В своем месте я уже привел показание Шапталя об общей цифре пожертвований Наполеона за все время его царствования. Эта цифра кажется слишком большой, если сопоставить ее с показанием Молльена, относящимся к самому бедственному периоду — 1810–1811 гг. Во всяком случае казна была очень щедра в 1811 г.
Зато найти частного кредитора становилось все труднее.
Капиталисты, особенно в такие времена, как кризис 1811 г., считали риском, авантюрой помещение денег в торговые предприятия[62]. Доклады министру о положении вещей на бирже и в торговых кругах за зиму 1810/1811 г. и весну 1811 г. прямо пестрят известиями о банкротствах очень крупных торговых и промышленных фирм[63]. Даже под самые верные обеспечения денег нельзя найти[64]. Уже в начале февраля в Руане, например, говорили, что «скоро можно будет насчитать лишь небольшое число лиц необанкротившихся»[65].
Положение торговли и промышленности очень тяжелое; нет уверенности в будущем; мануфактурам и торговле угрожает гибель, читаем в докладной записке управляющего Французским банком от 7 мая 1811 г.[66]. Он прямо объясняет это печальное положение тем, что покоренные Наполеоном страны так разорены, что потребление французских товаров неминуемо должно было сократиться, и до покорения их, оказывается, французская торговля имела там больше сбыта, чем после покорения. Так было с Испанией, Голландией, германскими странами[67]. Нечего и говорить о приморских городах и департаментах, разоренных потерей колоний и прекращением морской торговли[68]. Даже те хлопчатобумажные мануфактуры, которые стойко держались еще в 1807–1809 гг., теперь, в 1811 г., находятся в упадке, рассчитывают рабочих; хлопок и редок, и дорог, и обложен огромной пошлиной. В Лионе вдруг (после декабрьского указа 1810 г.) прекратились заказы из России, столь важные для шелкового производства; заказы из Германии также прекратились; внутренний рынок для шелкового производства тоже оскудел. Голодают за почти полным отсутствием дела рабочие парижские, занятые выделкой предметов роскоши. Несколько лучше держатся шерстяные мануфактуры. Заметно оскудели средства потребителя и вне, и внутри страны; упадок обрабатывающей промышленности повлек за собой и отсутствие сбыта продуктов земледельческого труда и скотоводства, т. е. сырья. А что потребление заметно сократилось, это управляющий Французским банком считает фактом бесспорным и бросающимся в глаза[69]
Кризис 1811 г. представлялся правительству и обществу, прежде всего как кризис потребления. Ощущение надвинувшегося бедствия было живым и всеобщим[70]. «Нет дел. Биржа имела сегодня еще более мрачный вид, чем вчера»[71], — подобные извещения то и дело мелькают в ежедневных рапортах, министру внутренних дел.
Еще в конце 1810 г. и начале 1811 г. банкротства во Франции стали ежедневным явлением[72]; это продолжалось и весной 1811 г.[73].
Урожай 1811 г. оказался, вопреки ожиданиям, очень плохим почти всюду, кроме Пикардии и некоторых центральных департаментов; но его последствия стали сказываться лишь с сентября[74], а особенно с октября, так что этот кризис не вполне совпал с кульминационным моментом кризиса промышленного.
Вообще вторая половина 1811 г. была несколько лучше. Перелом и улучшение произошли летом; но, конечно, это еще не давало права правительству быть особенно оптимистичным.
Речь министра внутренних дел в заседании 29 июня 1811 г. при открытии сессии Законодательного корпуса проникнута официальным оптимизмом; в успехах «континентальной системы» он вполне убежден. Уже и сейчас Англии плохо, а стоит блокаде продержаться еще десять лет, и средства англичан будут истощены[75]. Что касается Франции, то ей от блокады нет никакого ущерба, напротив, французская торговля и промышленность имеют теперь рынок более чем в 60 миллионов потребителей. А что морской торговли нет, так это не беда: «Мы уже десять лет без морской торговли, и мы еще будем без морской торговли»[76]. «Математически доказано»[77], что Англия, ежегодно делающая заем в 800 миллионов, обанкротится через десять лет. Англии нужно тратить в год 2 миллиарда, и она прибегает к займам, а Французская империя тратит в год 900 миллионов, которые сполна покрываются прямыми и косвенными налогами. Мир с Англией немыслим: «Подобный мир был бы западней, поставленной нашей торговле, он был бы полезен лишь Англии, которая нашла бы вновь рынок для своей торговли и изменила бы континентальную систему».
И несмотря на кризис, правительство продолжало неуклонно разорять торговый люд самыми крутыми мероприятиями, направленными против английской контрабанды.
Крахи следовали непрерывно во всех промышленных и торговых департаментах Франции, но Наполеон, деятельно поддерживая казенными субсидиями падающие фирмы, в то же время ни в малейшей степени не смягчал драконовских мер касательно соблюдения блокады. Именно в этом бедственном 1811 г. он довел до банкротства ряд торговых домов, которые были уличены в скупке контрабанды в Бельгии: они должны были уплатить огромные штрафы, и многие из-за этого и погибли; между тем англичане, которым давным-давно было уплачено этими же несчастными скупщиками, конечно, нисколько в данном случае не пострадали. Даже верный наполеоновский министр полиции со сдержанным осуждением говорит об этом в своих записках[78].
Летняя ярмарка 1811 г. в Бокере была сильно подкошена драконовскими мерами правительства. «Целая улица» этой ярмарки, где продавались колониальные товары, была конфискована, как выражается автор бумаги, доводящей об этом до сведения таможенного управления. Пряности, сахар, окрашивающие вещества — все было конфисковано, купцы доведены до банкротства. Директор таможен почувствовал все же некоторую потребность отклонить от себя на этот раз ответственность и свалил все на префектов, которые слишком усердствуют[79].
Осенью 1811 г. стало явственно замечаться некоторое улучшение в общем положении французской промышленности. В июне 1811 г. в Лионе работало всего 5630 станков (в шелковой промышленности), в сентябре — уже 6279, а в ноябре — уже 8 тысяч, и была надежда, что если явятся в декабре американцы, то работа в Лионе закипит еще больше. Серьезное улучшение замечалось также в сбыте бумажных материй — ситцев, байки, а также в сбыте полотен в Нормандии и Пикардии с осени 1811 г. Недурно дело идет, по-видимому, на шерстяных мануфактурах; особенно процветают те из них, которые получили заказы от военного ведомства[80]. Но уже в конце декабря пришлось просить императора опять о казенных заказах для поддержания останавливающейся лионской шелковой промышленности и докладывать ему о печальном положении руанских мануфактур[81].
Декретом от 25 декабря 1811 г. был ассигнован 1 миллион франков на помощь нуждающемуся населению городов: Парижа, Гавра, Дьеппа, Ренна, Анжера, Бреста, Шербурга, Тулона, Рошфора, Лориана, Тура, Тулузы, Аяччио, Труа и Реймса; из этих денег Париж получил 400 тысяч (а 2 июля 1812 г. Парижу — уже не из этого фонда — было ассигновано еще 260 тысяч). Ассигнованные суммы поступали в распоряжение префектов (парижские ассигновки — в распоряжение префекта Сены)[82].
