Министром авиационной промышленности после В. А. Казакова, который в свое время заменил покойного П. В. Дементьева, назначили Ивана Степановича Силаева. Вскоре от инфаркта умирает один из его заместителей — А. В. Минаев, и на эту должность назначается М. П. Симонов, поскольку Силаев хорошо его знал и доверял ему — они однокашники, вместе учились в Казанском авиационном институте.

Но Симонов, по моему глубокому убеждению, был и остается в первую очередь Конструктором с большой буквы. Конструкторов условно можно разделить на два типа. Есть авторитарные, которые сами являются лидерами, подбирают себе команду, очень нетерпимы к чужим мнениям и считают, что успех работы КБ является воплощением определенной технической идеи, рожденной ими же. К таким лидерам я бы отнес В. Н. Челомея, П. Д. Грушина. А. С. Яковлева, в какой-то мере А. Н. Туполева.

А второй тип — это, условно говоря, конструктор-либерал. Он опирается в своей работе на коллектив, не очень вмешивается в какие-то технические детали, доверяет решение многих проблем своим специалистам… В качестве таковых я бы назвал А. И. Микояна, П. О. Сухого, Р. А. Белякова, А. А. Туполева. Это люди либерального толка, очень ровные в отношениях с коллективом, с большим уважением относящиеся к ряду ведущих инженеров, которым они доверяют коллегиальные решения по самым важным вопросам деятельности своего КБ.

Симонов, на мой взгляд, сложился, как ярко выраженный авторитарный конструктор, умеющий «пробивать» свои идеи. Поэтому став на пост заместителя министра и почувствовав вкус власти, он стал вести себя даже не как генеральный конструктор, а как генералиссимус авиационной промышленности, в то время, как все должно быть наоборот. Замминистра — это скорее именно либерал, умеющий руководить огромным «оркестром» конструкторов и директоров, но ни в коем случае не лидер, который стремится стать «первой скрипкой». Симонов же как раз и захотел быть «первой скрипкой», и очень скоро «вошел в клинч» со многими руководителями авиационных КБ и НИИ. Дело дошло до того, что одному из наших ведущих генеральных конструкторов, разрабатывающих тяжелый четырехдвигательный самолет, Симонов попытался навязать идею пятого двигателя.

В кабинете у Михаила Петровича стоял кульман и он на нем рисовал самолеты — конструкторская жилка брала свое, в то время как рутинная работа некоего «дядьки», опекающего авиапром, ему была явно не по нраву. Творческие порывы его захлестывали. И получилось так, что практически все ведущие конструкторы страны заняли по отношению к нему негативную позицию — кто-то об этом заявлял открыто, кто-то осуждал его деятельность молча.

В это время ушел из жизни П. О. Сухой, и исполняющим обязанности генерального конструктора в этом ОКБ назначили Евгения Алексеевича Иванова. Он был главным инженером и по сути дела руководителем предприятия, потому что в последние годы жизни П. О. Сухой болел, ему создавали щадящие условия работы, и всю «текучку» пришлось тащить на своих плечах Иванову. Он пользовался хорошим заслуженным авторитетом в коллективе, но тоже был уже в годах, да и по характеру прошлой работы не мог бы претендовать на должность генерального, к которой, похоже, и не стремился. В общем, в этом КБ сложилась такая же кризисная ситуация, как и в коллективе, которым руководил А. С. Яковлев.

Е. А. Иванову пришлось доводить в роли и.о. генерального конструктора самолеты Су-24М и Су-25, при нем же закладывался и Су-27, но по этому самолету работу вел Н. С. Черняков. И самолет в первом варианте появился в конструкции Н. С. Чернякова.

Когда Симонов стал заместителем министра, он, естественно, тоже стал опираться в своей деятельности на наш институт, но не захотел работать лично со мной.

А началось вот с чего. В это время начальником первого отделения нашего института, которое занималось общими концептуальными исследованиями в области авиации, был Александр Сергеевич Исаев, впоследствии ставший директором Института экономики МАП. И он начал работать с Симоновым, проигрывая за моей спиной всякие его прожекты на наших операционных моделях. Исаеву, как человеку, на мой взгляд, конъюнктурному, захотелось, видимо, «подыграть» заместителю министра в его устремлениях. Я на эти игры смотрел совершенно спокойно, никакой ревности к этому процессу не испытывал, поскольку тоже отношу себя к либералам. Вообще, директор НИИ не может быть авторитарным лицом, потому что институт — это не КБ. В конструкторском бюро всегда есть некая конкретная техническая идея, для воплощения которой в жизнь порой надо проявлять некую административную жесткость. В институте же, как говорится, все цветы должны цвести: вестись научный поиск, сталкиваться различные мнения, проводиться эксперименты и т. д. Поэтому я спокойно относился к деятельности Исаева, пока не столкнулся с одним неприятным фактом.

Я увлекался большим теннисом, и лет 15 мы играли по утрам вместе с И.С. Силаевым на стадионе «Чайка». Начинали мы учиться играть в теннис одновременно, когда он еще не был министром, и продолжали этим заниматься и после его вступления в эту должность. И вдруг однажды после игры он говорит мне:

— Ты знаешь, мне Симонов показал один расчет боевой операции: как применить Су-24 в налетах на Тель-Авив.

Это было время конфликта Израиля с Сирией в долине Бекаа…

— Как на Тель-Авив? — удивился я. — Это же черт знает к каким последствиям может привести?

Су-24 в страны ближневосточного региона мы не поставляли, а Симонову, видимо, очень захотелось исправить эту «ошибку» советского руководства. Поэтому он придумал вместе с Исаевым гипотетическую боевую операцию, которая с чисто расчетной точки зрения была правильной — по этим расчетам можно было бы совершить налет Су-24 на Тель-Авив. Но там же складывалась настолько сложная международная обстановка, что не дай Бог, чтобы хоть одна бомба упала вблизи Тель-Авива, Каира или Дамаска — это могло привести к крупномасштабному военному конфликту, который неизвестно куда заведет все человечество. Я был в 1972 году в Египте и знал, как хирургически точно велись военные действия, направленные, по сути, только на получение каких-нибудь политических выгод для конфликтующих сторон. О победе одной из них не могло быть и речи.

А тут вдруг оказалось, что планируется крупномасштабный военный конфликт в столь взрывоопасном регионе, и И. С. Силаев собирается идти с подобным «проектом» к Д. Ф. Устинову. Я решил предостеречь Силаева:

— Иван Степанович, вы нарветесь на большие неприятности. Вы — министр авиационной промышленности, и вас непременно спросят, чего это вы полезли в какие-то военно-политические игры?

Силаев — умный человек, которому мои доводы были достаточны, и он на корню задушил инициативу Симонова. Я убежден, что Михаил Петрович, конечно же, не столько думал, как победить Израиль, сколько стремился наладить продажу Су-24 ближневосточным покупателям оружия.

Но Силаев, видимо, рассказал о моем предостережении, и Симонов на меня обозлился. Вскоре я был вызван к нему, и он заявил, что хочет организовать специальный центр моделирования и для этого должен забрать у нашего института вычислительную технику и отделение Исаева, которые и станут основой нового центра. А мы в это время оснастили наш вычислительный центр наиболее совершенными вычислительными машинами VAX фирмы DEC. Они были под эмбарго, для их закупки пришлось искать разные обходные пути, но мы их все же приобрели и они стали ядром моделирования сложных боевых операций.

— Как можно забрать наши машины и отделение? — удивился я. — Вы же лишаете институт основного инструмента — мы не сможем без него работать…

Симонов тут же стал упрекать меня в том, что он надеялся на наше сотрудничество, но, оказывается, работать со мной нельзя. Вскоре с его стороны начался явно демонстративный нажим на меня. Для меня же этот разговор прошел как бы между прочим — на своем веку мне уже не раз приходилось держать подобные удары. И я ушел в отпуск. Отдыхал под Москвой, и вдруг звонит мой первый заместитель А. М. Батков и говорит: