали ни с наклонного, ни даже с перевернутого листа или же исчезали бесследно от неосторожного вздоха. Так улетучилась та сысолятинская сердцевинка к микроузлу для автоматического устройства — пришлось делать новую сердцевинку. Случались пропажи бесценных изделий, на создание которых уходила масса времени и энергии и у других мастеров, — случались в моменты перехода ими неуловимой грани сверхутонченности. Микроминиатюристы наблюдали под микроскопам, как внезапно ярко окрашенная пластиночка металла, утоньшаясь, теряла свой цвет, крохотные изделия погибали то ли из-за окисления, то ли по иной, неведомой причине. Мир малых величин, мир микротехники скрывал только им присущие законы. Удастся ли их раскрыть, подчинить работе мастеров миниатюр?

Было время: Александру Матвеевичу Сысолятину, да и другим первопроходцам неведомого, казалось, что им лично вряд ли посчастливится раскрыть тайны мятежных бурь, драматических схваток, происходящих не только с микродеталями, но и внутри их собственного организма во время работы над едва видимыми даже под микроскопом изделиями. Да как им совершить с малыми теоретическими знаниями глубинную разведку в пределы, куда ученые и те не заглядывали, как понять суть изменений в человеке, отрывающемся и слухом, и зрением, и нервами, и руками от всего сущего, кроме этой пылинки под микроскопом?

Странное, непонятное состояние было у Александра Матвеевича в часы работы. Тело застывало, каменело. Действовали только два пальца — большой и указательный. Их мышцы концентрировали в себе всю энергию организма, и если почему-то подключались другие мышцы тела, если внимание на долю секунды отвлекалось посторонним звуком или не имеющей отношения к этой работе мыслью — не жди успеха, знай заранее, что микродеталь полетит в брак.

Все ли микроминиатюристы находятся в таком плену? Как бы облегчился труд, если б понять, объяснить состояние свое и материалов, над которыми действуешь...

И не предполагал Александр Матвеевич, что самый молодой из его сподвижников — Николай Сядристый — уже приподнимает завесу над волнующими тайнами, что он совершил первые рейды в загадочный мир микротехники.

Творческая судьба Николая Сергеевича Сядристого сложилась удачнее, счастливее, чем у старших его товарищей по микроискусству. Пожалуй, можно утверждать, что пионеры советского микротворчества, те, которые перенесли и бои с фашистской армией, и военные тяготы в тылу, те мастера проложили юному сподвижнику небывалую нигде и никогда тропу. Да и условия учебы, работы оказались у Николая Сядристого иными. Разве сравнишь их с условиями Александра Сысолятина, работавшего в своей первой домашней мастерской при искусственном свете, без естественной вентиляции, годами не имевшего обычного микроскопа, не говоря уже о бинокулярном помощнике Сядристого в его поисках и находках. К счастью Николая Сергеевича, с первых его шагов в микротворчестве к его услугам были богатейшие кабинеты сельскохозяйственного института и мастерские художественного училища в Харькове — в одно и то же время учился в двух учебных заведениях и оба окончил с отличием. Достаточно посмотреть портрет Владимира Ильича Ленина его работы, чтобы почувствовать в нем дар художника.