Литмир - Электронная Библиотека

— Папа предлагает для аппетита выпить рюмочку.

— Виски? Джин? Водка? — поднимая бутылки одну за другой, спрашивал герр Ункер.

— Во время гастролей — сухой закон… — начал было я, но Алан прервал меня:

— Удобно ли отказываться от глотка? Гляди, как уставился на нас безрукий. Еще посчитают нас за слабаков, — и он бросил хозяину дома: — Виски!

Герр Ункер одобрительно наклонил голову набок, подчеркивая удачный выбор гостя, произнес:

— Скотланд…

— Шотландские, — перевела Эльза.

— Это мы уловили, — усмехнулся Алан, с независимым видом усаживаясь в кресло.

Герр Ункер плеснул на донышко широких бокалов виски.

Алан лихо, одним глотком, проглотил напиток. Герр Ункер засмеялся. Кофман кисло усмехнулся и выверенным жестом, точно показывая доулисту, как это делается, медленно поднес к губам свой бокал и едва пригубил из него. Алан обратился к Эльзе:

— А нельзя ли не экономить на виски? Пусть нальет по-нашему, по-кавказски.

— Алан! — остановил я его. — Тебя Аслан Георгиевич послал меня сдерживать, а ты… Уймись!

— Мы с Экхардом дружили с малых лет, — начал герр Ункер. — Вместе бегали в школу, вместе пошли служить в армию, вместе воевали…

Эльза, неожиданно прервав перевод, что-то сказала отцу недовольным голосом. Герр Ункер, сдаваясь, поднял обе руки.

— Что это он все о войне да о войне? Разве мало других тем?

Но нужная тема долго не отыскивалась. Мы с Аланом старались не смотреть в сторону Кофмана, бесцеремонно разглядывавшего нас. А герр Ункер был все так же любезен.

— Будь у вас свободный вечерок, мы съездили бы в наш знаменитый пивной павильон. Там в главном шатре одновременно веселится пять тысяч человек и в двух примыкающих к нему — по две с половиной. Оркестр исполняет немецкую, американскую, английскую, русскую музыку… И состоит оркестр всего из трех человек. Из выпивки — лишь пиво, а закуска — только цыплята — табака и соленые хлебцы. Пиво подают в литровых кружках, одной рукой и не обхватить. У всех одинаковое меню. Там поют песни, рассказывают анекдоты, подтрунивают друг над другом, и никто не обижается. Это последнее дело — дуться из-за острого словца, прозвучавшего на празднике Белого медведя! Так? — он обратился за поддержкой к Экхарду.

Кофман никак не отреагировал на его слова, по-прежнему потягивая маленькими глотками виски из бокала и затягиваясь сигаретой.

— Могли бы посетить и «Максим», — излишне оживленно продолжил герр Ункер: — Этот ресторан не уступает парижским. Или направились бы в дискотеку. Вы, молодежь, всем другим развлечениям предпочитаете ее, в отличие от нас, стариков.

— Привычки своих соотечественников, папа, ты приписываешь и им? — спросила Эльза.

— Почему? Он прав, — великодушно сообщил Алан. — Мы тоже любим рок-музыку.

— И вам разрешают ее слушать? — недоверчиво спросил господин Кофман.

— А кто может запретить? — пожал плечами Алан.

— Ну как же? — прищурился Экхард. — А газета «Правда»? Она ведь, если мне не изменяет память, называет эту музыку буржуазной. Разве не так? — обратился он к Эльзе.

— Не совсем. Газета выступала против текстов, содержащих призыв к насилию, или откровенности другого порядка, — пояснила Эльза. — У нас подобного суррогата навалом, а у них строгий запрет на такое искусство.

— Но мы не делаем трагедии из того, что может прозвучать пошлая песня, — примирительно сказал герр Ункер. — В конце концов, кто не хочет — пусть не слушает. Это дело вкуса. Запрещают политики. А к политике большинство немцев относится подозрительно.

— Но у них же без политики, простите, и детей не рожают, — зло усмехнулся господин Кофман.

— И зачем отец пригласил его? — вздохнула Эльза.

Наступило неловкое молчание. К счастью, в этот момент дверь отворилась, и пожилая женщина вкатила столик на колесах, уставленный всевозможными соусницами, салатницами, а на нижней полке стояла батарея бутылок с выпивкой, соками, кока-колой, фантой…

— А вот и наш обед! — воскликнул герр Ункер.

— Ужин, — поправил Алан.

— Слышали? — встрепенулся Кофман. — Для нас это обед, а для них ужин. Я немножко понимаю по-русски… — и заключил: — Все у нас разное, абсолютно все!

— Но я надеюсь, наша еда придется гостям по вкусу, — примирительно произнес герр Ункер.

Ужин проходил в гробовом молчании, как и принято в немецкой семье.

Когда с супом — беловатой жижицей из тщательно измельченных овощей — и с тушеным мясом было покончено, на стол подали фрукты, — и беседа возобновилась.

— Эльза, — обратился к дочери герр Ункер, — спроси у гостей, почему они не экспортируют осетинское пиво, о котором с восторгом говорят все, кому посчастливилось его попробовать?

— Твой вопрос излишен, дорогой зять. Не продают осетинское пиво нам только по той причине, что наши пивовары могут узнать секрет его изготовления… — довольный своей проницательностью, Кофман с победным видом откинулся на спинку кресла.

— И вовсе не в этом дело, — возразил Алан. — Рецепт осетинского пива печатается в журналах, газетах и даже в книгах. У нас и дети его знают. Так что секретов никаких.

— А не предлагаем на экспорт потому, что оно не выдержит дороги, скиснет, — добавил я. — Пиво не теряет свои свойства всего шесть-семь дней. Даже наш пивзавод выпускает его малыми партиями, в расчете на то, что его тут же купят.

— Странные вы люди, — сердито посмотрел на нас герр Ункер. — Иметь такую возможность сделать бизнес и не найти способа продлить срок годности пива?! Ведь и наше светлое пиво быстро кисло, а теперь вот месяцами стоит — и ничего! Да и чехи преуспели в этом. А вы? Чего ждете? Каждый день — это потерянные тысячи марок.

— Вы правы, — вздохнул я. — Не умеем быстро реагировать.

— Что верно, то верно, — нервно проговорил Кофман. — Я видел ваши магазины с их плачевным ассортиментом. Пытаетесь что-то делать, но без толку. Крика о перестройке у вас много, а какие уродливые формы она принимает!

— Вы против перестройки?! — Алан стал заводиться.

— Слышали о кооперативном кафе на Кропоткинской улице? Ах, слышали… А посещали? Впрочем, я мог и не спрашивать: там на три-четыре месяца вперед все места забронированы. Конечно, дельцами. И туристы с Запада рвутся туда. Еще бы: первое капиталистическое заведение в самой Москве! Можно было бы приветствовать это, если бы не одно обстоятельство. Пообедав, мы стали рассчитываться. Представили нам счет на сумму, не меньшую, чем в парижском «Максиме». Различие лишь в том, что там за эту цену мы могли еще и напиться до потери сознания. А у вас за филе скромных размеров, чашечку кофе и зелень с каждого из нас содрали столько, сколько на Западе хватило бы на неделю. Одна редисочка стоит почти треть дневного заработка вашего квалифицированного рабочего. А рядом в магазине на эту сумму можно приобрести девять килограммов редиски. Вот вам и перестройка! Полное извращение смысла кооперации, которая задумана, чтоб облегчить проблему общественного питания. И самое странное: кафе не прогорает. Даже процветает! А на кого оно рассчитано? Миллионеров у вас нет, по крайней мере легальных. Значит, на воров и взяточников. Я интересовался, создаются ли кооперативы, которые решают проблемы дефицита товаров. Оказалось, таких мало. По очень легкому пути пошли: закрывают государственные кафе, рестораны, столовые, бюро услуг, и в этих помещениях открываются кооперативы. Но это же бессмысленно: с одной стороны не растет количество точек, которых и так не хватает, а с другой — цены в них подскакивают втрое-впятеро. А все потому, что нет конкуренции, и у людей нет выбора. Человек хотел бы туда, где цены ниже, а таких кафе нет. Или голодай, или плати за один чебурек дневной заработок. Разрешение на открытие кооперативов дают, не ставя никаких условий. Это из-за некомпетентности. Так хорошие идеи извращаются. Вот и не верю я в вашу перестройку. Никаких перемен, во всяком случае к лучшему, она не даст.

— Неправда, — не согласился Алан. — Жизнь должна улучшиться.

47
{"b":"240872","o":1}