Я просто хочу спать. Сплю я много, потому что во сне могу мечтать о лучшем — о возвращении домой к маме и сестре. Когда я просыпаюсь, еще темно, но что-то меня разбудило. Я слышу лязганье замка. Он идет. Он обычно не приходит так поздно. Я испугана. Что он хочет? Он входит с фонариком. Делаю вид, что сплю. Крепко зажмуриваю глаза. Как долго я смогу притворяться, что сплю? Он нагибается надо мной. Уходи, кричу я про себя. Он трясет за плечо. Он шепчет: «Пора вставать, мы пойдем тут, по соседству» — и набрасывает на меня одеяло.

Несколько дней назад Филлип принес розовое в цветочек спортивное трико и нижнее белье. Так приятно что-то иметь на себе. Ненавижу раздеваться, когда он приходит для секса. Куда мы идем? Это что-то новенькое, я не покидала здание с первого дня.

Он говорит, что мне следует вести себя тихо, так как мы выходим на улицу. Я не вижу, куда он меня ведет, но это недалеко. Я сделала примерно десять шагов, и мы пришли «тут, по соседству».

Мы входим в другое здание. Здесь все по-другому. Мы в большой комнате, в ней три окна, два — по боковым стенам и одно у входной двери. На задней стене без окон кондиционер, расположенный между полом и потолком. На окнах железные решетки, и Филлип завешивает их полотенцами. Он использует фонарик и не включает свет, пока не запер двери. В помещении двойные двери — наружная, с тяжелой металлической решеткой, и внутренняя, деревянная, запирающаяся изнутри. Стою, закоченевшая от страха, и дрожу от макушки до пальцев ног. Неизвестность — самая страшная вещь для меня. Что здесь произойдет? Мне даже хочется вернуться назад, в свою комнатушку. Там я хоть знаю, чего ожидать. Осматриваю комнату, окна, закрытые полотенцами: никто не спасет, некуда бежать.

В центре комнаты — голубой диван, делящий помещение на две части. Перегородка у спинки дивана отделяет его от стола с другой стороны. На столе полно мусора. Справа от двери маленький холодильник, стоящий на деревянном шкафчике с ящиком внизу. Слева от двери туалет с ведром. Повернувшись, я вижу за диваном телевизор на тумбе. Замечаю черную мусорную корзину рядом с диваном. Под окном стоит табуретка.

Я заметила, что пытаюсь отвлечь сама себя от этой главы. Я увидела пятно на компьютере, и почему-то для меня очень важно оттереть его прямо сейчас, хотя оно существует уже много месяцев. Душа знает, что следующая глава будет нелегка. Я пытаюсь уклониться от нее. Умение избегать чего-либо сослужило мне хорошую службу в прошлом. Сейчас это простое неудобство. Я хочу не бояться сообщить людям о том, что в действительности происходило со мной все эти долгие годы.

Когда меня освободили, я была убеждена, что никакой книги написано не будет, никто никогда ни о чем не узнает. С тех пор я очень выросла. С помощью мамы, моей семьи и особенно доктора я пришла к пониманию, что могу строить жизнь для самой себя. Я сама могу принимать решения и не беспокоиться о том, что они не совпадают с чьими-нибудь желаниями. Но самое важное, что я смогла понять, — мне не нужно более защищать этого человека, Филлипа Гарридо. Он не заслуживает моего заступничества. Нужно было время, чтобы забыть чувство вины. Но теперь я поражена, насколько мне стало хорошо от осознания, что я ему более не подчинена.

Просто невероятно, сколь я была подвержена его манипулированию. Я не понимала его глубины. Только время и расстояние прояснили, что за жизнь была у Филлипа и какая жизнь бывает в большом мире. Там я твердила себе, что могло быть и хуже. Мне, по крайней мере, есть где жить. Но какое существование я в действительности вела? У меня не было дома. Не было семьи. Не было друзей. Я полностью зависела от Филлипа Гарридо.

Я не испытываю ненависти к Филлипу. Я не верю в ненависть. По-моему, ненависть требует слишком серьезных усилий. Люди, ненавидящие кого-либо, тратят столько энергии на это чувство, что пропускают много хорошего. Мне бы не хотелось жить такой жизнью. Что было, то было. Я смотрю в будущее. Первый раз за 18 лет я могу смотреть в будущее, а не жить настоящим. Я жила день за днем, не осмеливаясь заглянуть вперед. Если бы мое сердце наполняли ненависть, сожаление, размышления «что бы было, если…», разве осталось бы в нем место для чего-то еще. Не настаиваю, что каждый день на свободе славный и прекрасный, но даже и в худший из них я могу сказать: я свободна… свободна быть тем, кем хочу… свободна иметь семью и новых друзей… Мне нечего стыдиться, я полна сил и желания продолжить рассказ…

А потом я вижу его. В углу у стола стоит ведро с водой. О, нет! Я говорю себе, что не хочу… Нет!.. Нет! Но что я могу поделать? Ничего. Здесь никого нет, кроме него и меня. Дверь заперта. Я не расплачусь. Не хочу. Не буду. Он говорит. Я заметила, что он вообще много говорит, но ничего важного. Думаю, он любит слушать самого себя. Проще с ним соглашаться — если противоречить, он все объяснит более подробно, и это никогда не кончится. Он говорит что-то о «забеге». Я сомневаюсь, что речь о настоящей пробежке по улице: уже поздно и темно. Он объясняет, что собирается устраивать «забеги» время от времени, и я останусь с ним на несколько дней, в зависимости от того, сколько крэка он примет. Он говорит, что крэк — это наркотик, который позволяет ему долго оставаться в тонусе. Говорит, что сам удивляется, сколько крэка он может выкурить или вынюхать за один раз. Говорит, что может принимать дозу за дозой, и это не влияет на него так, как на других людей. Говорит, что может победить любого в соревнованиях, кто больше выкурит, имея крепкую устойчивость к любому виду наркотиков. Говорит, что объясняет мне все это, чтобы я понимала, что происходит и чего он от меня ждет. Говорит, что во время «забега», как он называл бодрствование в течение нескольких суток, он воплотит в жизнь все свои сексуальные фантазии, и я ему в этом помогу. Говорит, что крэк позволяет ему фокусироваться на чем-то в течение долгого времени. Говорит, что он оденет меня по своему вкусу, а затем, в зависимости от его настроения, мне придется его ублажать мануально и орально в разнообразных позициях, а также прыгать на нем, когда он сам будет мастурбировать.

Говорит, что мне следует начать с мытья в ведре воды, что в углу, и побрить вагину, поскольку он не терпит волосы — из-за них у него сыпь. Потом он меня оденет, а затем я сделаю макияж. Макияж? Почему он хочет, чтобы я сделала макияж? Почему я должна делать все эти вещи? Это все полный идиотизм, и я его ненавижу. Я не хочу делать то, чего хочет он. Не хочу снимать одежду. Не хочу ничего. Хочу домой. Так я думаю про себя. Внешне все, что позволяю, — несколько слезинок. Боюсь, он увидит меня плачущей и рассердится. Он уже велел мне не плакать: это помешает его фантазиям. Изо всех сил пытаюсь.

Он видит мои колебания и берется за оглушитель. Иду к ведру, моюсь, а когда заканчиваю, он достает сумку с одеждой и начинает наряжать меня во все обтягивающее. Он проделывает дырки в самых странных местах.

Когда он закончит? Хочу ли я, чтобы он закончил? Что произойдет потом? Наконец он доволен творением своих рук. Он велит мне лечь в постель определенным образом и сам раздевается. Достает маленькую коробочку с белым порошком. Не знаю, что это, вероятно, тот самый крэк, о котором он говорил. Он вытряхивает немного на стол, лезвием бритвы измельчает его, набивает в трубку, прикуривает и вдыхает дым. Спрашивает меня, не буду ли я; нет. Он говорит, что крэк помогает ему не спать. По-моему, это отвратительно, я ненавижу наркотики. Может быть, он делает все это из-за наркотиков? Он сворачивает самокрутку, которую называет косяком, и говорит, что это марихуана. Он опять повторяет, что у него сексуальные проблемы и что он забрал меня, чтобы я помогла ему их решить, и что, давая выход этим проблемам, я спасаю других. Почему я? Почему он сам не может разобраться со своими проблемами? Но я не хочу, чтобы другим было плохо. Пусть уж лучше мне, чем кому-то.