Но и мы и американцы, работая в этом направлении, быстро поняли, что решение проблем управления такой сложной системой, как ПРО, может давать хорошие сопутствующие результаты. Я, например, считаю, что сегодняшний Интернет — это некое производное от работ в области «звездных войн», где как раз и встала задача создания глобальных сетей сбора информации и управления.

Но проблема селекции или информационной деградации так никем и не решена. Честно говоря, я даже не вижу пути, ведущего к ее решению. Маскировку боевых блоков всегда можно организовать проще и дешевле, чем систему их селекции. Хотя наука на месте не стоит, и, вкладывая миллиарды долларов, американцы когда-нибудь научатся проводить селекцию. Вообще, когда вкладываешь во что-то деньги, то если уж не решается основная задача, решаются многие побочные. И они могут дать такие технологии, которые поставят в трудное положение страны, ими не обладающие. Это таит некую гипотетическую опасность для России, где наука держится на «голодном пайке», но приходится с таким положением мириться. Однако и США- богатейшая страна- после событий 11 сентября 2001 года оказалась в затруднительном положении: проблема борьбы с современным терроризмом, на мой взгляд, сложнее, чем все остальные задачи оборонного характера.

В общем, в конце 80-х — начале 90-х годов мы начали понимать: США — это такая страна, с которой лучше дружить, чем конфликтовать. Поэтому мы стали весьма осторожно относиться ко всякого рода глобальным проектам, программам, сознавая, что можем с ними влезть в такую петлю, из которой потом и не выберемся. К сожалению, в России принято бросаться из крайности в крайность, и, придя к выводу, что мы теперь с американцами «друзья до гроба», тут же начали крушить свою оборонную промышленность.

Да, у нас была милитаризованная экономика, но она одновременно решала задачу создания наукоемких технологий. Как была загружена «оборонка»? Сорок процентов объема ее продукции приходилось на вооружение и военную технику, а шестьдесят — на изделия мирного назначения. Оборонные заводы выпускали фотоаппараты, мотоциклы, тракторы, холодильники, радиоприемники, магнитофоны, телевизоры и т. д., то есть всю продукцию длительного пользования, которая базировалась на высоких технологиях. При этом «оборонка» никогда не была дотационной, что ей в последующем пытались приписать. За счет «мирной» продукции она приносила в бюджет значительно большие деньги, чем потребляла на создание вооружений, да к тому же двигала технический прогресс. Когда так называемые «рыночники» стали нас учить, как надо работать на рынке, я очень удивился такому повороту событий — ведь оборонная промышленность всегда на нем была и никуда с него никогда не уходила. Потому что оружие мы создавали, соревнуясь с самыми лучшими западными образцами. Даже когда это не было связано с его продажей, мы волей-неволей изучали конъюнктуру рынка военной продукции. Ведь для нас потенциальный противник являлся в то же время и конкурентом, сильные и слабые стороны которого мы изучали. И когда в 90-е годы все производство и экономика страны в одночасье обрушились, то оказалось, что единственным высокотехнологичным рыночным продуктом обладает «оборонка». Никто же ничего, пользующегося спросом за рубежом, не создал, стали продавать только продукцию недр — нефть и газ и первичный продукт: металлы, удобрения. Но когда стали проводить совершенно необдуманные реформы, заодно порушили и оборонную промышленность. Если бы этого не сделали, мы бы еще лучше выглядели среди стран-конкурентов, торгующих вооружением, и еще больше вносили бы в бюджет России денег, чем сейчас. Думаю, объем продаж выражался бы в сумме 14–15 млрд долларов вместо 3–4, которые мы получаем в год теперь.

Наряду с самолетной тематикой наш институт занимался и вертолетами — в основном это были Ми-24 и Ка-50.

Боевой вертолет как машину, которая непосредственно участвует в операциях по поддержке действий сухопутных войск, продемонстрировали американцы в войне с Вьетнамом. Это был вертолет «Хью Кобра» — первая в мире машина, на которой установили пулемет и блоки неуправляемых ракет. В такой простейшей комплектации этот вертолет довольно активно применялся при поддержке высадки десанта, доставлявшегося в ту или иную точку транспортными машинами. «Хью Кобры» «обрабатывали» огнем площади, где был замечен противник, и вели в основном своего рода противопартизанские действия.

Затем началась эволюция прицельного оборудования. На борту появилась авиационная пушка, неуправляемые ракеты большого калибра, и в конце концов родился вариант «Хью Кобры» с противотанковыми управляемыми ракетами. На этом развитие данной машины закончилось, но именно она породила новый вид боевой авиационной системы.

В то время, изучая опыт американцев, Михаил Леонтьевич Миль решил заложить такой же советский вертолет. Но его концепция отличалась от «Хью Кобры». В американском вертолете экипаж из двух человек размещался «тандемом» — за летчиком сидел штурман-оператор. В его функции входила и стрельба управляемыми ракетами по танкам. Управление этими ракетами велось таким образом, чтобы глаз оператора, ракета и цель были на одной линии. Это — простейшая система, так называемая «трехточка», но постепенно ее стали улучшать, автоматизировать захват цели и удержание ракеты на луче. Когда появились новые поколения вертолетов, то там уже стали применяться противотанковые ракеты с самонаведением на лазерной подсветке, а потом — и с тепловизионными головками и т. д. Они и сейчас стоят на американских вертолетах «Апач».

Не знаю, чья это была идея — Михаила Леонтьевича Миля или военных — но у нас решили в одном вертолете совместить транспортные функции, то есть перевозку отделения солдат, и функции ударные. Предполагалось, что один летательный аппарат будет и обрабатывать огнем необходимый плацдарм, прежде чем высадить туда десант, и затем поддерживать действия десанта, когда он окажется на земле. Причем закладывалась сложная боевая система — на вертолет должны были устанавливаться пулеметная установка калибра 12,7 мм, блоки неуправляемых ракет, полуавтоматические противотанковые ракетные системы, разработанные в ОКБ под руководстром Сергея Павловича Непобедимого. И все это оружие должно было увязываться в единую систему управления вооружением на базе БЦВМ. Причем она ведь должна была «завязываться» на систему сенсорики датчиков самого вертолета — для учета скорости ветра (а на вертолете ее очень трудно измерять), угловых перемещений машины, воздушной, путевой скорости т. д. Такая увязка системы информационных датчиков и системы исполнительных органов, автоматизация всех боевых режимов потребовали создания сложнейшей вычислительной структуры. И на этом мы сразу же споткнулись — выяснилось, что такая система не завязывается, хотя в ТЗ она была записана и согласована. Это были 70-е годы, когда БЦВМ делали первые шаги.

Еще одна трудность возникла с двигателем ТВ-117, единственным в стране, пригодным для вертолетов такой размерности. Он явно «не тянул» машину, на которую навешана такая масса оружия, да еще в ней должно размещаться и отделение солдат с полной выкладкой. В общем, задуман вертолет вроде бы правильно, но при воплощении этой задумки в жизнь стал «развязываться».

В самой начальной фазе, когда формировалась его идеология, наш институт почему-то обошли стороной. Да мы и такого научного направления, как создание системы управления вооружением вертолета, тогда у себя не имели.

Когда же начались неприятности, Михаил Леонтьевич пригласил меня к себе лично и поставил задачу упростить систему так, чтобы вертолет все же можно было создать. Мы стали работать с заместителем главного конструктора Евгением Яблонским, очень квалифицированным специалистом, который отвечал в ОКБ за вооружение. Вскоре стали вырисовываться кое-какие решения. Поскольку на самолетах еще 50-х годов существовали самолетные турели, мы решили воспользоваться разработками, применявшимися на Ту-16. На нем стояла прицельная станция ПС-53, она выпускалась серийно и с ее помощью «стрелково-пушечный вопрос» был снят. Мы поставили ПС-53 на рабочее место оператора для управления пулеметом 12,7 мм.