Ей стало неловко, что она так разоткровенничалась с незнакомыми людьми, потому что вдруг бодрым голосом заключила:

— Но мы все равно счастливы. Да, счастливы!

— Сбегай возьми в автобусе из моего портфеля две баночки икры и шоколад, — попросил меня Аслан Георгиевич П, посмотрев на Рози и ее сына, неопределенно произнес: — Да…

Начались танцы — вперемежку итальянские, русские, осетинские. Огненная тарантелла, симд… А потом, взявшись за руки и образовав круг, не очень слаженно, но самозабвенно пели песни.

Синьор Чака уже в который раз приглашал садиться в автобус, напоминая, что можно опоздать на самолет, — наверняка уже идет регистрация. Но итальянцы удерживали артистов, да и нам не хотелось прощаться.

Аслан Геогиевич, к которому уже непосредственно обратился синьор Чака, удивленно уставился на высокого мужчину в черной куртке, с которым он, дружески обнявшись за плечи, весело распевал песни, потому что итальянец вдруг убрал руки и, смутившись, отстранился. Лицо его выражало изумление и растерянность.

— Ты что?! — спросил его по-русски Аслан Георгиевич.

Испуганно глядя на него, итальянец что-то пробормотал.

— Он просит прощения, — перевел Виктор. — Он не знал, что вы… министр, иначе не посмел бы класть руку вам на плечо. Я ж, говорит, рабочий, а так повел себя с министром…

— Вот оно что! — рассмеялся Аслан Георгиевич и, обняв оцепеневшего итальянца, пошутил: — Но для тебя ж я не министр!

И тут итальянец взмахнул рукой и громко что-то прокричал, вызвав взрыв аплодисментов.

— Что он сказал?

— Что скоро и у них в Италии будут такие министры, с которыми можно будет вот так же в обнимку стоять и петь! — перевел Виктор слова рабочего.

… Внизу мелькали разбитые на аккуратные квадраты участки земли. «Боинг» набирал высоту. Рядом слегка похрапывал Алан, а я вспоминал последние минуты прощания с рабочими и размышлял о том, что если людей тянет друг к другу, расстояния в тысячи километров не помеха. Можно, можно дружить и понимать других…

И еще думал о том, как тесен земной шар. Вот только распрощались с итальянцами и уже приближаемся к Германии. Ансамблю предстояло гастролировать в ФРГ, на земле Гессена, а потом и в Мюнхене. В родном городе Эльзы… А что, если она узнает и придет на концерт? Что будет? Я боялся этой встречи и жаждал ее… Вот так: существует себе спокойно человек, кажется, что он волен жить, как ему заблагорассудится, и вдруг выясняется, что не только от него самого зависит личная судьба, но и от прошлого; оказывается, и я причастен к тому, что происходило много лет назад, и мне приходится считаться с этим. И тут уж ничего не поделаешь.

«Боинг» пошел на посадку. Махину стало качать, резко бросать вверх-вниз, вправо-влево.

— Сколько раз летал на аэробусе, но ничего подобного не испытывал, — удивленно покачал головой Аслан Георгиевич. — А ведь класс машин у «Ил-86» и «Боинга» один и тот же.

Аэропорт Франкфурта-на-Майне поразил воображение не только размерами и длиной полос. Здесь было предусмотрено все вплоть до мелочей для удобства пассажиров. Из салона самолета мы напрямик попали в аэровокзал, который был так напичкан эскалаторами, что, казалось, не придется делать и шага, — они доставят тебя и к автобусу.

Представители фирмы, с которой Министерством культуры СССР был подписан контракт о гастролях, а также члены правления общества «ФРГ-СССР» чинно и торжественно приветствовали артистов, вручили каждому по букетику из трех роз и пригласили к автобусу, который и своими размерами и комфортабельностью превосходил все, на которых ансамблю когда-либо приходилось ездить.

— Кондишн, два холодильника, — охотно сообщила фрау Тишман, женщина внушительных размеров.

Ребята привычно не занимали первые сиденья, оставляя их Аслану Георгиевичу, переводчику и представителям немецкой стороны.

Но фрау Тишман обратилась к министру:

— Хозяйка фирмы «Линдекс» хотела встретить вас в аэропорту, но позавчера случилась беда: она сломала ногу. Ее коттедж несколько в стороне от нашего маршрута, но пока ансамбль будет устраиваться в отеле и ужинать, мы навестим фрау Дитрих, если вы не возражаете.

— Что вы! Конечно не возражаю…

— Помимо переводчика можете взять с собой кого-нибудь из танцоров, — милостиво разрешила фрау.

«Счастливчиком» оказался я.

— Пора в путь, — нетерпеливо заявила фрау Тишман. — Хозяйка фирмы заждалась нас.

— Хорошо, я только посмотрю, как устроились ребята, — сказал Аслан Георгиевич — Ну что вы! — несколько обиженным тоном ответила фрау Тишман. — Фирмой все предусмотрено. Мест в автобусе точно по количеству людей в ансамбле и сопровождающих. Личные вещи и костюмы уже загружают. В отеле готов ужин. Время рассчитано до минуты, так что для беспокойства нет оснований.

— Я не беспокоюсь, — улыбнулся Аслан Георгиевич, направляясь к автобусу. — Привычка у меня такая, проверить, все ли на месте.

Слова министра совершенно озадачили фрау Тишман. Все ли на месте… Неужели может быть иначе?

— Ну держись, Казбек… — весело протянул Алан, и дружный хохот покрыл его слова: всем было хорошо известно, как любит поспать Казбек.

Мы направились к автомобилю мимо двух мужчин лет под сорок — оба крепкие, с широкими плечами, оба с тяжелым взглядом, они изучающе смотрели на нас. Стоя возле белого лимузина, они ждали, когда Аслан Георгиевич, фрау Тишман, Виктор и я усядемся в «Вольво». Решив, что они тоже представители фирмы или общества «ФРГ-СССР», Аслан Георгиевич доброжелательно кивнул им и намеревался пожать им руки, чем привел в замешательство мужчин, и они точно по команде отвернулись в сторону. Фрау Тишман торопливо встала между ними, взяла под руку Аслана Георгиевича и потянула к машине:

— Фрау Дитрих ждет нас.

Охрана? — гадал я, глядя на крепышей. Но зачем? Неужели ансамблю что-то угрожает? Или пригласили на всякий случай? Мелькнуло еще одно предположение: спецслужба, но я отбросил его, не желая верить, что можно так открыто заниматься постыдными делами.

«Вольво» с места взял большую скорость, следом — я это видел в зеркало — рванула и белая машина с двумя мужчинами. Когда свернули с трассы к двухэтажному коттеджу, утопающему в зелени, лимузин последовал за нами. Автомобили замерли перед лужайкой, за которой раскинулся широкий, яркий и аккуратно ухоженный цветник.

Фрау Тишман приглашающим жестом позвала нас:

— Битте!

Она сказала, что хозяйке за семьдесят, но каково же было наше изумление, когда мы увидели полулежащую на диване моложавую даму с живыми, блестящими глазами. Она пожала нам руки и с акцентом, но бойко, чересчур правильным русским языком приветствовала нас:

— Добро пожаловать на нашу многострадальную землю. Синьор Чака говорил мне, что ансамбль — настоящее чудо. Я очень сожалею, что не смогу убедиться в этом воочию, — и она грустно показала на ногу в гипсе. — Вот, умудрилась перед самым вашим приездом. Не знаю, что и будет, заживет ли. — Она махнула рукой: — Кость у меня старая, хрупкая, и вообще я сама уже жуткая Баба-Яга… — Это было кокетство. Она явно напрашивалась на комплимент, и когда Аслан Георгиевич запротестовал, сказав, что хозяйка фирмы не одной молодой женщине может дать фору, она, запрокинув голову, рассмеялась, очень довольная.

— И по-русски вы говорите, будто родились на Волге, — добавил Аслан Георгиевич.

— Не на Волге, — уточнила она. — В Латвии, в Риге. Да, да, я родом оттуда. И зовут меня Елизавета Фридриховна. Так по-русски и обращайтесь ко мне. Я не только местом рождения связана с вашей страной. У меня двое сыновей, так вот один проживает… где вы думаете? — и, не дождавшись ответа, выпалила: — В Москве! И женат знаете на ком? — она назвала известную актрису. — Да, да, она моя невестка. Тут у нас с сыном вкусы совершенно совпали. — Она опять засмеялась. — Дело в том, что я обожаю ваши театры. Отправляясь в Москву, я заранее расписываю каждый вечер, отдаю их театрам. Я видела все спектакли, поставленные в вашей столице. И если я уж и вправду неплохо выгляжу, то только потому, что московский театр меня взбадривает и молодит. После спектакля я чувствую прилив сил, душевный подъем. Ах, как я скучаю по театру!