— И не выберусь… Погибну здесь… Бедная мать, она ничего не узнает обо мне… Чон Ок станет женой другого. Друзья… Вспомнят ли они обо мне добрым словом?

И тут память столкнула его лицом к лицу с американцем, командовавшим расстрелом… А это кто?… Предатель Док Ки… Вот он подошел к долговязому американцу… Докладывает ему: «Трех красных поймали. Одного около шахты, другого — когда пытался войти в нее, третьего в шестом забое схватили…»

— Схватили в шестом?… Ах ты гад. Сам вперед сдохнешь! — Тхэ Ха встал, желваки играли на скулах. Он снова пополз вперед. Тело по-прежнему едва слушалось. Но помогала ненависть.

Он полз все дальше и дальше, хотя руки и ноги сковывали железные цепи усталости. И вдруг… до слуха донесся какой-то мерный стук. Вода или еще что-то? Компрессор взорван… Тогда что это? Он замер, прислушиваясь. Вроде бы подул ветерок… Откуда? Газ взорвался? Он принюхался несколько раз, но ничего подобного не обнаружил. Наоборот, воздух был чистый и свежий. Такой воздух мог быть только там, наверху, на поверхности, — в горах, в поселке. Неужели заработала воздуходувка? Он собрал все силы и пополз вперед. Вот и место, где он закладывал динамит. А ветерок все усиливался.

«Где-то есть выход», — с бьющимся сердцем подумал Тхэ Ха. Он напрягал зрение, надеясь увидеть хоть маленькое светлое пятно, лучик солнца, но кругом темнота. «Галлюцинация», — наконец решил он и весь обмяк. Но пополз дальше, и неожиданно впереди что-то забелело. Показалось? Может быть, и ничего не было? Он прищурился и снова начал вглядываться в темноту. Странно, но теперь стало немного светлей. С прибавившимися внезапно силами он потянулся вперед, к светлому пятну.

Звезды?… Совсем непохожие. И потом, почему они отсюда видны? Он снова присмотрелся. И все-таки звезды. Конечно, они. Их целое море…

Когда Тхэ Ха выбрался на поверхность, небо на востоке еще чуть начинало алеть. Пахло сыростью. Белесые полосы тумана медленно взбирались вверх по склонам сопок, плыли над землей, точно облака. Причудливо поблескивали, переливаясь, снежинки на деревьях. Белел сказочным узором иней. И странно желтели еще уцелевшие на ветвях деревьев листья.

Тхэ Ха, как зачарованный, долго смотрел на родные места. Свежий ветерок ласкал щеки, пьянил. «Как хорошо! Жизнь-то какова? Значит, увижу их, моих товарищей! И Чон Ок, мое счастье, мою жизнь!…»

Радостное чувство овладело Тхэ Ха. Пусть враги сейчас злобствуют, пусть будет очень-очень трудно, но счастье они не затмят, не смогут. Он осторожно встал с земли и спустился в ложбину. У родника вдоволь напился и прилег под деревом отдохнуть.

Начинало светать. Тхэ Ха почувствовал прилив новых сил. Прячась в кустарнике, он пошел вдоль подножия горы к своему дому. Где-то стреляли. Стрельба то затихала, то вновь становилась ожесточенной. Тхэ Ха знал, что появляться в поселке опасно, но не мог совладать с собой. Там мать. Что с ней? Ему надо во что бы то ни стало ее повидать. А если нужно, то и помочь.

Тхэ Ха осторожно вышел из кустов и незаметно приблизился к домам. Вот и огороды… В домах не было света, и они выглядели нежилыми. Ни единого признака жизни, окна заколочены, ставни закрыты наглухо. И только собаки лаяли истошно, эхо глухо отдавалось в горах.

Тхэ Ха тихо полз вперед. Скоро и его дом. Там тоже нет признаков жизни, ни единого огонька. Он вскочил, пробежал несколько шагов. Подкрался к крыльцу. Ни единого шороха. Дом пустой. Где же мать? Тхэ Ха хотелось рвануть дверь, но он удержался. Нельзя, а вдруг там враги? Он отполз в огород и стал ждать. Из дома — ни звука. Тогда он прокрался к черному выходу. Прислушался. Неужели мать ушла? Осторожно дернул за ручку, дверь подалась.

— Мама!—тихо позвал он.

Где-то в глубине дома раздались торопливые шаги. Он прислонился к стене, скрываясь в темноте.

— Кто там? — с тревогой спросил женский голос. И Тхэ Ха рванулся вперед, узнав этот голос.

— Это я, твой сын…

Дверь распахнулась, и сухие жилистые руки обхватили шею Тхэ Ха. Мать плакала, ощупывая лицо сына. Она уже знала, что Тхэ Ха повели к шахте на расстрел. Думала, нашел там смерть, как и его отец. И вот явился с того света.

— Не нужно, мама, плакать. Слезами не поможешь… Как наши?

— Они ушли в горы.

— Все ушли?

— Те, которые смогли. Чон Ок тоже там.

Тхэ Ха обрадовался этим словам. Мать вынула из-под подушки письмо.

— От кого?

— От парторга. Пишет, что и Чон Ок пришла с ними. Тебя ждут не дождутся.

— Хорошо бы узнать, где они сейчас.

— Ушли к Чандину. Так ведь договорились?

— К Чандину?—Тхэ Ха взял в руки письмо. Ровный четкий почерк Чун О. Он просил мать скорее выбираться из поселка и идти на Чандин. Там ее встретят.

— И почему же ты осталась? Надо уходить.

— Куда мне старухе!…

Тхэ Ха пробыл дома два дня. И вот настал час расставания. Сын подошел к матери и горячо обнял ее. — Пора мне, мама.

На улице захлопали выстрелы.

— И ты, мама, поскорей уходи, — Тхэ Ха вскинул на плечи рюкзак.

— Обо мне не беспокойся. Я уйду.

— Знаешь, пойдем вместе?

— Глупенький ты, нельзя нам вместе. Завтра утром пойду в Яндок, родственники приютят. А не приютят — и то не беда! Кто тронет старуху?

Тхэ Ха мало успокоили ее слова. Но он понимал, что мать права. Действительно, трудно ей будет лазать по горным тропам, да еще под вражескими пулями. Может, и правда не тронут ее, старая ведь.

— Ну, иди, сынок. Пока все тихо. Да хранит тебя бог. А я завтра уже в Яндоке буду. Там Мун Чем Ди.

Тхэ Ха вышел из дому. Ночь была тихая, на звездном небе ярко мерцала Венера. Вот в такие вечера он когда-то возвращался со смены, и ему совсем не хотелось идти домой…

Тхэ Ха решительно шагнул в темноту, его путь лежал к горам.

Горная тропинка бежала все дальше и дальше на север. Кончился сосновый бор, за ним потянулись настоящие дебри. Группа жителей уезда Ковон, которую Хи Сон уводил от врага, углублялась все дальше в лес, где и днем царил полумрак: пышные кроны деревьев не пропускали свет. Страшно оказаться здесь в одиночестве. Кругом девственная, не тронутая рукой человека природа. Гордо взирали на усталых людей могучие кедры. Как заговорщики, шептались на ветру пихты. А может быть, они рассказывали старинную легенду… И как-то сиротливо выглядели березки, печальные и оголенные. Под ногами шелестели опавшие сухие листья.

И все-таки здесь тоже чувствовалось злобное дыхание войны. Она ворвалась и сюда, в царство вечного спокойствия. Поблескивала вода, заполнившая свежие воронки от бомб. Торчали вывороченные корни и разбитые в щепки стволы израненных деревьев. Они неожиданно преграждали дорогу, и люди останавливались в нерешительности. Что там дальше? Свернув в сторону и снова продираясь сквозь колючие заросли, они продолжали путь. Вот у края тропинки склонился к земле перебитый пополам ствол березки. Вниз стекла смола, удивительно напоминая слезы… Вот и березу поранило…

Над лесом кружили вспугнутые птицы. Горные козы шарахались в сторону, ломая кусты.

Быстро опустилась ночь, беспроглядная, тревожная и холодная. Лес разноголосо гудел, точно в боли и страхе. Люди дрожали от озноба, туман пропитал их одежду влагой. Пора было остановиться на привал. Быстро набрали коры, попытались развести костер, но долго ничего не получалось. Густой, едкий дым лез в глаза. Док Чун собрал смолистые ветки, и костер ожил. Из желтоватого дыма выбилось первое пламя.

Поверх деревьев проглянул строгий и суровый диск луны, залив окрестности мертвенно-бледным светом. Воцарилась тишина. Только потрескивал костер. Вокруг него тесным кольцом сгрудились люди.

Кто сушил одежду, кто занялся приготовлением пищи. Но больше всего хотелось спать. Устроились прямо у костра — постелили на сырую землю кое-какие вещи и прилегли на них.

Группой сидели работники комитета партии. Они впервые собрались поговорить после того, как вышли из уезда. Хи Сон выглядел злым, глаза его глубоко запали. Он молча обвел собравшихся долгим взглядом, подождал, пока все усядутся, затем вынул из кармана записную книжку. Его «речь» и одновременно «доклад» были предельно лаконичны.