Матросы смеялись.

— Тебя не проткнешь, Дик, одно сало.

— Ну, хоть кляп, ребята. Заткните мне рот кляпом. Ведь я же могу звать на помощь.

А между тем Джо, волнуясь, гремел ключами. Подобранный ключ требовал особого подхода. Нужно было приподнять дверь, надавить плечом и неожиданно дернуть. Джо торопился, и процедура не получалась у него.

— Джо, скорей! Мы теряем время.

— Может быть, ломом лучше?

Но в этот момент Джо особенно удачно приподнял, нажал и дернул, и дверь, обитая цинком, открылась Да, это были они — мои взбунтовавшееся питомцы. Я узнал острые крылышки стабилизаторов, черные кольца лластмассовой изоляции, стекла и кнопки автоматических приборов. Я невольно залюбовался ими. Ведь это был мой труд — целых полтора года труда. Обидно было все-таки, выбрасывать за борт полтора года.

— Проворнее, ребята, проворнее! — И вот расторопные матросы, подхватив пятидесятикилограммовые бомбы, гуськом бегут по коридору.

— Послушайте, мистер (Вилкинс упорно величает меня мистером). Как их? Прямо за борт?

— Нет, нет, подождите. — Я пытаюсь сообразить, где предохранитель. При заводском изготовлении без меня внесли кое-какие переделки. Принцип тот же, но я не знаю, какие рычажки для чего.

Надо бы крикнуть, чтобы меня подождали, но кричать нельзя. Задыхаясь, бегу по коридору. Навстречу, выпучив глаза, топочет седоусый старик.

— Где Вилкинс? Майк удрал через окно. Мы гнались за ним до каюты босса.

— Ах, вот как, Чилл уже предупрежден. Скорее, ребята!

— Что здесь происходит? Стой! Кто разрешил?

Я не сразу узнаю голос Чилла. Я никогда не слышал, чтобы он кричал так яростно и визгливо. Обычно за него надрывался Фредди.

— Кто? — отвечаю я, задирая голову. — Я разрешил. Это мои аппараты, мои сооственные…

— Стреляйте в него, — кричит Чилл своим телохранителям. — Стреляйте в Джонсона!

Что-то щелкает у меня над ухом. Звук похож на свист пастушеского кнута. Я знаю — это пуля. Инстинктивно бросаюсь назад в коридор, где толпятся матросы с бомбами в руках.

— Неужели все потеряно? — мелькает у меня. И в следующую секунду, выхватив ближайший «электромороз», я выскакиваю на открытое пространство.

— Эй, вы, револьверщики, — кричу я, прижимая аппарат к груди. — У меня в руках атомная бомба (мне некогда объяснять, в чем сходство и разница). Стреляйте, попробуйте! Я уничтожу пароход и вас вместе с ним.

Минутное замешательство: телохранители топчутся на месте. И вдруг оба они и Чилл вместе с ними, сбитые с ног, катятся с верхней палубы к нам на нижнюю. Наверху появляется Джо с пожарным шлангом в руках. Это он сильной струей сбил Чилла и его молодцов. Очень смешно выглядит денежный король, когда он, мокрый с головы до ног, отплевываясь, катается по палубе. Но нам некогда смеяться. Скорее, ребята!

Должно быть, некоторые аппараты взрываются поблизости. Над нами проходит ледяная волна, палубу затягивает туманом. Это хорошо для нас -в тумане нельзя прицелиться. Я стою у входа, все еще потрясая аппаратом. Кто там еще? Почему замешкались?

— Это последняя, — отвечает негр, сверкнув зубами… У меня горит плечо. Я, кажется, ранен. Впрочем, пустяки. В тумане бреду по качающейся палубе, прижимая к себе стальное тело аппарата. — Стой! кричит кто-то. Натыкаюсь на перила и с трудом переваливаю через них последний «электромороз». Почти сразу же из тумана передо мной встает покатый склон ледяной горы. Пароход ложится набок, мутный поток соленой воды плещет мне в лицо.

Кто-то тянет меня за руку. — Идемте, мистер, идемте! Ребята спустили шлюпку. Идемте, я вас провожу!

Мне трудно соображать от волнения, слабости и боли. Это Вилкинс. Он парень надежный, думаю я, и покорно позволяю оторвать свои руки от перил.

Море бушевало всю ночь. Медлительные валы один за другим выплывали из темноты. Они вставали перед нами крутой стеной, и нависшие гребни заглядывали в шлюпку, как будто хотели пересчитать нас — свою будущую добычу.

Нас было шестеро — кочегар Вилкинс, Джо, швед, итальянец, негр и я. Матросы гребли, чередуясь а я сидел на корме и, качаясь, как маятник, черпал воду и выливал за борт, черпал и выливал.

Моя рана болела все сильнее, может быть, потому, что ее разъедала соленая вода. Я промок насквозь. Мой костюм превратился в холодный компресс, я дрожал мелкий дрожью и громко стучал зубами. А в голове у меня. не переставая, копошилась одна и та же мысль: «Что же делать дальше?»

Утром мы высадились на низменный коралловый остров Небольшой тропический островок выглядел сегодня очень странно. Он весь утопал в сугробах. В свинцовых валах океана кувыркались льдины, и прибой, с размаха бросая их на коралловые рифы, ломал, дробил, крошил, превращал в ледяное месиво. В воздух взлетали фонтаны соленых брызг. Падая на пушистый снег, они покрывали сугрооы темными оспинками.

Гибкие стволы пальм обледенели. Иней сверкал на гигантских перистых листьях, и белые кроны четко выделялись на темноголубом неба. Почти вся лагуна превратилась в каток. В прозрачный зеленоватый лед вмерзли живые кораллы и ярко раскрашенные рыбы-попугаи с твердыми челюстями. Повсюду валялись замерзшие ласточки, и клешни кокосовых крабов торчали в снегу.

Очевидно, некоторые аппараты «электромороз» были выброшены на берег и здесь взорвались. Когда мы прибыли, температура была около 10 градусов мороза.

Матросы разложили костер, а я сидел около него и мучительно думал, что же делать дальше? Что может делать человек, который окончательно убедился, что путь его жизни, как будто бы правильный и полезный, оказался ошибочным, и, питая лучшие намерения, он всю жизнь работал на преступников?

И это кочегар Вилкинс первый сказал мне, что я обязан описать всю свою историю. Люди должны знать правду!

И я написал эту книгу, чтобы люди знали правду о Чилле и ему подобных, чтобы люди знали правду и сделали выводы.

Такими словами заканчивается рукопись Аллэна Джонсона.

Администрация заводов Чилла категорически запретила устраивать собрание прогрессивной организации на территории завода. Лучший зал города Спорт-Палас оказался занят именно в это воскресенье. Заняты были и все другие помещения. Рабочие обратились к владельцу прогорающего и пустующею театра. Неудачливый делец на радостях запросил тройную цену, но поздно ночью, накануне митинга, он позвонил по телефону и сообщил, что помещение занято. Дело в том, что у себя на столе он нашел анонимное письмо, в котором ему грозили сжечь театр, если там состоится митинг.

Решено было устроить митинг под открытым небом в загородном парке. «Демократически» настроенные власти города не препятствовали прогрессивной организации. Только неожиданно в ночь под воскресенье была закрыта на ремонт трамвайная линия, ведущая к парку, да заперты были ворота и на них повешен неизвестно где отпечатанный плакат, извещавший об отмене митинга.

Вторые ворота — боковые — охранялись усиленным нарядом полиции «во избежание беспорядка». Кроме того, здесь дежурили штатские молодцы с фотоаппаратами. Они снимали каждого, кто хотел проникнуть в парк.

Все это напугало десяток-другой неустойчивых. Когда на дороге из города показались колонны рабочих, где шли не десятки, а тысячи, полисмены молча отошли от ворот, а сыщики благоразумно спрягали фотоаппараты в карман, и один из них сказал другому: