Чтобы разрядить обстановку и дать Сидорову время успокоиться, мы подошли к торпедным аппаратам, стали проверять приборы: манометры, указатели, клапаны, рычаги и валики автоблокировки.

— Сколько торпедных аппаратов зарядили? — спросил Долматов командира боевой части Дубинского.

— Остался еще один, — ответил он.

Заметив, что Сидоров успокоился и вставил инерционный ударник в торпеду, Зонин подошел к ней поближе.

— Сергей Иванович, а детонатор где?

— Все в порядке, Александр Ильич, — сказал Сидоров и, поглаживая рукой гнездо, куда он вставил ударник, добавил: — Теперь фашистским гадам несдобровать, все вложил: и детонатор, и злость.

На корпусе торпеды кто-то сделал надпись: «Фашистам от ленинградцев». Долматов спросил Еремеева:

— Это ваша работа, редактор газеты?

— Так точно, товарищ комиссар, — ответил он. — Другого способа разговаривать с фашистами не имеем.

Делать такие надписи вошло в обычай не только у нас на корабле. Матросы пишут на торпедах, на снарядах названия городов, где они родились и выросли и где сейчас хозяйничают — пусть временно — фашисты.

Филипп Еременко звонит по телефону из дизельного отсека мичману Сидорову, просит не забыть:

— Хотя одну торпеду за Харькив, а як е лышня, то и две.

Скромный и трудолюбивый Алексей Дмитриенко, не решаясь звонить, просит у своего командира отделения Аркадия Елюшкина посодействовать ему — пустить одну торпеду за его родное Запорожье.

Болью в сердце наших бойцов отдаются поражения и потери. Горькие вести из дому влияют на настроение, и тут наша задача — рассеять грустные мысли людей, воодушевить их, укрепить силу духа.

Работа в отсеках заканчивалась. Надо было торопиться. Лежать на грунте становилось небезопасно. Ветер развел большую волну, и корпус подлодки начало бить о песчаный грунт. Это могло повредить одну из топливных цистерн и демаскировать нас масляными пятнами.

Во втором отсеке акустик Дмитрий Жеведь нес свою вахту, внимательно следя за вражескими кораблями, стоявшими на якоре. Он доложил, что шесть тральщиков снялись с якоря и скрылись за мысом. Внизу, под жилой палубой, в аккумуляторном помещении электрики Владимир Бондарев и Борис Дядькин наводят порядок на батарейных элементах. На камбузе неразлучные кок Павел Киселев и вестовой Илья Ермолаев готовят вкусный ужин. Зонин остался в жилом отсеке. Хотя он и бодрился, но возраст, непривычка к подводному плаванию сказывались: только длительное дыхание загрязненным воздухом чего стоит! Зонин хорошо держался, но все заботились, чтобы он больше отдыхал.

Мы с Долматовым продолжали обход лодки. В центральном посту нес вахту Коновалов. Тут же вели работы Михаил Вальцев и Николай Миронов: в артиллерийском погребе они завинчивали гайки у ослабевших сальников и горловин — следствие недавних атак подводной лодки глубинными бомбами.

Константин Настюхин со старшиной электриков Михаилом Таратоновым регулировали блок электрического управления рулями. Василий Чупраков и Василий Титков в своей крохотной радиорубке готовились к выходу на связь с Кронштадтом. В четвертом отсеке Борис Дядькин замерял плотность электролита в аккумуляторах, изоляцию кабельной сети, процентное содержание водорода. Это очень опасный и коварный газ: достаточно искры в электрическом выключателе — и скопившийся в отсеке водород из аккумуляторной батареи при определенной концентрации взорвется не хуже глубинной бомбы.

Павел Беляков, пользуясь тем, что гирокомпас остановлен, колается в его сложной и на первый взгляд страшно запутанной схеме, ищет неисправности.

Люди очень устали. Воздух в отсеке тяжелый, спертый. Процентное содержание кислорода в нем понизилось, а углекислого газа — возросло. Дыхание у всех стало учащенным.

В дизельном отсеке наконец поставлена на место новая крышка цилиндра.

— На карандаш! — командует старшина Мочалин хозяину машины Аркадию Елюшкину.

«Карандашом» мотористы почему-то называют крепежный ключ длиной больше метра. Закрепляются анкерные болты. &след за этим устанавливается на место вся необходимая арматура.

Крастелев со своим помощником Шевяковым тщательно проверяют ходовые станции главных электромоторов. Даются последние указания Афанасию Бурдюку и Григорию Тимошенко: согласовать машинные телеграфы, замерить изоляцию главных электромоторов. Спустившись в трюм, инженер-механик убеждается в исправности линии вала.

Ею заведовал скромный моторист Иван Сагань. Обслуживать линию, проходящую в самой кромке лодки, в тесном и холодном трюме, очень тяжело, но Сагань считал это главной боевой задачей. Ведь стоит недосмотреть за упорным подшипником, как подлодка будет лишена хода, а это равнозначно гибели корабля.

Сагань — единственный матрос на корабле, который был моложе нашего доктора. С почти детским, всегда улыбающимся личиком, серыми глазами, светловолосый Иван Сагань уже успел узнать, что такое война. Он отважно дрался с фашистами на сухопутных подступах к Ленинграду, был ранен, выздоровел и прямо из госпиталя пришел к нам на корабль.

Пришел в самое тяжелое время — в дни суровой блокадной зимы. На корабле шел ремонт. Дали новичку в заведование линию вала. Аркадий Елюшкин тогда сказал ему:

— К лету, когда подводная лодка пойдет в боевой поход, ты, Иван, должен стать настоящим подводником.

— Есть, стать настоящим подводником, — ответил Сагань и с головой ушел в работу.

Предстояло в несколько месяцев изучить корабль, овладеть специальностью моториста. С железным упорством он преодолевал трудности. На что в обычных условиях требовались недели и месяцы, Сагань тратил дни. Ремонтировал механизмы наравне со всеми, а когда его товарищи — Алексей Дмитриенко, Иван Синицын, Филипп Еременко — шли отдыхать, он брался за чертежи и учебники, ходил по отсекам, спускался в трюмы.

Но вот пришла боевая страда, и сейчас он в трюме, в самой нижней и дальней части корабля — у киля, спокойно заменяет отработанное масло в подшипниках. Здесь чистота и порядок. Трудолюбие, образцовое несение службы, дисциплинированность комсомольца Ивана Саганя известны всему экипажу.

Недаром на лодке говорили: «Работать, быть исполнительным, как комсомолец Сагань».

Шторм наверху усилился, лодку заметно качало и по-прежнему ударяло о грунт. Мы сидели в кают-компании, заканчивали ужин, когда услышали, как снимаются с якоря остальные корабли эскадры. Штурман Петров насчитал на слух восемь кораблей. Один из них, двухвинтовый, — видимо, эсминец — прошел малым ходом точно над Л-3 и еще больше ее раскачал.

Объявили боевую тревогу. Шумы винтов постепенно затихали. Эскадра уходила на север. Очевидно, не выдержав свежей погоды на незащищенной от ветра стоянке, корабли возвращались в главную базу.

Еще на пути к своей позиции мы проходили мимо этой базы. Здесь несли усиленный дозор сторожевики и миноносцы, катера-охотники и самолеты. Один из миноносцев, обнаружив Л-3 гидроакустикой, увязался за нами и с группой катеров более двух суток неотступно преследовал. Всевозможными маневрами нам тогда с трудом удалось от них оторваться. Но, как говорится, нет худа без добра. Уходя от назойливых преследователей, мы на много миль отклонились от своего пути и попали в район встреч вражеских конвоев.

Коновалов нанес на карту эту точку рандеву. Было решено на обратном пути заглянуть сюда: использовать место как запасную позицию.

...Когда Л-3 всплыла под перископ, то вражеские корабли были уже далеко на горизонте. Море штормило, перископ все время заливало волной, но боцман с инженером-механиком каким-то непостижимым образом умудрялись удерживать Л-3 на заданной глубине до темноты.

И вот ночь. Долгожданный момент всплытия наступил. Ветер гонит семибалльные волны, которые накрывают лодку вместе с рубкой. Держать корабль на нужном курсе трудно. Шахту притока воздуха к дизелям постоянно заливает, вода с ревом стекает по широким трубам в трюмы отсеков. Безостановочно работают помпы, выбрасывая ее за борт.