Тхэ Ха поднял упавшую недалеко от него листовку. На белом квадратике бумаги красным шрифтом было напечатано, что народноармейцам нечего изнывать в горах от голода; им следует явиться с этими листовками к американцам, если они хотят получить свободу, питание и лечение. Тхэ Ха невольно вспомнил ужасную драму, которая несколько дней назад разыгралась там, на шахте. — Вот проклятое племя, обманом хотят взять!—он так сильно стиснул зубы, что под смуглой кожей заходили желваки. — Вот вам!—Тхэ Ха разорвал на мелкие клочки листовку и швырнул на землю. Но этого ему показалось мало, и он, как одержимый, бросился собирать листовки. — Эх, устроить бы из этого хлама хороший костер!…

Вдруг его тихо окликнул чей-то голос:

— Слышишь, парень, чем это ты здесь занимаешься?

Перед Тхэ Ха стоял седой старик с вязанкой дров на спине и гневно смотрел из-под насупленных бровей.

— Здравствуйте, дедушка! Вы живете в этом хуторе? — Тхэ Ха хотел улыбнуться, но лицо точно окаменело, да и язык с трудом выговаривал слова.

Не ответив на вопрос, старик продолжал строго смотреть на Тхэ Ха, словно желая угадать, что это за человек и зачем он собирает листовки. Загорелое, измученное лицо, глубоко запавшие черные глаза с острым стальным блеском и, наконец, странное поведение с листовками — все это говорило не в пользу Тхэ Ха.

— Листовки-то зачем собираешь?—спросил старик.

— А-а это? Я их собираю, чтобы разорвать, — тогда только Тхэ Ха обратил внимание, с каким осуждением смотрит на него старик.

— На что тебе рвать их, пусть себе лежат здесь. Так надежнее, — с непонятной ухмылкой сказал старик.

— Попадись они кое-кому, могут воспользоваться. Лучше уничтожить.

— Пустое болтаешь, сынок… Из тех, кто эвакуируется на север, вряд ли найдется хоть один, который клюнул бы на эту приманку. Скажи прямо, сам к американцам хочешь податься? — старик снова вперил в него подозрительный взгляд.

— О, дедушка, как вы можете так плохо думать обо мне, — Тхэ Ха никак не мог найти те нужные слова, которые устранили бы сомнения старика.

— Откуда путь держишь?

— Я с угольной шахты. Вот видишь, дедушка, как я их разорвал, — Тхэ Ха показал рукой на бумажные клочья, которые трепетали в кустах, подхваченные порывом ветра.

— Разорвал, значит, — старик поглядывал на него все еще с недоверием.

— А как же? Только что разорвал…

Старик, переваливаясь с ноги на ногу под тяжестью ноши, медленно подошел к Тхэ Ха.

— У тебя, сынок, такой вид, точно ты побывал в какой-то перепалке, — голос старика заметно потеплел. Сняв ношу и поставив ее у ног, он опустился на землю, жестом руки приглашая Тхэ Ха последовать его примеру.

— Не говорите. Чуть на тот свет не отправился.

— Они и здесь учинили настоящую бойню, — старик, тяжело вздохнув, вынул кисет с самосадом. Набив трубку, он предложил угоститься табаком и Тхэ Ха. Тот не заставил себя просить дважды и, свернув себе козью ножку, с удовольствием сделал две-три глубокие затяжки.

— Они что, сцапали тебя?

Тхэ Ха рассказал старику о том, что ему пришлось перетерпеть в последнее время.

Старик слушал с глубоким волнением и участием.

Когда Тхэ Ха умолк, он поднял свою жилистую руку и, показывая на новую вереницу машин, ползущих по шоссе на север, с ненавистью бросил:

— Видишь, сынок, все идут, идут, окаянные!—с минуту помолчав, он продолжал: — Мне уже перевалило за шестьдесят. Многое пришлось повидать, а вот такого еще никогда не видел. Детей убивают… Говорят «красные змееныши»… Все хуторские колодцы трупиками закиданы… Чтобы плод убить, животы вспарывают беременным женщинам. Таких извергов еще ни разу не видела наша земля. Падет на их головы небесная кара. Обязательно падет!

— Кара сама собой на них вряд ли падет. Надо бороться. Из двух одно: либо они нас, либо мы их! — В глазах Тхэ Ха вновь появился острый стальной блеск.

— Тебе здесь задерживаться нечего… Того и гляди опять начнут прочесывать лес. Ты, наверно, проголодался. Потерпи немного, я живо обернусь, — с этими словами старик поднялся и взвалил на спину тяжелую вязанку хвороста.

Старик не обманул. Вскоре он вернулся, неся на перекинутом через плечо рогатом чиге[12], что-то покрытое грубой мешковиной. В руках он держал серп.

— Идем туда, поедим вместе. Там народноармейцы, — старик показал серпом на густые заросли в стороне от лесной поляны.

— Народноармейцы?! Сколько же их?—Тхэ Ха радостно вскочил с места.

— Двое. Тебе бы вместе с ними… Все лучше, чем одному.

Войдя в заросли, они неожиданно натолкнулись на выставленные вперед автоматы. Народноармейцы, услышав чьи-то шаги, выскочили из своего укрытия, готовые ко всему.

— Дедушка, кто это с тобой?—спросил грубоватым голосом старший.

— Хороший человек, с шахты. Ешьте вот вместе, — старик виновато улыбнулся, словно извиняясь за то, что без разрешения привел сюда незнакомца.

— Здравствуйте, товарищи!—Тхэ Ха, не обращая внимания на насупленные лица, радостно бросился к народноармейцам, все еще крепко сжимавшим в руках автоматы. Он схватил за руку старшего солдата — хотел сказать что-то теплое, радостное, но слова застряли в горле, глаза затуманились от набежавших вдруг слез. Народноармеец, окинув его с головы до ног, нехотя пригласил сесть.

— Почему ты один?

— Не дай бог кому другому попасть в такую перепалку. Чудом уцелел парень!—опередив Тхэ Ха, заговорил старик.

Когда Тхэ Ха рассказал, что с ним произошло, старший солдат извлек из своей дорожной сумки индивидуальный пакет и перевязал Тхэ Ха голову.

— Разве можно рану так оставлять! — с участием сказал он.

Эти два солдата были отставшими от своей части разведчиками. Они шли на север от самой реки Нактонган.

— Товарищи, примите в свою компанию. Мне одному трудновато, — попросил Тхэ Ха.

— Ну что ж, можно. Втроем лучше, чем вдвоем… Я до армии работал на Сендинском сталелитейном, — старший солдат протянул широкую, как лопата, ладонь, шершавую, всю в мозолях.

Все трое, поудобнее расположившись, принялись с аппетитом за чумизовую кашу.

— Значит, сегодня перемахнете через шоссе? — спросил старик, до этого молча покуривавший свою трубку.

— Да, когда совсем стемнеет.

— Доброго пути. Не могу задерживать, только без вас тоскливо мне будет. Один в этом аду с ними. …Живы будем, может, встретимся, — голос старика дрогнул.

— Что так, дедушка? Встретимся обязательно. Жди нас. Нам ли забыть твое доброе дело?

— Ладно уж. Возвращайтесь, да только поскорей. Буду ждать, — старик взвалил на спину чиге и торопливо зашагал прочь.

Отойдя несколько шагов, он повернулся и еще раз предупредил:

— Дорогу переходите там, где я сказал. Не забудьте.

— Где он говорит дорогу надо перейти?—спросил Тхэ Ха.

— Отсюда десять ли еще. Здесь идти не годится. Машины часто снуют. Спешат вывезти награбленное из Пхеньяна.

— Из Пхеньяна! Неужели и там враги?

Собственно говоря, удивляться было нечему. Но Тхэ Ха не хотелось верить, что этот город также взят врагом. Пока жил и трудился Пхеньян, пока в нем находились ЦК партии и правительство республики, Тхэ Ха, да и тысячи таких же, как он, держались бодро даже в самые трудные дни. Сколько раз спокойный, уверенный голос Пхеньяна придавал силы жителям деревень и городов, истекающим кровью под пятой оккупантов. А сейчас спазмы сжали Тхэ Ха горло, сердце точно облилось кровью. В эту минуту ему почудилось, что он вновь стоит у ствола шахты и смотрит на черное дуло карабина, на ненавистного Док Ки, который, прищурившись, тщательно целится.

Увидев побледневшее лицо и широко раскрытые глаза Тхэ Ха, солдат решил, что «новенький» порядком перетрусил, и успокаивающе заговорил:

— Ничего, всякое бывало. Мы еще их не так тряхнем, — он сделал ударение на слове тряхнем.

— Оружие-то у тебя есть?—спросил старший солдат.

— Оружие?… Нет…

— Как же ты добрался сюда без оружия?