Коптев приступил к делу: на токарном станке из чугуна выточил «притиры», затем грубо — эту сферу и начал ее притирать, на ощупь, кончиками пальцев оценивая размеры. Когда он закончил работу, перед нами встал вопрос, а как проверить точность изготовления? Коптев же стоял на том, что все размеры выдержаны до микрона. В конце концов ответ нашел Деренковский:

— Это очень просто проверить. Когда мы соберем подшипник и дадим воздух, то сфера в нем должна висеть неподвижно. Если же он ошибся, сфера будет прецессировать, вращаться за счет неравномерности обтекания воздушным потоком. Ведь, в конце концов, наша задача — избежать воздействия паразитных сил, которые на эту сферу могут действовать.

Собрали, дали воздух, сфера всплыла и, как вкопанная, остановилась! Деньги Коптеву были заплачены, а я до сих пор не могу понять, как можно вручную, без измерительного инструмента, на ощупь, с такой высочайшей точностью выточить очень сложную деталь. Но таков уж был класс мастерства рабочих нашего института и многих других предприятий, НИИ и КБ.

Это только один из примеров, какие стенды и установки нам пришлось создавать. Под них-то мы и заложили инженерный корпус по специальному проекту «Гипроавиапрома», который вскоре и был построен.

В процессе его возведения и выполнения институтом космической программы, мне пришлось все чаще встречаться с В. Н. Челомеем на различных заседаниях и совещаниях. Кстати, очень скоро он предложил мне перейти преподавать на его кафедру в звании профессора. Но не только в звании дело, хотя в молодые годы честолюбие диктует свои законы, а еще и в том, что на новой кафедре было интереснее работать. Как ведущему профессору мне дали вести близкие по духу курсы теории управления и систем управления ракет. А эта кафедра — М-2 — профилировалась по крылатым ракетам и космическим аппаратам, и мне интересно было читать студентам лекции, связанные с деятельностью и нашего НИИ-2.

Замечу, что в начале шестидесятых годов в МВТУ учились несколько групп китайских студентов, из которых готовили специалистов по ракетной технике. Мне тоже пришлось читать лекции целому потоку китайских ребят. Спустя много лет, уже в наше время, посещая Китай, я попытался узнать: есть ли сейчас хоть один специалист по ракетам в КНР, который слушал мои лекции? К моему удивлению во Второй Академии (крупные научные центры у них называются Академиями), меня познакомили с очень седым, сгорбленным старичком, который действительно был моим студентом. Внешне он выглядел намного старше меня, хотя возраст китайца, как правило, европейцу трудно определить. Мне неудобно было спрашивать, почему он так выглядит: может, так сказалась на нем «культурная революция»? Он тоже был профессор, кроме МВТУ закончил еще какое-то высшее учебное заведение в США и стал ведущим ученым, одним из творцов ракетной техники Китая. Русский язык он не забыл, поэтому мы с удовольствием обменялись воспоминаниями о днях нашей молодости. Я даже побывал у него в гостях…

Но вернемся к Владимиру Николаевичу Челомею, который был очень интересным человеком. Работая в авиационной промышленности, многие из нас смотрели на него, как на личность, я бы сказал, авантюрного склада. Он брался за сложнейшие крупные программы, проекты глобального масштаба, не имея хорошего научно-технического задела. Формируя свои космические программы, создавая знаменитую «сотку» — межконтинентальную баллистическую ракету легкого класса УР-100, которая и стала в свое время одной из составляющих ракетно-ядерного щита СССР, он шел к намеченным целям путями, которыми до него никто не ходил. Он довольно успешно стал работать над УР-500 — «пятисоткой», и одновременно над космическими системами. Но элемент авантюризма, применения «рискованных» технологий были присущи Челомею. Он брался совершенно безбоязненно за эти крупнейшие проекты, руководствуясь одним правилом:

— Главное — раскрутить маховик, а когда сделаешь это, то он уже сам будет крутить тебя.

Поэтому он «раскручивал маховик», подключая к реализации своих планов как можно больше организаций, НИИ, ученых, инженеров — и что же? Как правило, техническая система действительно «поддавалась» ему. В авиационной промышленности он был известен как лидер, предлагающий экстравагантные, сногсшибательные проекты, которые по тем временам казались совершенно фантастическими.

Но как профессор МВТУ- это был классический профессор: очень требовательный, строгий, не допускающий никаких вольностей. Бедные его аспиранты стонали, потому что диссертации он заставлял переделывать по нескольку раз. Он лично читал каждую главу научной работы. Аспирантов он отбирал сам, это были люди, которых он понимал, благоволил к ним и опекал. В нем странным образом уживались, казалось бы, совершенно исключающие друг друга качества: с одной стороны — авантюризм в технике, с другой — абсолютная честность и строгость в подходах ко всему, что касалось науки. Он был прекрасным механиком-аналитиком, одним из ведущих специалистов в области теории колебаний, причем занимался нелинейными колебаниями, параметрическими резонансами. По этой теме — теория параметрических резонансов — В. Н. Челомей защитил докторскую диссертацию. Оппонентом у него выступал академик Николай Николаевич Боголюбов, который в то время тоже был одним из ведущих специалистов в области теории колебаний. У него много классических работ по системам с переменными параметрами и т. д. Он очень высоко оценил труд В. Н. Челомея, всегда поддерживал его, даже когда Владимир Николаевич стал уже академиком. Я думаю, что Н. Н. Боголюбов видел в нем прежде всего блестящего ученого, механика-аналитика, который тонко понимал механику процессов колебаний, и в то же время мало знал В. Н. Челомея как оригинального организатора и конструктора, бравшегося за очень сложные проекты.

Классическая схема воплощения в жизнь сложной системы выглядит просто. Надо вначале создать научно-технический задел, некую базу, чтобы быть уверенным, что задача решается, а уж после этого идти на многомиллиардные затраты. Челомей же шел на них с ходу… Возможно, это было исторически оправдано тем, что так он действовал в начальном периоде становления космонавтики, ракетной техники, в условиях жесткого соревнования с США, в разгар «холодной войны». Да к тому же он должен был вписаться в компанию таких маститых уже ракетчиков, как С. П. Королев и М. К. Янгель, которые очень успешно создавали межконтинентальные баллистические ракеты, конкурируя между собой, но совсем не желали видеть в своей компании еще кого бы то ни было. Челомей ведь был «чужаком» — из авиационной промышленности, да и время прорыва выбрал не лучшее — начало 1961 года, когда уже во всю сияла звезда Королева.

Но, конечно, он пользовался тем, что опирался на Н. С. Хрущева, который ему очень симпатизировал. Дело в том, что в КБ Челомея заместителем начальника отдела оборудования Валерия Ефимовича Самойлова работал сын Хрущева — Сергей Никитович. Это, кстати, очень скромная должность, на уровне среднего звена, но он был неплохой специалист. Мне приходилось с ним встречаться, работать по системам управления. Он также читал лекции на кафедре В. Н. Челомея, где наши пути пересекались, и всегда производил на меня хорошее впечатление, как скромный, вдумчивый, прагматично мыслящий человек, не бросающий слов на ветер… То есть сын был полной противоположностью отцу, которого с экранов телевизоров мы воспринимали, как очень экспансивного руководителя, способного на авантюрные проекты — чего стоили хотя бы попытки по всей стране выращивать кукурузу, ломка системы управления народным хозяйством (создание совнархозов), агрессивное поведение в ООН и т. д., что в конце концов и привело его к отставке со всех руководящих постов. В воспоминаниях С. Н. Хрущева об отце он пишет, что тот часто обсуждал с ним судьбоносные вопросы жизни страны, и ему приходилось выступать в роли некоего советника Н. С. Хрущева. Я думаю, он писал правду. Сейчас он в США, получил американское гражданство, но это, мне кажется, вызвано тем, что после снятия отца со всех постов с сыном поступили очень жестко. Челомей тут же поставил вопрос, чтобы его убрали из КБ, и его убрали, сняв допуск к секретным работам. Он был переведен в Институт управляющих машин (НИИ УМ), где сразу занял должность замдиректора по науке. И вел вопросы программного обеспечения.