— Что я, малограмотный что ли? Одного я не пойму: на других полигонах вон что творится, а у нас тихо. Мы в разоружении не участвуем, что ли?

— Не гони лошадей, солдат. У нас полигон особый. Испытательный. Его роль в новых условиях еще более возрастает. Ясно?

— Ясно, — произносит Дик, но таким тоном, что видно: слова генерала убедили его не до конца. Какая-то невысказанная мысль гвоздем застряла в его стриженой голове.

Лихо начинает сердиться:

— Ты вот что, умник, лучше скажи: матери давно не писал?

Дик тотчас же, как еж, ощетинивается колючими иглами.

— А при чем тут это?

— А при том. Я что, подрядился за тебя переписку вести?

Дик краснеет. За последние два месяца он написал три письма Лере и ни одного матери. Лера ответила один лишь раз. И ее письмо не очень-то понравилось Дику. Она доказывала, что фотография и заметка в газете никакой роли в его призыве не сыграли, что автор заметки Грачев неплохой человек. Письмо завершалось советом Дику постараться заполучить в армии какую-нибудь специальность — пригодится в мирной жизни. Дика этот практицизм его недавней подруги удивил, он запомнил ее совсем другой. А приписка и вовсе вывела его из себя: Лера просила Дика в случае встречи на полигоне с Вячеславом Грачевым обязательно передать ему от нее привет и сказать, чтоб он на нее не сердился. Какие-такие дела появились у Леры с этим очкариком? И почему он должен на нее сердиться?

Дик, во всяком случае, на нее рассердился как следует, даже разорвал ее письмо на четыре части, но не выбросил, а остыв, склеил… и спрятал в нагрудный карман.

О матери он, честно говоря, все это время и не вспоминал.

— Она что, товарищ генерал, снова вам письмо настрочила?

— А что же ей остается? Материнское сердце покоя не знает. Где ее ненаглядный, что с ним? Почему нет писем, жив ли? А сын в молчанку играет. Откуда у вас, молодых, такая жестокость к родителям? Вот я чего не пойму.

И снова — тишина. Только слышно, как гудит мотор, шуршат по асфальту шины, да время от времени дорога бросает в лобовое стекло мелкой галькой.

— Товарищ генерал, — уже другим, официальным тоном обращается к Лихо Дик. — Как там насчет моей просьбы — перейти на ракетовоз?

— Думаешь, там тебе легче будет?

— Я легкой жизни не ищу. Настоящим делом хочу заняться.

— А генерала возить — это не дело?

— Честно?

— Только так.

— Тут я что-то вроде денщика при вас. Нет, вы не подумайте… Я ценю… И вы… И Вера Никитична… — он замолкает.

— Трудно вас понять, молодых. Ладно, подумаю, что можно сделать, — со вздохом говорит Лихо.

И снова шумит мотор, под колеса стелется дорога.

Созревают в стриженой голове смелые, до безрассудства, мысли.

Дика перевели с «Волги» на другую машину. Но не на ракетовоз, как он мечтал, а на обыкновенный Камаз, перевозивший с места на место всякую всячину.

— Покажи себя хорошо на грузовой, тогда подумаем и о ракетовозе, — пообещал генерал Лихо.

Дик был разочарован.

Все последние дни он находился в состоянии нервного возбуждения. Его огорчала холодность Дюймовочки, не спешившей отвечать на его письма. Он сердился на нее, сердился на самого себя. Еще совсем недавно был свободным «меном». Человеком «системы», смело бросавшим вызов всем — матери и отцу, школе, комсомольским отрядам, милиции. А здесь, на полигоне, как-то незаметно для себя превратился в кроткого агнца, хуже того — денщика, прихлебателя.

Ему хотелось доказать — и Лере, и себе самому, всему миру, что он остался таким, каким был прежде, гордым и несгибаемым. Как это сделать? Озарение постигло Дика во время недавнего разговора с генералом Лихо. Наша страна — за мир, это ясно, сокращается армия, уничтожаются ракеты. Но почему в этом никак не участвует он, Дик? Потому что он простой солдат? А солдат что, не человек? Вот он возьмет и вывесит свой личный лозунг. Что-нибудь такое: «Мы, солдаты, за мир и разоружение. Хотим домой!» Хорошо бы приладить его на какое-нибудь видное место — лучше всего было бы на готовую к запуску ракету или на ферму стартовой башни. Чтобы лозунг увидело побольше людей. Он отдавал себе отчет: сделать это будет трудно, ну да ладно, что-нибудь придумает. Пусть ему влетит за такую самодеятельность, зато будет что рассказать Дюймовочке и людям «системы», когда он, отслужив срок, вернется к своим.

В политотделе, где его знали как водителя генерала, Дику удалось раздобыть белой бумаги, ножницы, клей. В укромном месте он вырезал буквы, из которого сложится будущий лозунг. В последнюю минуту решил его укоротить. Слова «хотим домой» добавлять не будет, а то его могут обвинить в подстрекательстве к дезертирству.

Теперь оставалось раздобыть красное полотно. Сделать это оказалось нетрудно. Над входом в местную школу-десятилетку висел транспарант: «Учиться только на отлично!» Поздно вечером он аккуратно снял его. Перевернув красное полотнище, на обороте наклеил свой текст.

…В день запуска ракеты с метеорологическим спутником его послали на стартовую площадку отвезти бобину с кабелем. Погрузив ее в кузов, Дик отправился в путь. День был прохладный, но ясный, белые облака напоминали округлые буквы, наклеенные на голубую ткань неба. Настроение у Дика было приподнятым. Он думал о том, что вскоре вернется в Москву, встретится с Лерой. Может, она к тому времени успеет соскучиться по нему и встретит с радостью… А что дальше? На это у него фантазии не хватило. Пожениться, наплодить детей, жить на скромную зарплату, едва сводя концы с концами, питаться готовыми котлетами? Ну уж нет!

Он отогнал неприятные мысли, заставил себя думать только о хорошем. Может, им с Лерой удастся организовать ВИА? Лера неплохо поет. У нее низкий приятный голос. Дик будет играть на гитаре — блестяще-черной, в серебряных блестках, он видел такую в руках одного хиппаря. Они объездят с Лерой всю страну. Не жизнь, а сплошной праздник. Он усмехнулся, сам не веря себе…

Дорогу до объекта проделал быстро. Сдал груз. Потом немного отъехал и остановился. Высунулся из окошка кабины, приглядывая хорошее место для своего лозунга. Серебристая ракета красиво блестела под лучами солнца. Вокруг нее мельтешили десятки людей. Стало ясно: ни к ракете, ни к ферме не подобраться, слишком много народу, слишком строгий контроль. А что, если заехать с другой стороны — со стороны леса?

Он достал лозунг и укрепил его на борту машины. Если удастся найти для лозунга другое, более удачное место, перевесит.

Снова сел за руль, стал огибать стартовую площадку. Его не остановили, видимо, считали, что он выполняет какой-то необходимый маневр по распоряжению начальства.

Дику удалось приблизиться к ракете. Он успел проехать еще несколько метров, но вдруг нажал на тормоз так резко, что едва не стукнулся лбом о стекло. Прямо перед ним в траве змеился толстый трубопровод. Из него, пульсируя, била струя жидкости. У Дика мгновенно вспотели лоб, шея, руки.

Утечка горючего? Он попытался вспомнить, что говорили на занятиях о ракетном топливе. В голове всплывали отдельные фразы: «Стоит примешать к жидкому кислороду примеси, как он становится взрывоопасен» или «С аммиаком нужно обращаться осторожно: он ядовит», «Есть горючее, которое при соприкосновении с окислителями воспламеняется…». Он не знал, какое именно горючее бежит по трубопроводу и со свистом вырывается из образовавшегося отверстия, но ясно было: назревает катастрофа.

Дик дал задний ход, отогнал автомашину от опасного места. Выскочил из кабины, огляделся. Люди были далеко. Ему показалось, что высота клубящегося дымком фонтана растет прямо на глазах. Он залез в кузов, схватил кусок брезента и бросился к трубопроводу. Упал на поврежденное место, пытаясь силой своего легкого тела побороть силу давления, под которым бежало к ракете горючее. Силы были неравны. Резкий неприятный запах ударил в нос. Закружилась голова.

— Помогите! Помогите! — что есть сил закричал он, стараясь привлечь внимание стоящих поодаль людей в военной форме. Помахал в воздухе брезентом, который тоже распространял едкий запах. После чего снова упал на трубопровод, стараясь хотя бы на время удержать в нем кипящую струю. Краем глаза увидел: к нему бежали люди.