— А вы остались…

— А куда мне, княгине, было податься? В Петербург? В Грузию? И там родных не осталось, и во Франции не было. Жила, растила детей. Когда продала последние драгоценности, охватило отчаяние: как быть дальше? Стала искать работу, да что я умела делать? Оставалось одно — словесность. Но во Франции таких, как я, эмигрантов из России, без средств к существованию, было тысячи. С помощью знакомств удалось заполучить место в Иене, в университете. Уже после войны перебралась сюда, в Мюнхен. И вот тридцатый год живу и работаю здесь.

— А где ваши дети? — спросил я.

— О-о, они уже давно не дети. Сын стал дедушкой, а дочь — мать четверых детей.

— Они живут здесь?

— Сын возвратился в Париж, а дочь здесь, в Мюнхене.

— Вы живете вместе?

— Нет, у них своя семья. Я еще могу за собой последить…

— Не беда, — утешил старушку Казбек. — Вы, наверное, каждый день видитесь.

— Почему вы так решили? — озадаченно посмотрела на него княгиня. — Вообще-то они не так уж редко меня проведывают, два-три раза в год…

Теперь были удивлены мы:

— Два-три раза в год?

Она вздохнула:

— По здешним меркам это довольно часто. Свободного времени мало, да и ехать через весь город — это дорого. У дочери, конечно, есть автомобиль, но всегда мучаешься с парковкой… Это какой-то бич: приедешь на машине, а поставить ее негде, целый час ищешь свободное место. Но, похоже, вам не понять наши проблемы…

Прощаясь, она всплакнула:

— Надо же, через неделю будете в Москве. Вы даже не догадываетесь, какое это счастье…

Она уходила медленным шажком, ступая осторожно, словно нащупывая землю, как это делают старые люди. Я повернулся к Эльзе.

— Пойдем… — и запнулся.

Эльза смотрела вслед старушке странным взглядом, во всяком случае, доселе не знакомым мне, — каким-то уж очень серьезным, изучающе-недоверчивым и удивленным одновременно. О чем она думала в эту минуту? Не почудилось ли ей, что через много-много лет и она будет плакать от непроходящей тоски по далекой родине. И если я правильно угадал ее мысли, то сумею развеять ее сомнения. Нельзя войти два раза в одну реку. Времена меняются, и ты, Эльза, не можешь повторить судьбу этой старушки хотя бы потому, что расстояния, к счастью или несчастью, уже не те, что раньше, они легко преодолимы, и ты при желании в считанные часы можешь оказаться на краю земли. Да, времена меняются, и даже вчерашние враги стали нам друзьями, но как-то слишком быстро стали, вдруг, и поэтому в надежность и постоянство этой дружбы лично я пока не очень верю… Может быть, именно это неверие отразилось и в твоем взгляде, вызвавшем беспокойство в моей душе? Почувствовав мое смятение, Эльза ласково дотронулась до моей руки:

— Это я так… Не обращай внимания. Все хорошо.

Когда начался концерт, я со сцены поискал глазами Эльзу. Она сидела, как и тогда, рядом с седым, холеным мужчиной. Ну да, конечно, это ее отец. И глаза его через стекла очков следили именно за моими движениями, это точно, — на протяжении всего концерта я чувствовал этот взгляд, но что выражал он, этого я не понял. Спокойный, даже холодноватый, изучающий взгляд. Да и не все ли равно, что он обо мне думает, главное — мы с Эльзой, наконец, выбрались из плена сомнений и мучительных раздумий. А все остальное не имеет значения.

В антракте, наскоро переодевшись, я вышел в фойе. Эльза представила меня отцу, и я, ожидавший, чего греха таить, более-менее дружеских слов, был поражен подчеркнутой сухостью его скупых фраз.

— Отец говорит, что второй раз видит ваш концерт, и ты есть отличный танцор.

— Спасибо, — ответил я и любезно добавил: — Я старался для вас…

Герр Ункер, выслушав перевод, нахмурился, будто ему сказали какую-то дерзость.

— Эльза большая любительница народной хореографии, — сказал он, давая понять, что он не принимает от меня никаких других причин интереса Эльзы к нашему ансамблю. — Эльзе было очень полезно побывать на Кавказе. Она на месте ознакомилась с археологическими находками и теперь может со знанием дела заняться наукой. Перспективы у нее хорошие, — герр Ункер деланно засмеялся, — если, конечно, ничто не помешает ей стать великим ученым. К сожалению, женщина не пользуется уважением в научном мире.

Его слова звучали вроде однозначно, но я уловил подтекст в с виду невинной фразе: смотри, парень, не помешай… Я принял вызов, и мой ответ, конечно, прозвучал слишком жестко:

— Эльза обязательно станет ученым. Я об этом позабочусь.

Она старательно перевела мои слова, но последнюю фразу все же решила опустить.

— Не надо, — осуждающе сказала она.

— Твой отец не слишком любезен, — занервничал я.

— Он всегда сдержан в чувствах.

— Возможно.

Герр Ункер, конечно, ничего не понял, но, видно, догадался по тону, что происходит не очень приятный обмен репликами. Он тронул за плечо дочь и что-то сказал ей. Эльза просияла.

— Отец приглашает тебя завтра в гости. Это редкий случай, когда немец приглашает в дом человека, с которым только что познакомился… — И она обняла отца.

После концерта я подошел к Аслану Георгиевичу и объяснил ему ситуацию.

— Это хорошо, что тебя приглашают в гости, — улыбнулся он. — Эльза?

— Отец, — поспешно объяснил я.

— Отец? — поднял брови Аслан Георгиевич. — Думаю, тебя незачем спрашивать о твоих намерениях относительно Эльзы?

— Кажется, так, — смутился я.

— В таком случае отказываться от приглашения нельзя. Но одного не пущу. Понимаю, понимаю, тебя одного приглашают. Но это легко устроить. Эльза, думаю, нам поможет.

С оживленной площади, по которой с шумом носились машины и мотоциклы, мы свернули в проулок, — и шум остался там, позади. А здесь были тишина и покой. Лишь раздавались гулкие шаги редкого прохожего.

Дом Ункернов был старинный, с покатой крышей и толстыми стенами, выдержавшими не один век. Первый, а вернее, нулевой этаж, был приспособлен под гараж. Широкая лестница вела на следующий — в огромную гостиную с тяжелыми креслами и баром, пол ее был устлан белым ворсистым ковроланом, на стенах висели старинные портреты предков хозяев дома. Вдоль стены тянулся шкаф, заставленный толстыми книгами. По углам стыдливо таились обнаженные скульптуры-нимфы, прикрыв интимные места шарфом, японским веером или игриво ладонью. Экран, метра три на четыре, на который проектировалось изображение через портативную установку, заменял телевизор.

Герр Ункер ждал нас. Ждал не один. Рядом с ним с бокалом в левой руке стоял высокий, на полголовы выше герра Ункера грузный мужчина лет под шестьдесят. Коричневая от загара крепкая шея и упрямый подбородок выдавали в нем бывшего спортсмена, да и добротный двубортный костюм не скрывал округлостей по-прежнему мощных бицепсов. Выглядывавший из нагрудного кармана желтый в красный горошек носовой платок и ярко-желтый галстук придавали ему немного легкомысленный вид, но острый взгляд слегка выпученных зеленоватых глаз, окаменевшее, как у людей с горькой судьбой и несбывшимися мечтами лицо, настораживали, предупреждая, что их хозяин гневлив и ожесточен.

— Брат моей жены, господин Кофман, — представил его герр Ункер.

Алан протянул ему ладонь.

— Пардон! — сказал немец и кивнул на пустой рукав. — Для рукопожатий не приспособлен.

— Простите, — растерянно произнес Алан.

— Дядя Экхард — инвалид войны, — объяснила Эльза. — Он потерял руку там, в России. Он был горнолыжником, но война помешала ему стать чемпионом.

Герр Ункер гостеприимно повел рукой по гостиной:

— Садитесь, кому где нравится.

Бесшумно отворилась дверь, и вошла пожилая женщина. Ухватившись за ручку, торчавшую в стене, женщина повела ее вправо. Стена легко подалась и, превращаясь в гармошку, поползла до самого угла, и гостям предстала просторная столовая с окошком на кухню.

— Сейчас накроют стол, — герр Ункер любезно кивнул на бар. — Аперитив?