— Да, мы из Советского Союза, — ответил Алан.

Она посмотрела на него и не словом, а взглядом выразила восхищение его ростом.

— А из каких вы мест, золотко?

— Из Орджоникидзе.

Она огорченно покачала головой:

— Не знаю такого города, родненькие, не знаю. Во многих местах России побывала, а вот такого города не помню. Старость, вы уж извините.

— А вы сами… — я боялся обидеть эту крохотную старушку и не знал, какое слово употребить, чтоб не задевая ее чувств, выяснить, не эмигрантка ли она.

— Согражданка я вам, согражданка… Вы-то, счастливцы-молодцы, давно ль из России?

— Скоро два месяца.

— И когда домой?

— Через неделю будем в Москве.

— В Москве-матушке?! — старушка смешно всплеснула руками и пригорюнилась. — Я родом из Петербурга, — вздохнула она, точно вспоминая что-то далекое-далекое, почти забытое. — Княгиня я. — И, спохватившись, с испугом проговорила: — Может, вам это неприятно слышать…

— Ну что вы, очень даже приятно, — успокоил ее Казбек.

Старушка несколько воодушевилась:

— Я, родненькие, одна из последних живых княгинь России.

Вернувшись со стоянки, Эльза подошла ко мне, взяла под руку и тоже стала слушать княгиню. Старушка говорила немножко нараспев, словно сказку рассказывала, а не о своей горестной судьбе.

Выезжая в семейном экипаже из дворца, в котором родилась и провела детство, девушка в белом, с пышной юбкой, платье, конечно, замечала и нищенок, и бедный люд, и подвыпившего мастерового, но ей и в голову не приходило, что у людей может быть беспросветная жизнь и острая нужда. И никаких надежд на будущее. И нищенка, и голодный мужик, смотревший вслед экипажу изумленными глазами, и мальчишка, разносчик газет, — все они казались призрачными существами, которых не гнетет их положение, — уж такими уродились, — и для которых привычны их заботы. Не ропщут же деревья, что они родились деревьями? Не жалуется же птица, что она птица? И летает она и поет свою вечную песню, наслаждаясь солнцем и упругим воздухом, легко взмахивая крыльями, возносящими ее над домами и деревьями. Маленькая княжна пребывала в грезах, не подозревая о той стороне реальной жизни, которое до времени было скрыто от нее, но с которой судьба уже уготовила ей встречу, и не одну.

Рассказывая о своей жизни, она невольно поведала нам и о том, что в пору ее молодости старались свои мысли передавать в изысканной форме, чтобы доставить собеседнику удовольствие и построением фразы, и интонациями, оживить свой рассказ легким юмором и множеством тончайших нюансов… Когда ей исполнилось семнадцать лет, любящие папа и мама задумали показать своему чаду Кавказ. Как они и ожидали, он очаровал ее. Особенно пришлись ей по душе поездки на фаэтоне вдоль Терека.

— Терека?! — в один голос воскликнули мы.

— Да, есть такая река в Дарьяльском ущелье, — пояснила она. — На этой же реке расположен и город Владикавказ, где мы тогда гостили.

— Владикавказ?! Но вы сказали, что не знаете такого города. Это Орджоникидзе.

— Как?! Орджоникидзе — это Владикавказ? — глаза у старушки округлились. Но… почему? Впрочем, я, кажется, догадываюсь. Так вы оттуда?! — она бросилась обнимать нас. — То-то, я смотрю, все чернобровые… Как я завидую вам. Я так любила этот чистый, будто воздушный городок, в объятиях гор. А фаэтоны! Едешь по узкому ущелью, так мелодично цокают копыта лошадей. Здоровенный горец взмахивает плеткой, ни разу не опуская ее на круп лошади. И так легко дышалось! Ветер приносил аромат альпийских лугов, и от него слегка кружилась голова. О, я ничего не придумываю, это действительно было так, хотя теперь, когда в городах задыхаются от гари, уже трудно поверить в это чудо.

Старушка словно возвратилась в пору своей молодости, всем своим существом она почувствовала себя юной княжной, которая танцевала на балах, прогуливалась по весеннему, цветущему саду и вечерами у распахнутого настежь окна мечтала об увлекательных путешествиях. И вскоре путешествие состоялось.

— Ах, знали бы вы, какую роль в моей жизни сыграл ваш уютный городок, — продолжала она. — Страсть к фаэтонам и стала причиной неожиданных перемен в моей судьбе. В поездках меня сопровождал грузинский князь, неделю, вторую… Он не сводил с меня глаз, жгучих, влекущих, — старушка смущенно засмеялась. — Я не боялась его. Для меня грузинский князь был такой же экзотикой, как и горы. Князь несколько раз заговаривал со мной о своих чувствах. Я же в ответ лишь смеялась. Не зло, конечно. От того лишь, что легко было на душе и что я имела над ним такую власть. Что я, семнадцатилетняя девушка, понимала в сердечных делах? А князь становился все нетерпеливее, все настойчивее. Но потом убедился, что в невинной душе он не встретит сочувствия. Ну и… — она умолкла, глядя куда-то вдаль.

— Он украл вас? — вырвалось у Казбека.

— Ну что вы! — встрепенулась старушка и укоризненно покачала головой. — Что вы! Князь — и украл? Он похитил меня! Тот день был изумительнее предыдущих: солнце заглядывало в ущелье, едва заметный ветерок ласкал лицо. Князь в этот раз не сел в фаэтон. Он ехал рядом верхом на своем несравненном скакуне, то и дело наклонялся ко мне, заглядывал в глаза. Но я и не догадывалась, почему он ведет себя таким странным образом. К вечеру мы приблизились к Гвилети. Знаете такой аул?

— Да, это под самым Казбеком, — ответил Алан.

— Там-то все и случилось… Князь дал какое-то поручение возчику. Тот не спеша отправился в аул. Князь приблизился ко мне, наклонился, вновь посмотрел в лицо. Я, как бывало и раньше, улыбнулась ему. И вдруг его рука обвила мою талию. Я хотела отчитать его за такую вольность, но от неожиданного рывка слова мои застряли в горле. Не успела я понять, что происходит, как уже оказалась на спине скакуна, и князь крепко прижимал меня к себе. А конь скакаш во всю прыть. Мелькали скалы, камни, повороты… Голова у меня кружилась от этой дикой скачки. Я испугалась. Но тогда еще не уловила, что задумал князь. Решила: хочет прокатить на коне с ветерком, испытать мою волю. Но скачем мы версту, вторую, третью, а князь не останавливает коня. Я пыталась крикнуть, чтоб он остановился, опустил меня на землю, но ветер унес мои слова…

— Вот черт! — восхищенно воскликнул Казбек.

— Не так, молодой человек, было просто все это, — покачала головой княгиня. — Мои родители подняли на ноги всю губернию, искали князя. Ему пришлось скрываться. Жили мы где-то в поднебесье, в крохотном ауле. И таиться бы ему не один год, если бы я не полюбила его, а, полюбив, — простила. Убедившись в своем чувстве, взялась сама за дело, написала отцу, но он не поверил, что меня не заставили это сделать силой. Тогда я поклялась князю, что буду ему навеки верна, и он отпустил меня к родителям. Потом была, как положено, свадьба, и мы танцевали со своим мужем свадебный танец, а гости стоя хлопали в ладоши…

А потом была революция, и от прежней размеренной счастливой жизни не осталось и следа. Россия бурлила и гудела, как растревоженный улей.

— У нас уже было двое детей: мальчик и девочка. Оба с такими же черными глазищами, как и у Арчила. Стали обсуждать, что нам делать. Он — князь, я — княгиня. Поблажек ждать не приходилось. Решили перебраться за границу. Тифлис тогда называли маленьким Парижем. Вот и всплыл конечной остановкой нашего бегства Париж большой. Прибыли во Францию, естественно, не без средств. Все фамильное золото захватили, и мое, и его. Неплохую квартиру сняли. Жить бы да жить. Но новая опасность: никак Арчил не мог привыкнуть к Франции. Засыпаю — он лежит с открытыми глазами, просыпаюсь — все так же смотрит в потолок. Ничего не мог поделать со своей ностальгией: подавай ему родной Тифлис — и все! Я как могла пыталась отвлечь его от тяжких мыслей, — но он не отходит, свое твердит: «Брошу все и возвращусь домой». Я ему: «Там для тебя, князя, только в тюрьме место». «Ну и пусть! — кричит. — Пусть в тюрьме, зато в Грузии!» Детей всем сердцем любил, но и они его не удержали. Как-то ночью исчез… Оставил меня с двумя малышами в Париже. Сперва ждали, затем искали — и во Франции, и в Грузии. Как сквозь землю провалился. Удалось ли ему перебраться через границу, где и как скрывался — так и не суждено мне было узнать. И взял он с собой из драгоценностей самую малость — только на дорогу.