— А что сказал отец? — с интересом осведомился я.

— Он очень сердился на дядю. Даже осмелился упрекать тетю, зачем не оставила дядю в лечебнице. Но вышло худо… Тетя обиделась и добрых две недели не разговаривала с папой. Л на меня еще долго после этого смотрела презрительно — ведь я была причиной такого столкновения. И смеялась над папой, зачем он принимает всерьез такую чепуху. По это была не чепуха, Петя, я уверена, не чепуха!

Теперь мне уже не составляло труда расспросить и о случае с Кати. Сходные обстоятельства, только произошло это не так давно. Кати полоскала белье в корыте, погода была жаркая, она расстегнула блузку. Кирилл проходил мимо да и запустил руку ей в вырез. Однако Кати не нуждалась в помощи — она выхлестнула на нахала чуть ли не целое корыто. Кати — о, она и черта не испугается! Она только хохочет над Невидимым. И все-таки она тоже не показывается ему больше в таком виде, как тогда.

Я не успел порассуждать о бесстыдстве сумасшедшего и об отваге Кати: легкая на помине, та ворвалась в комнату с тряпкой и веником. Ее обмануло благоговейное молчание, которое мы с Соней хранили. Увидев нас в столь меланхолическом настроении, Кати прыснула, но сейчас же горячо попросила прощения. Ей бросилась в глаза поднятая крышка рояля, и она стала уговаривать Соню проверить, как я танцую, предложив себя на роль тапера. Соня ответила, что ей сейчас не хочется танцевать, тогда Кати начала рассказывать ужасно смешной эпизод, только что происшедший на кухне: кухарка Анна, высунув голову из двери — свою глупую голову с неряшливым пучком на макушке, — спросила Кати, не знает ли та, когда я спущусь в кухню показаться.

— Подумать только! — захлебывалась смехом Кати. — Она вообразила, что вы ей нанесете официальный визит! Я спросила, прибрала ли она хоть немного кухню-то… О господи! Вы бы сходили к ней, а? Если уж она уселась на свою табуретку у плиты, ей не так-то легко подняться, у нее ужасно толстые ноги, как ведра, и знаете, стоит Анне хоть немножко разволноваться, из них вся сила уходит… Право, мне и самой интересно посмотреть, как она вас встретит!

Соня не смеялась шуткам Кати, словно немного обиделась. Ей сейчас куда больше по душе было то меланхолическое настроение, которое установилось до появления Кати — настроение, располагающее к взаимным исповедям и утешениям.

— Если верить вашим словам, — сказал я, обращаясь к Кати, — ваша Анна похожа на бабу-ягу.

— А вот и нет! — Кати махнула пыльной тряпкой у меня под носом. — Лицом она даже довольно миловидна. У нее правильные черты, румяные щеки, голубые глаза. Знаете, чем-то она напоминает продавщиц в питейных лавках — у них тоже ведь красные носы… Сдается мне, Анна любит иногда выпить чего-нибудь сладенького «для сугреву»…

Соня смотрела на нас с хмурым упреком. Ей не нравилась непринужденность, с какой девушка обращалась ко мне. Соня явно немножко ревновала. А я подумал, что совсем недавно опа сама довольно некрасиво обходилась со мной в компании с мальчишками Фюрста. lie то чтобы я желал отплатить ей той же монетой, но мне приятно было убедиться, что роли переменились.

— О господи! — воскликнула тут Кати с удивлением. — Да у вас круги под глазами! Вы совершенно не умеете кутить!

И она дотронулась пальцем до того места на моем лице, где якобы были эти круги. Ане любопытством разглядывал ее фигурку, ее крепкие грудки, вырисовывающиеся под обтягивающим свитером.

— Кати, — оборвала ее Соня, — Петр хочет посмотреть комнату дяди. Не знаешь, что он сейчас делает? Если его нет дома, ты могла бы проводить Петра…

Она говорила с притворным добродушием, но голос ее дрожал от обиды и негодования.

— А, хотите полюбоваться берлогой нашего Невидимки? Как раз очень удачно — он только что спустился, видно, к Паржику в подвал отправился. Пойдемте прямо сейчас!

Я вопросительно оглянулся на Соню. Может быть, лучше не ходить? Но какой-то дьявол нашептывал мне: ничего, надо ее немножко наказать! Зачем она занимается такой акробатикой чувств? Если хотела поболтать со мной, даже поцеловаться, — почему не отослала Кати вместо того, чтоб навязывать ее мне в провожатые? К тому же, если я сейчас покажу, что разгадал ее каприз и готов считаться с ее фокусами, недоразумениям конца не будет.

Я только погладил ее по щечке, словно маленькую девочку, чьи причуды непонятны, а потому и неисполнимы, и последовал за Кати, которая взбегала по ступенькам впереди меня, как дикая козочка.

По мере того как мы поднимались на мансарду, все явственнее становился какой-то особый даже не неприятный запах. Я с подозрением повел носом.

— Это ничего! — рассмеялась Кати. — Это всего лишь сладкие рожки — он их прячет всюду, под матрасом, на шкафу, под скатертью на столе… Это он так развлекается: спрячет, а потом найдет и с удовольствием хрупает. Его любимое лакомство — и будто бы с самого детства.

— И, конечно, он их ворует, — заметил я.

— Ясное дело — как всё. Старая пани подсовывает ему эти рожки, где только может. Ну вот, глядите: стены совсем голые.

Следом за Кати я вошел в комнату. В ней действительно были только стол, стул, шкаф да железная кровать.

— Его все раздражает, — объяснила девушка. — Как-то дядя велел повесить здесь несколько картин, пусть, мол, любуется, — так он все выкинул в окно. Он не терпит никаких перемен.

— В точности как почтенная тетушка, — с невинным видом обронил я.

Кати глянула на меня — и прыснула. Она смеялась, как смеются дети, прикрывая ладонью рот. Мне было приятно с ней — она с такой готовностью принимала всякую, хотя бы и совсем простенькую шутку.

На столе лежала аккуратно разлинованная, совершенно новая тетрадь.

— Сонина! — обрадовалась Кати. — Он стащил. А Соня-то расстраивалась позавчера, что потеряла…

Я с любопытством взял тетрадь в руки. На первой странице каллиграфическим почерком была выведена надпись: «Никднев расэ Ликерхэ, или Натай как сялатьсде мымдивине».

Эта абракадабра привела меня в недоумение. Я еще раз медленно прочитал ее вслух, и вид у меня при этом, вероятно, был дурацкий. Тут раздался звонкий смех Кати. Она доверчиво приблизила к моему уху свое личико, похожее на лицо фавна оттого, что при смехе уголки ее губ высоко поднимались.

— Не расшифровали? А вы угадайте! Или сдаетесь?

Я сдался, и Кати торжествующе выпалила:

— «Дневник сэра Хэкерли, или Тайна, как сделаться невидимым!» Неужели не поняли — он просто переставил слоги!

Я готов был отдать должное ее догадливости, но она объяснила, что это не первый труд Невидимого, написанный тем же способом.

— Видите — а дальше ничего нет. Вся тетрадь чистая. Это тоже не впервой, что он не двинулся дальше.

— Стало быть, он считает себя каким-то сэром Хэкерли. Откуда, скажите на милость, он взял это имя?

— А, это у него какая-то новая выдумка. Он еще никогда себя так не называл. Взял просто с потолка. Он часто бурчит себе что-то под нос. А потом забывает все, что выдумал. Забудет и про Хэкерли. Погодите-ка, я вам покажу нечто более связное. Гляньте, — Кати быстро выдвинула ящик стола, — сколько здесь бумажек! Как-нибудь в дождливый день можете почитать.

Несколько листков упало на пол, я их подобрал. На первом из них торопливым, нервным почерком было написано: «Повинуясь голосу помазанника божия, войско стянулось в котловину у реки Броуздалки, ожидая повеления Невидимого, который должен был явиться из Печенской каменоломни. Верные рыцари собрались впереди, и с ними хоругвеносцы с хоругвями, на которых пылал герб Невидимого: ладонь с двумя поднятыми для клятвы пальцами. И дрогнули изменники по ту сторону Печенского холма, ибо знали они, что Невидимый благословит оружие верных своих и поведет их гласом и всевидящим оком своим».

Больше на этом листке ничего не было. Я понял — это какая-то воинственная история, роман, в котором он, Невидимый, играет главную роль то ли короля, то ли бога.

— Он никогда ничего не кончает, — сказала Кати. — Мы часто находим бумажки с одной только фразой, а то и вовсе не законченной. Но вам везет! Вот у вас в руке что-то подлиннее!