Таким образом, практически очерчена основная концепция немецкой политики в отношении России, проводившаяся с весны 1917 года и до мирных переговоров в Брест-Литовске. В подобном же духе высказывается и Виктор Науман. В письме к графу Гертлингу от 29 марта он говорит, что Германия «подошла к решающему моменту войны» и что непозволительно было бы упустить «прямо-таки неправдоподобную удачу… ее надо ухватить за кончик хвоста»41. Принимая во внимание события в России, следовало бы «усвоить мысль Бисмарка о том, что если речь идет о спасении отечества, то любому союзнику говори — добро пожаловать»42.
С другой стороны, Ленин со своими соратниками, находясь в Цюрихе, узнает, что внезапно началась Февральская революция. И хотя он предвидел это событие, тем не менее оно его застало врасплох. Теперь «Ленин, — по словам Троцкого, — неистовствовал в цюрихской клетке, изыскивая пути выхода»43. По выражению Парвус-Гельфанда, «он сидит в Швейцарии почти полностью отрезанный от России»44, «закупоренный, как в бутылке»45. Роберт Гримм в своих воспоминаниях рассказывает: «Ленин был искристо деятелен. Он вел конспиративную переписку во всех направлениях. В первую очередь он восстанавливал тайные связи с революционерами в России, писал русским эмигрантам, развеянным всеми ветрами по миру, давал указания, советовал, разрабатывал тезисы и резолюции»46. По его мнению, ничего не могло бы быть хуже, чем допустить в России создание легальной рабочей партии, да к тому же еще, возможно, возглавляемой находящимися там социал-демократами, такими как Чхеидзе. Поэтому Ленин теперь ведет все усиливающийся огонь против подобных социал-демократов. Возникновение новой парламентарно-реформистской партии в России означало бы ориентацию на II Интернационал и перекрестило бы концепцию мировой революции. Исходя из этого тактического соображения, Ленин пропагандирует теперь идею Советов47.
Так с этого дня — 17 марта 1917 г. — Ленин не знает больше ни минуты покоя; в самый кратчайший срок ему нужно добраться до России, он всецело живет новыми событиями, пишет «Письма из далека», выступает перед общественностью, разъясняя основные причины и предпосылки русской революции48. Но как итог всех его речей звучит одно: «…мы должны ехать, даже если наша дорога лежит через ад»49.
В этот напряженный момент совпадения кайзеровско-немецких и русско-революционных интересов на сцене появляется д-р Александр Парвус-Гельфанд — уроженец России, социалист-революционер, участник революции 1905 года, а теперь член руководства СДПГ, доверенное лицо графа Брокдорф-Ранцау и советник немецкого правительства, которое охотно к нему прислушивается по вопросам русской революции. Как отзывается о нем Конрад Хаенши50, Парвус — это «сенатор эпохи Ренессанса», «умнейшая голова II Интернационала», человек большого духовного богатства, который, по словам Виктора Наумана, «на теле слона носит голову Сократа»; правда, в многогранной деятельности этой неоднозначной личности, концептуальное мышление категориями мировой политики уживается с ярко выраженными чертами крупного спекулянта или торговца оружием, во всяком случае, эта противоречивость находится в странном единстве51.
Парвус-Гельфанд, будучи лично знаком с Лениным, посетил его в последний раз в 1915 году в Швейцарии. Теперь Парвус выступает за победу центральных держав. Осуществление социализма ему видится в «двойственном союзе прусского штыка и русского пролетарского кулака». «Я хотел, — пишет он в декабре 1919 года, — победы центральных держав, потому что намеревался предотвратить реакцию победоносного царизма и империализма Антанты, а также предполагал, что в победоносной Германии социал-демократы были бы достаточно сильны, чтобы изменить режим»52.
Фриц Кахен, личный секретарь графа Брокдорф-Ранцау, снабжает Парвус-Гельфанда рекомендацией к Бетман-Гольвегу, которая поддерживается Эрцбергером и бароном фон Мальтцаном из Министерства иностранных дел; всего несколько дней спустя после переворота в России Парвус-Гельфанд, действуя в духе вышеприведенной концепции, предлагает рейхсканцлеру отправить Ленина через Германию в Петербург. Демократическая Германия, доказывал Парвус, должна сейчас протянуть руку мира демократической России; при этом можно рассчитывать только на русскую социал-демократию, которая способна проявить подлинную готовность к миру. Но ее собственные вожди сидят в качестве эмигрантов в Швейцарии; им нужно теперь же разрешить проезд через Германию. Парвус-Гельфанд, хотя у него и нет единодушия с Лениным в основополагающих вопросах революции, тем не менее верит, что большевистский вождь, как «намного более решительный человек», чем Чхеидзе или Керенский, «отстранит их и без промедления будет готов пойти на мир»53.
Граф Брокдорф-Ранцау оказывает поддержку этому плану. 5 апреля он просит статс-секретаря Министерства иностранных дел Циммермана «благосклонно лично принять» Парвус-Гельфанда, обосновывая свою просьбу так: «Я полагаю, что недавнее обострение дел в России является очень важным для окончательного определения всего нашего будущего; по моему убеждению, неизбежно должны быть приняты радикальные решения, с тем чтобы в итоге обеспечить нам победу». Мне хорошо известно, говорит Брокдорф-Ранцау, рисуя облик Парвус-Гельфанда, что «характер его, по мнению современников, неустойчив; однако, — добавляет он успокаивающе, — его связи в России, на мой взгляд, могут теперь иметь решающее значение для развитая всей ситуации в целом». Ведь Гельфанд был в России «одним из первых, кто работал для успеха, достигнутого теперь»54.
Взаимодействие Парвус-Гельфанда и графа Брокдорфа — свидетельство тому, что время это было переходным. Старый революционер все свои чаяния связывает все-таки с немецкой военной силой, он надеется, что с победой Германии царизм падет. Неразборчивый в средствах, он сближается с консерватором, свободным от предрассудков, связывает себя с ним совместностью действий, отметая ради достижения цели все идеологические расхождения.
Однако еще до приведенного письма Ранцау немецкая сторона уже вела совершенно секретно переговоры о возможном проезде русских революционеров через Германию. Позже, И апреля, Бетман-Гольвег лично докладывал кайзеру, что незамедлительно после начала русской революции им было указано послу в Берне: «Установить связь с проживающими в Швейцарии политическими изгнанниками из России с целью возвращения их на Родину, — поскольку на этот счет у нас не было сомнений, — и при этом предложить им проезд через Германию»55.
Как это было и в практике предыдущих лет, такого рода связь устанавливается через посредников: например, хотя обстоятельства этого случая не совсем ясны, речь может идти о безрезультатной миссии в Цюрихе агента Парвус-Гельфанда Георга Склярца (после войны он стал известен как спекулянт)56, которого Ленин, по выражению Платтена, не долго думая, выставил за дверь как, дешевого шпика немецкого правительства»57.
Однако решающая предпосылка для предстоящей немецко-большевистской «совместной акции» возникла в результате соответствующей позиции созданного с первых же дней русской революции «Центрального Комитета по возвращении на родину проживающих в Швейцарии русских эмигрантов», который объединил в общей сложности 560 революционеров всех направлений, стоявших на платформе Циммервадьдской конференции58. Революционеры стремятся домой, ибо с началом Февральской революции Россия становится «местом массового паломничества»59.
Представители всех участвовавших в Циммервальде русских и польских партий собираются вместе 19 марта, чтобы обсудить план, предложенный проживающим в Париже меньшевиком Мартовым. Сообразно с этим планом должен быть избран путь возвращения через Германию, ибо о другом, по всей вероятности, не могло быть и речи ввиду вполне очевидного отрицательного отношения Антанты, а также из-за угрозы нападения подводных лодок на морских путях. В качестве компенсации немецкому правительству следовало бы предложить возвращение на родину из России интернированных немцев и австрийцев. Швейцария официально посредничать не может, так как существует опасность, что Антанта усмотрела бы в этом нарушение ею нейтралитета. Часть более умеренных эмигрантов желает получить сперва ответ из Петербурга или дождаться официального приглашения от Керенского. Но руководящие лица настаивают на немедленном возвращении домой. Живущий поныне в Берне швейцарский социалист, национальный советник Роберт Гримм облекается доверием вести переговоры. Они должны проходить в величайшей секретности. Но возникает неприятность: Гримм узнает, что об этих договоренностях было сообщено Мартову и другим членам парижской группы. Ему приходится опасаться, что кое-что может стать достоянием гласности и скомпрометировать Швейцарию60. Она же между тем крайне заинтересована выпроводить этих опасных гостей, а также в том, чтобы не потерять шанс на европейский мир. И хотя Швейцария не утратила своих первоначальных опасений, она все же деятельно, но скрытно включилась в осуществление этого плана. Поэтому Гримм ведет переговоры как с федеральным советником Политического департамента в Берлине Гофманом, так и с немецким послом61.
