Войско двинулось вдоль берега Савы, и дозорные веером рассыпались по направлению к Драве. На четвертый день остановились, чтобы осмотреть противоположный берег. Буйная растительность мешала обзору. Выше, где был брод, первыми бросились в весеннюю воду дозорные Дометы. При их появлении кусты раздвинулись, и с противоположного берега полетели стрелы. Дозорным тут же пришлось взяться за оружие. Борису было невмоготу смотреть, как гибнут его воины, и он приказал перейти Драву. Большие бараньи меха были надуты и спущены на воду. Кони вошли в реку. Держась за их хвосты, пошли пешие воины. Наблюдая это сумасшедшее движение к смерти, хан еле сдерживал коня. Хорваты все туже стягивали кольцо вокруг выходящих на берег. Болгары вылезали из воды мокрые, ослепленные блеском вражеских мечей и сразу же, нанося удары копьями, бросались на помощь дозорным. Они бились упорно и бесстрашно. От разгоряченных тел валил густой пар, как от камней в бане, на которые плеснули водой. Смелость воинов вдруг прибавила силы рукам Бориса, а сердце его охватил гнев. Вынув длинный баварский меч, подаренный Людовиком Немецким, он крикнул что-то неразборчивое и пришпорил коня. Конь рванулся, его передние ноги поскользнулись, и хан чуть было не упал. Остального он не помнил, знал только: вовремя подоспел, вовремя врезался в ряды врагов...

Первое сражение выиграли болгары. Успех вызвал улыбку на лице хана, но она погасла, когда он огляделся вокруг. Многие пешие пали: одних унесла буйная река, другие лежали на чужой земле ничком или навзничь, мертво уставившись в безумно-голубое небо. Особенно жалко было одного русого мальчика, всегда державшегося рядом с Дометой; люди говорили, что он был сыном его погибшего друга. Теперь мальчик лежал на траве с распростертыми руками, а над его головкой покачивался синий колокольчик. Усердная пчела раскачивала цветок, наполняя мир около мертвого мальчика непрестанным жужжанием.

Борис велел похоронить его и на могилу положить цветок. Тяжелораненые ползли к берегу, где их должны были взять на телеги. Первые обозные телеги уже пересекли реку. До захода солнца подошли и остальные и, когда отъехали подальше от места сражения, разбили лагерь для ночевки. Зеленые холмы напротив и отпугивали, и притягивали их, поэтому сон не приходил к людям.

К утру сильно похолодало. Ледяная роса висела на травах, вербы потемнели, словно пряча неожиданные опасности враждебной земли. Обозные телеги, расположенные вокруг лагеря, напоминали стену.

Их высокие боковые стенки были отцеплены и свисали до земли, телеги были поставлены в два этажа и привязаны одна к другой за прочные дубовые чеки. Борис обошел безмолвный лагерь и всюду встречал бодрые и удивленные взгляды стражников. Кое-где горели костры. Князь хотел было отчитать воинов, но веселые языки пламени привлекли его, он присел на корточки и протянул ладони к огню. Стражники отодвинулись и почтительно встали в шаге от него. Грея руки и улыбаясь, Борис выпрямился и стал вглядываться в сторону реки. Все вокруг обволакивал белесый туман. Сообразительный враг легко может проникнуть в лагерь под покровом тумана, если у него есть челны.

— Охрану там поставили? — спросил князь, указывая на туман.

Еще вчера вечером удвоили, твоя светлость, — ответил Домета.

— Правильно сделали.

Утреннее солнце почти затерялось в речном тумане, как бы растворилось в нем, но мало-помалу, набрав силу, победило серовато-белую мглу. Звуки первого рога взвились над лагерем, пробуждая воинов от сна. Начали откидываться бурки, из-под них появлялись усатые заспанные физиономии. Выстроили обоз, впрягли коней и двинулись дальше, меж холмами. В полдень пришлось остановиться и перестроиться к бою. Дозорные известили, что впереди показалось неприятельское войско. Борису пришла в голову мысль, которая вернула ему спокойствие: надо победить или умереть — третьего не дано. Перед ним тянулась продолговатая, как корыто, зеленая долина, достаточно просторная, чтобы вместить славу победителей или стать могилой для всех.

Хорваты неожиданно появились с двух сторон. Конница вылетела из неприметной ложбины, где, вероятно, было русло небольшой речки. Пешие воины показались перед самым носом болгар, в противоположном конце долины. Боеготовность противника несколько смутила болгар, но, недолго и неуклюже посуетившись, они приняли боевой порядок. Болгарская конница расположилась на флангах. Обе стороны были готовы к бою, но продолжали стоять на месте в ожидании, кто начнет первым. Ближе к вечеру легкая конница хорватов попыталась увлечь за собой левые и правые друнги болгар, но ей это не удалось, и всадники Галопом вернулись на прежнее место.

С наступлением темноты Борис велел воинам из второго и четвертого рядов отойти к телегам и отдохнуть до первого рога. После отдыха они должны были сменить остальных — первый и третий ряды. Бессонница — злейшим враг на войне. Рассвет застал оба войска друг против друга, продолжалось испытание нервов. Наверное, терпение иссякло бы и бой грянул бы, если б не появился мчавшийся галопом гонец. Он прискакал со стороны реки. Лошадь была вся в пене. От его вестей князь потемнел, словно туча. Сербы ваяли в плен Расате и двенадцать великих боилов. Весть мгновенно облетела войско, боилы и тарханы были созваны на совет. Решили мириться с хорватами или, если те не согласятся, постепенно отступить за реку. Домета с двумя боилами вышел перед строем, поднял копье, наклонил его налево, потом направо и вбил в землю в знак прекращения боевых действий. Сделав еще два шага вперед, он вынул меч из ножен и передал его боилу. То же самое сделал один из хорватов. Они встретились посередине между враждебными войсками, чтобы выслушать предложение Дометы. После обеда на это место пришли Борис и хорватский князь. Преподнеся друг другу богатые подарки, они дружески расстались. Теперь стало гораздо легче перейти реку...

Сарацины разбиты!

Добрые вести летели на крыльях, одна лучше другой.

Народ толпился на площади перед церковью святой Софии, чтоб услышать очередную благодарность небу за победу Христова оружия. На торжищах и в лавках, на светских и духовных собраниях не умолкала хвала благословенному могуществу Византии. Патриарх Фотий в соборном храме отслужил торжественный молебен в честь победы, и в сказанном им слове была немалая доза византийского лукавства:

— Аллах побежден, но есть и другие божества, оскверняющие землю и души людские и ожидающие меча возмездия. Пора небесному судии направить наш меч в сторону Болгарии во имя блага соседнего нам варварского народа...

Эти слова Фотия облетели весь город. Они были сказаны, чтобы подготовить налогоплательщиков Константинополя к войне против болгар. Варда и Петронис были готовы к долгожданной войне, однако василевс колебался. Он не имел ни малейшего представления о военных делах империи, но теперь вдруг ударился в полководческие амбиции. Когда Михаил говорил, Варда обычно молчал, выжидая, пока он наговорится всласть, а затем поступал по-своему. Однако с некоторых пор Василий, вероятно, настраивал императора против него: Михаил стал нервничать, когда речь заходила о войне. Он сердился на Варду, ворчал. Не исключено, что он делал это нарочно, чтобы дать кесарю возможность понять причину его воркотни.

— Ладно, ладно! Война... Уж очень вы хотите ее, ты и Фотий, но только ли из-за войны вы так настойчивы?

— Из-за чего еще, мой император? — удивленно спросил Варда.

— Может, кое-кому войско нужно здесь, в столице, чтоб осуществить свои тайные замыслы?

— Но… ведь мы здесь... Я, Василий, Петронис...

— Так-так... — Михаил кивнул. — Говори!

— И скажу, мой император, ибо твои подозрения обижают меня. Разве я служу твоему величеству со вчерашнего дня, разве твоя светлость не знает меня, как самого себя? И теперь я слышу такие слова в награду за мою верность! Я сберег тебе трон, когда рука твоя была еще слаба, чтобы бороться с узурпаторами, объединившимися вокруг твоей матери, я стоял и стою возле тебя по поручению твоего отца! Я стараюсь не мешать твоим глубоким размышлениям, не обременяю тебя обычными государственными заботами. Если это породило твои сомнения, позволь мне передать дела империи человеку, которого ты выберешь, и удалиться из круга твоих приближенных. Я уже немолод, я отдал все, что мог, поэтому любое подозрение ранит меня больнее стрелы, особенно если оно исходит из мудрейших уст моего солнценосного василевса.