— Оно мне больше не нужно. Письмо подтверждает их глупость. — И, помолчав, продолжал прежним кротким голосом: — А что думает брат Себастьян?

— Призвать обоих на божий суд за обиду, святой владыка.

— Не надо... Бог дал достаточно знамений, подтвердивших нашу правоту. — Бросив взгляд на Себастьяна и уловив, что тот не понял его, Николай добавил: — Посмотри, какой чудесный день он послал на землю после их отбытия.

Брат Себастьян поклонился, вновь поцеловал руку папы и исчез в темных коридорах. Папа постоял, вслушиваясь в его легкие шаги и пытаясь вернуть себе прежнее настроение, но не смог и погрузился в земные мысли и тревоги. Интересно, как чувствуют себя император и Иоанн Равеннский? Правда, Николай победил обоих, победил лотарингских архиепископов и епископов, даже короля Лотара II, хотя тут победа будет полной только тогда, когда папа устранит Вальдраду и восстановит в правах законную супругу. Все в руках папы, все, далеко лишь неуязвимый Фотий. Если объявить всеобщий военный поход на Константинополь, вряд ли это даст результаты. Николай не спрашивал себя, будет ли это законно, его интересовали лишь результаты. Едва он подумал, что Ростислав продолжает вести себя как самостоятельный правитель, его охватил гнев. Где же Людовик Немецкий? Чем занимаются остальные короли?!

Немало времени прошло с того дня, когда папой Николаем завладело странное блаженное настроение. Жизнь шла своим чередом. Весна давно миновала; на дворе стояла золотая осень с карминовыми прожилками в листьях деревьев. Забыв о счастливом мгновении на черепицах дома, воробьи увели окрепшее потомство под другие крыши. Лотар привел во дворец законную супругу. Все успокоилось. Утих и Ростислав, Людовик Немецкий принудил его стать своим вассалом после очень напряженной битвы под Девином. Победы были, но результатов не ощущалось. Посланцы Фотия все так же спокойно жили под крылом Ростислава. Папа объяснял это неразберихой в королевстве Людовика Немецкого. Многие маркграфы ополчились против него, после того как он посадил Карломана под домашний арест, лишил титулов маркграфов, помогавших сыну. Их оказалось немало, и между ними были родственные отношения, так что вокруг короля усиливалась тайная неприязнь. Пока не упрочит собственный трон, Людовик не станет тратить силы на закрепление победы над Ростиславом. А до этого времени Константин и Мефодий будут делать свое еретическое дело. В его еретичности папа не сомневался ни минуты. Ведь они дерзнули выступить против триязычия, против Исидоровых декреталий, они проповедуют слово божье на каком-то простонародном языке.

Пора разобраться в их проповедях, покончить с бесовскими домогательствами византийских посланцев. Но каким образом? Николай этого еще не решил, ибо другие, более важные события вторглись в тишину Латерана и поглотили его внимание. Болгария проиграла войну с Восточной империей и приняла христианство от Константинополя! Совсем неожиданный удар! Папа не находил себе места, он злился на всех: и на Фотия, и на Бориса, и на Людовика Немецкого, который написал ему когда-то о готовности болгарского князя принять слово Христа от святой римской церкви. Папа настолько поверил этому, что поторопился уведомить кое-кого из епископов. А на деле, оказывается, он предал гласности свое унижение, упавшее как снег на голову. Эта осень осталась в душе Николая не золотом, а туманами: он замкнулся, отдалился от людей на всю зиму, до следующей весны. Все козни патриарха он воспринимал сквозь мглу поражения и внешнего безразличия — до того, пока не узнал о бунте болгар против князя и византийских священников. Надежда снова засветилась в его взгляде. Папа Николай ожил. В походке вновь появилась упругость. Властные нотки в голосе обрели прежнюю ясность и силу. Брат Себастьян каждое утро сообщал известия из болгарских земель. После подавления бунта интерес папы как будто заглох, но это только казалось. Людовик Немецкий сообщил, что болгарский князь обратился к нему с просьбой посодействовать его встрече с папой Николаем. Король не мог сказать, о чем будет беседа, он просто не знал. Ничего, папа был доволен и этим. Выходит, князь болгар не забыл о нем. Вновь возродившаяся надежда придала смысл деятельности римской церкви. Папа взялся за дела королей и епископов. Кто-то кого-то преследовал, кто-то увел чью-то дочь, целые графства брались за оружие из-за мелочных поводов. А в это время на крышах птицы любили друг друга, выкармливали новые поколения, без ссор и распрей устроившись в старых гнездах или соорудив новые по соседству. Воробьи из дома напротив снова учили детенышей летать. Папа смотрел, как птенцы весело подпрыгивают на крыше и их неокрепшие крылышки дрожат в предчувствии полета.

Жизнь птиц была простой, а жизнь людей — сложной. Птицы понимали друг друга с одного прикосновения клювика. А человек все норовил поссориться. Вот только что папа уговорил жену графа Бозо, Ингильтруду, вернуться к мужу, как вспыхнула распря во дворце Карла Лысого. Граф Балдуин увез его дочь и женился на ней. Папе пришлось немало потрудиться, успокаивая отца и примиряя его с влюбленными. Карл Лысый заставил Синод франкских духовников отлучить от церкви будущего зятя. Папа долго колебался, прежде чем принять чью-либо сторону. Дело Лотара II отняло так много времени, что вряд ли стоило снова заниматься подобным случаем. Но если ты однажды взял на себя обязанность решать светские вопросы, нельзя оставаться в стороне. Задачу папы облегчала просьба обоих влюбленных. Он дал свое благословение на их брак, и Карл подчинился его мудрому решению.

Мир населяли люди и птицы, все — божьи создания, а наместник Христа обязан заботиться обо всех, но птицы не тревожили его, а вот сознательные чада, сотворенные по образу и подобию божьему, никак не могли поделить между собой земли и женщин и удовлетворить свое честолюбие. Они все искали, но не находили, все копали кому-то яму и унижали самих себя, все клеветали, чтоб оклеветали их самих, и убивали друг друга. А божий закон не щадил никого, кто преступал его. Сказал же господь: не убий... Но убивать приходилось... Вот Борис, князь болгар, перебил взбунтовавшихся язычников. И если бы он не сделал этого во имя бога, убили б его самого во имя какого-то Тангры. Так что же, сложить руки и ждать смерти? Умирать, как когда-то первые христиане в этом городе, ставшем теперь опорой божьего престола? Если папа и его люди сложат руки, последователи Тангры сотрут их с лица земли. Но бог еще сказал: поднявший меч от меча и погибнет. Папа предпочитает руководствоваться этим вторым законом, более истинным. Такие люди, как Себастьян, угодны богу, они его темь, но и его сила. Когда ты победил, тебе легко отправить своими послами высокомерных честолюбцев типа Арсения, епископа Хорты, — пусть распространяют твои послания и внушают своем осанкой уважение к тебе. Теперь хортенский епископ обходит королей, сообщает распоряжения папы, и ему никто не смеет противоречить. Вот и Карл Лысый подчинился папскому приказу и благословил влюбленных.

Божья земля, божьи птицы, божьи люди... И над ними — он, папа Николай, а выше — только небо...

Папа встал, самодовольно погладил бороду и посмотрел на карниз дома напротив, где воробьи учились летать.

Миссия покинула монастырь под Аквилеей. Константин ехал впереди, погруженный в мысли.

Печален мир без доброго слова, пуста душа без надежды и земля без зерна, без будущего плода. Лишь дорогам нет конца, были бы только силы скитаться по ним... Константин чувствовал усталость. Стал побаливать желудок, усилилась тревога, вызванная сомнением, что дело их бессмысленно. В первый раз отчаяние овладело ими, когда Аквилейский патриарх Лупос не разрешил образовать новый диоцез из земель Паннонского и Моравского княжеств. Диоцез был необходим в непрестанной борьбе с немецкими священниками, понаехавшими в государство Ростислава. Князь поддержал братьев. Это была его идея — объединить близлежащие славянские территории в отдельный диоцез под руководством Константина. Братья уцепились за идею, потому что увидели в ней спасительный росток. Они оставят в Моравии поколение ученых молодых людей, которые по знаниям будут на несколько голов выше немецких священников. Они-то и станут краеугольным камнем самостоятельной моравско-паннонской церкви. Оба князя договорились между собой, оставалось получить благословение аквилейского патриарха, но тот, по-видимому, боялся зальцбургского архиепископа. Патриарх утверждал, будто не имеет права образовывать новые диоцезы. Может, так оно и есть. Константин ощущал, как сужается горизонт вокруг миссии, как враги все выше поднимают головы и люди начинают отступать перед озлоблением немецких священников, не гнушающихся никакими средствами для вытаптывания семян, посеянных с таким трудом. Первая жертва в этой борьбе расстроила всех. Недруги объявили Деяна колдуном, обвинив в том, что-де нечисть каждую ночь собирается в его суме и передаст часть своей бесовской силы чудодейственным травам и кореньям. Эти слухи поползли после того, как старик поднял княгиню со смертного одра. Молва шла за ним по пятам, и немецкие священники натравливали на него простолюдинов.