Совсем немного Осин проводил Римму к дому и расстался с ней мрачный. Он направился в сторону своей конторы, очевидно на работу, и, когда стало ясно, что заходить он никуда не собирается, его под благовидным предлогом задержали. Выбросить он ничего не успел, да и не пытался этого сделать в присутствии двух оперработников — Стышко и Ништы, доставивших его в особый отдел.

Протестуя и недоумевая, Осин вместе с тем покорно дал обыскать себя и сразу умолк, увидя в руке Стышко страшную улику — запечатанный конверт, в котором лежали два листочка с убийственным для него текстом. В первом сообщалось о передислокации авиационной дивизии, а во втором уведомлялось: «Выехал командировку Генштаб. Связь передал». Оба текста заканчивались известным для контрразведчиков знаком — «673».

Осознавая безнадежность выдумок того, как очутились у него сведения шпионского содержания, Осин в то же время глупо врал, утверждая, что нашел конверт на почте — видимо, кто-то обронил — и даже вскрыть его не успел, забыл о нем.

Отвечая на вопросы Стышко, Осин успевал напряженно думать о том, как неожиданно и безнадежно он попался. Жалостливо и гадко ему было оттого, что поймали с уликой именно его, и теперь в одиночестве он должен отвечать… Но как?.. В мозгу мельтешили мятущиеся мысли. «Почему вдруг спешно уехал Рублевский? Почему Римма все-таки отказалась ехать в Бровцы? Почему нервничал старший лейтенант, когда говорил: «Остаетесь в некотором роде за меня, так складывается. Для связи с вами придет человек. Пароль: номер моего служебного телефона в обратном порядке, то есть «триста семьдесят шесть». Передайте со связной вот это. — Он сунул Осину скрученные, величиной со спичку, две трубочки, добавил: — Смотрите осторожнее. Для передачи сообщения запечатайте в конверт. О дальнейшем шеф распорядится».

Ничего себе «осторожнее». Страх, стремление к самозащите овладели Осиным.

— Какие у вас отношения с Рублевским? — неожиданно спросил Стышко.

— С каким Рублевским? Я не знаю такого, — дрогнул голос Осина, когда он произнес «не знаю».

Старший оперуполномоченный достал две фотокарточки и положил их перед Осиным.

— Вот с этим старшим лейтенантом Рублевским, с которым сидите за одним столом на почте.

— Не помню, — отодвинул снимки Осин. — Мало ли кто там мог рядом подсесть.

— И вчера вы встретились с ним на улице Свердлова случайно? — продолжал Стышко.

Осин потупился, не успел ответить. Вошел Плетнев.

— Для чего хотели вручить этот конверт Римме Савельевой? — резко спросил он.

— А?! — привстал Осин.

— Сядьте. И не морочьте голову, — повысил голос Дмитрий Дмитриевич. — Учтите одно: без улик и подтверждений вашей преступной деятельности мы бы не разговаривали с вами. Вот ордер на ваш арест.

…Родился Георгий Осин в Харькове в 1915 году. Семья жила обеспеченно. Отец Георгия, инженер мельничного производства, оборудование которого в первые годы Советской власти поставлялось из-за границы, не раз выезжал в Германию. Последний раз он отправился туда с группой специалистов в 1938 году и при возвращении был арестован. Его уличили в валютной контрабанде и еще в каком-то государственном преступлении, неизвестном Георгию Осину. В то время он молодым лейтенантом начинал командирскую службу в армии, и скрыть арест отца ему было невозможно — вызывали из части к следователю. А тут еще у лейтенанта Осина случился скандал в ресторане, названный в официальных бумагах «пьяным дебошем». Георгий отсидел десять суток на гауптвахте и вскоре распрощался со службой «за недостойное для командира Красной Армии поведение». Про себя же Осин считал причиной увольнения в запас не скандальный проступок — видел в нем лишь повод, — а более серьезную основу, связанную с арестом и осуждением отца. Не смущаясь, Осин при случае говорил о себе: «лишенец в запасе». Такое он произносил чаще, когда крепко выпивал, и тогда разбудораженный рассудок его мучила горечь перенесенной обиды. В одни из таких моментов ему встретился пожилой «душевный» человек в очках на остреньком носу, с которым за рюмкой, платя откровенностью за откровенность, поделился своей «лишенческой» долей. Этот человек, назвавшийся Климом Климовичем, ловко использовал недовольство подпоенного лейтенанта в запасе, который к тому же испытывал постоянную нужду в деньгах, привлек его за подачки к выполнению безобидных с виду поручений, оказавшихся шпионскими.

Поначалу Осин легкомысленно считал, что в его пособничестве нет явного преступления — он ничего не выдает и не пишет донесений. Но тайное занятие связного засасывало все больше и глубже, пока он наконец не осознал, что стал изменником Родины. А понял он это со всей отчетливостью в тот момент, когда в начале апреля был передан на связь Рублевскому, прибывшему в Киев для работы в штабе округа. Клим Климович сказал тогда Осину: «Подбирай себе надежную замену, довольно тебе ходить в связных. Серьезным делом пора заниматься. С любовницей милой особо поработай, скрути ее похитрее. Скомпрометировать ее надо под корень. Нам женщина очень нужна. Постарайся. К тебе послезавтра придет мой человек, назовется Кострица, обсудите с ним план и детали».

С тех пор Осин со своим «благодетелем» больше не виделся. Дня через два после этой встречи на улице к Осину подошел высокий лобастый мужчина с кривым кадыком, сказал: «От Клима Климовича. Кострица». Поговорили о Савельевой. Сразу обсудили план негласной фотосъемки Осина с любовницей у него дома и в тот же день осуществили задуманное. Хопек к этой провокации не имел отношения, его посвятили в нее позже. Дальше все пошло по намеченному плану: поездка в Бровцы после знакомства Кострицы с Савельевой — невестой, во время которого чуть было не вскрылось вранье Осина шефу о том, что отец Риммы якобы репрессирован. Осин вообще постарался представить Савельеву в глазах Клима Климовича скрытно обиженной на Советскую власть, подчеркивая при этом, что для него она сделает все без исключения. Кострица после беседы с Риммой разрешил Осину попробовать послать ее связной к Хопеку и назначил день, чтобы проследить за ней. В их расчет никак не входил категорический отказ Савельевой. И когда Осин с ним столкнулся, понял, что все задуманное рушится, он в отчаянии, на свой страх раскрыл карты. И не пожалел об этом, решив, что сломил Римму…

Если бы теперь он знал роль Савельевой в его провале, то, наверное, не стал бы просить: «Римму не трогайте. Нет ее вины. Я пытался завербовать, хотел отличиться, она не поддалась…»

И еще Осин утверждал, что, кроме Клима Климовича, Кострицы, Рублевского и Хопека, никого из их людей не знает. Где находятся первые двое — ему не известно. Как будто бы обитают во Львове.

…После допроса Осин спросил:

— Теперь что — трибунал? — и вяло прислонил указательный палец к виску.

— Судить будут. Честное признание, помощь следствию смягчат вашу вину. Подумайте серьезно, у вас не все потеряно, — обнадеживающе ответил Стышко.

— Мне зачтется?.. Зачтется мне? — сразу ухватился за подсказанную надежду изменник.

— Я вам сказал о смягчении вины, — напомнил Василий Макарович. — Мы можем даже отпустить вас, но не пытайтесь скрыться.

— Боже упаси! — не верилось в услышанное Осину. — Я помогу вам задержать того, кто явится ко мне из Львова.

— Задерживать никого не надо, и не пытайтесь, — категорически возразил Стышко. — У вас в доме будут наши люди, за потеснение не взыщите. Продолжайте работать. На улице и на службе ведите себя обычно. Связи только служебные. Если встретите их человека, то есть вашего, в конторе или на улице, поступайте так, как бы вели себя без провала. Запомните этого человека, если раньше не видели его, постарайтесь договориться об очередной встрече. Ну а после сразу дайте знать вот по этому телефону. — Стышко подал Осину листочек. — А теперь подпишите протокол допроса и обязательство о невыезде.

Руки у Осина легонько тряслись. Последнюю страницу допроса он подписывать помедлил и сказал:

— Добавьте, пожалуйста, что я добровольно вызвался указать место этого самого… тайника, что ли, называется. В доме на улице Хмельницкого.