Но вернемся к политической карьере Лапласа. С тяжелыми обязанностями министра внутренних дел он не справился, как и в свою пору с председательскими. Снова последовало отстранение от должности, но получивший уже один горький урок ученый скорехонько вошел в Сенат, где вначале добивался поста вице-президента, а затем и канцлера. Без поддержки Наполеона не обошлось и на этот раз. Но как только Наполеон потерпел поражение в битве при Ватерлоо, Лаплас первым из Сената развернулся на 180 градусов и первым проголосовал за его высылку на остров Святой Елены. Такой была его благодарность за оказанное правителем покровительство. Предав Наполеона, но все еще боясь потерять полученные при нем доходные места, Лаплас тут же принялся заискивать перед Людовиком XVIII, за что был произведен в пэры Франции, а затем получил еще и титул маркиза. Как же точно высказался о нем свергнутый император, написав в изгнании следующие строки: "Великий геометр грешил тем, что рассматривал жизнь с точки зрения бесконечно малых… Во всем и везде он искал какие-то мелочи и тщедушие, идеи его отличались загадочностью… он весь был проникнут духом бесконечно малых, который вносил в администрацию".

Негативный поведенческий опыт был перенесен Лапласом и на ниву науки. Многие его поступки отличались той же мелочностью и низкопробностью. Беспринципное круговращение меж различных политических кланов ради получения хоть какой-либо мало-мальской выгоды невольно перешло и на взаимоотношения с ней. Используя свои глубокие знания и неординарное мышление, Лаплас стремился только к одному — престижности. Без цели урвать от науки солидный куш, этот многосторонне одаренный человек не принимался ни за одно научное занятие, касалось ли оно математики, физики или астрономии. В первую очередь в его душе поселялись тщеславие и честолюбие, оттесняя на второй план все другие мешающие им чувства. Ради прославления своего имени он действительно был способен на любые крайности.

И своего добился! Имя Лапласа увековечено, с ним знакома каждая ветвь человеческого потомства. В одной только математике оно фигурирует во множестве вариаций: "оператор Лапласа", "интеграл Лапласа", "управление Лапласа", "преобразование Лапласа", "теорема Лапласа", "шаровые функции Лапласа"…

Вот, кстати, еще одна иллюстрация его непомерного стремления к самоутверждению. При каждом удобном случае подчеркивая, что не любит, а потому и не использует в своем творчестве гипотез, Лаплас вдруг неожиданно для всех выдвигает широкомасштабную гипотезу о происхождении Солнечной системы, изменяя тем самым своим принципам. Почему? Да потому, что познакомившись с космогонической гипотезой о происхождении планет величайшего мыслителя Иммануила Канта, высказанной тем полстолетия назад, Лаплас усматривает в ней идею, достойную носить его собственное имя. Он безжалостно бросает только что начатые им математические исследования и полностью переключается на работу, развивающую идеи Канта, будто кто-то внутри нашептывает ему, что именно она принесет настоящий мировой успех и обеспечит в будущем известность великого астронома. Удивительно, но интуиция Лапласа не подводит, и надежды оправдываются с выходом в 1796 году его книги "Изложение системы мира".

В ней же Лаплас выдвигает и рассматривает другую гипотезу — о возможности существования в космосе "черных дыр". По его представлениям, дошедшим до сегодняшних дней, в какой-то точке космического пространства могут сосредоточиваться такие сверхмассивные тела и с таким колоссальным полем тяготения, что они не выпускают из своего поля действия даже свет. Вот это глубина мышления! Или кривизна личности? Скорее второе. Поскольку из недавно найденных в архиве Лондонского Королевского общества материалах содержится иная "правда" об идее "черных дыр". Не Лапласу принадлежит эта идея, а английскому астроному-любителю Джону Майклу, который делится ею в переписке с Генри Кавендишем. Последний, высоко оценив научную сторону гипотезы, предает письмо коллеги огласке на первом же заседании Лондонского Королевского общества, которое незамедлительно дает добро на публикацию воззрений Майкла. Такая статья действительно появляется в журнале этого общества за 1784 год. В ней озерных дырах^есть все, представлены даже математические выкладки о возможной массе космических тел, при которой могут возникнуть сильные поля тяготения, препятствующие прохождению через них света.

Дотошный Пьер Лаплас, не упускавший из внимания ни одного серьезного научного сообщения в областях, которые его интересовали, конечно же, подержал в руках английский журнал. Более того, предполагается, что Лаплас просто-напросто украл ценную гипотезу у Майкла и, выждав лет десять-двенадцать, чтобы выводы статьи окончательно стерлись в памяти современников, а сам автор ушел в мир иной, выдал ее потом за свою, изложив заодно целостную космогоническую теорию происхождения небесных тел, "позаимствованную" у Канта. Но если причастность Канта к своей же идее давно перестала быть секретом, то имя обставленного Лапласом одаренного англичанина до последнего времени сверкало лишь в подворотнях истории науки.

Как вспоминал коллега Лапласа по Парижской Академии наук Доменико Араго, приверженец "бесконечно малых" буквально закипал от гнева, когда кто-то осмеливался заявить о себе просто хорошей научной работой. А уж если в его "вотчине" начинали звучать цитаты не из его трудов, то это было подобно землетрясению. Чаще всего в роли такого "цитируемого" соперника оказывался Жозеф Лагранж, к которому у Лапласа возникла острая и неприкрытая антипатия. Лагранж, напротив, старался не реагировать на колкие выпады "мэтра" в свой адрес. По крайней мере, он не позволял себе, как Лаплас, ввязываться в ненужные баталии частнособственнического характера и опускаться до мелочных "разборок" и сплетен. Этой позиции воспитанный Лагранж придерживался до смертного часа и напоследок с облегчением сказал: "Я никогда не испытывал к кому-нибудь ненависти. Я не сделал ничего дурного, и мне будет легко умирать".

Лапласу, думается, умирать было трудно. Ведь ненависть и насилие сделались его неотъемлемыми чертами. Он постоянно давил своим авторитетом на французскую науку, да так, что в ней в конце концов сложилась парадоксальнейшая ситуация: было или не было в определенной области знания работ Лапласа, все равно многих авторов вынуждали на них ссылаться. С подобным научным "изнасилованием" столкнулся в начале своей творческой деятельности математик и механик Луи Пуансо. Когда Луи вынес на обсуждение ученых кругов один из своих трудов, где ни разу не упоминалось имя Лапласа, то ему любезно посоветовали снабдить его ссылками на несуществующие высказывания "великого геометра". "Как можно представить Академии статью по механике, — удивлялись смелости Пуансо некоторые мужи науки, — если в ней не фигурирует имя Лапласа? В таком виде работа никогда не будет оценена!" Несчастный Пуансо, разумеется, был вынужден уступить этикету и внести имя Лапласа в свою статью безо всяких на то причин. Не правда ли, знакомая картина? Так вот порой и у нас сплошь и рядом к именам молодых ученых безосновательно приписываются имена их научных руководителей, лишь бы диссертация или статья понравилась "авторитетам".

Заметим, что первое "заочное" столкновение Пуансо с Лапласом на научном поприще оказалось таким сильным, что впоследствии у Пуансо сложилось стойкое отрицательное мнение о его заслугах. Он утверждал, что Лаплас никогда не добивался истины, поскольку "она прячется от этого тщеславного человека, который говорит о ней только неясными словами". "Однако, — подчеркивал он, — вы видите его пытающимся обернуть эту темноту в глубину, а своим затруднениям он придает благородный вид вынужденной заботы, как человек, который боится сказать о ней слишком много и разгласить общий с ней секрет, которого у него никогда не было".