— Что, в творожный крем попала горчица?

— Нет… Но ей в башку вдруг ударили воспоминания о том, как мы парились в твоей машине. Она принялась кричать, что мы, то есть ты и я, оба ни на что не способны. Ей, мол, раньше и в голову не приходило, что в наши дни похитители могут удерживать по нескольку дней честных женщин, а скоты полицейские наедают себе хари, вместо того чтобы гоняться за преступниками…

Он умолкает.

— Да, это так, Толстяк. Лучше бы ты был стекольщиком.

— Надо, что ли, тебе все время шутить, даже в серьезных случаях.

Я наливаю шампанское в бокалы, и мы принимаемся их опустошать.

— За здоровье Берты! — произношу я.

Парикмахер роняет скупую слезу в бокал.

Толстяк же, напротив, выпивает содержимое одним махом, будто речь идет о стакане минеральной воды в несусветную жару.

— Она была в таком бешенстве, что встала и ушла, — говорит Берю. — Она так вся возбудилась от собственных речей, сам знаешь! И вот она сматывается, а я еще не расплатился. Представляешь, она даже не доела малину под взбитыми сливками. Не пропадать же, когда оплачено, пришлось добить и ее порцию.

— Ну а дальше?

— Поначалу я не очень беспокоился. Я подумал, она пошла плакаться в жилетку моему другу Альфреду, присутствующему здесь…

Альфред подает плаксивый голос:

— А я ее даже не видел!

— Представляешь? — хныкает Берю. — Он ее не видел. Я целый день провел в поисках. Был и там и сям, всех знакомых обежал, во всех пивных в квартале побывал. Вечером прихожу домой — никого! Жду — опять никого! В десять часов меня приподняло и я побежал будить моего друга Альфреда, присутствующего здесь…

— А я ее так и не видел! — жалобно тянет косильщик усов и шевелюр.

— Слышишь? — всхлипывает Толстяк. — Он ее так и не видел… Мы бродили до полуночи от моего дома к его и обратно. Украли Берту!

— Иди ты к черту!

Последнее замечание мое. Не для рифмы, конечно, просто так получилось. Потому что меня вдруг охватывает волнение. Настоящее, по-серьезному…

— Маман, — зову я, — посмотри, пожалуйста, нет ли у нас в аптечке чего-нибудь тонизирующего. Дай нам по хорошей дозе, а то, похоже, всем троим не придется спать всю ночь.

Милое лицо моей матушки становится серым и озабоченным. Я беру ее за руку.

— Маман, не беспокойся, я придавлю завтра… Знаешь, как я люблю спать днем, когда ты делаешь уборку? В своем подсознании я слежу за тобой, как ты ходишь туда-сюда… Ты стараешься ходить на цыпочках и даже приподнимаешь двери за ручки, чтобы не скрипели, но я все равно слышу… И мне становится так хорошо во сне.

— Куда мы так гоним? — нудит Берю, подтверждая, таким образом, высказанную кем-то мысль, что человек всего лишь думающая былинка мироздания. Берю совсем не похож на былинку, скорее он выглядит огромным баобабом, но очень хорошо думающим, прежде всего о жратве.

— В Мезон, — отвечаю я в телеграфном стиле, что в принципе могло бы сподвинуть министерство почты и телеграфа сделать мне интересные предложения по трудоустройству.

— Опять! — вскрикивает Толстяк.

— Представь себе, жирный мешок, я путешествую в эту сторону уже в четвертый раз. Если полиция исчезнет, у меня всегда будет шанс устроиться в Управление общественного транспорта, чтобы работать водителем автобуса, когда откроют маршрут.

— А зачем ты туда едешь?

— Если бы у тебя была голова на плечах, а не молотилка для жратвы, ты бы вспомнил, как твоя жена утверждала, что она опознала дом… Ты же говорил, как она нас называла никчемными лентяями и прочее… Поскольку эта девушка не знает устали и у нее всегда свербит в заднице, в моей гениальной полицейской тыкве появилась мысль: возможно, ей взбрело в голову приехать в Мезон на разведку и понаблюдать за визитами в этот дом… Парикмахер всхлипывает:

— Вот наша Берта! Вся как есть: смелая, решительная, подчиняющаяся только своим высоким порывам…

— Хорошо, согласен, — говорю я, — мы ей выпишем медаль с лентой длиной с мантию кардинала, но прошу вас, голубчик, дайте нам подумать спокойно!

Обидевшийся охотник за вшами откидывается на спинку заднего сиденья моего самодвижущегося агрегата с двигателем внутреннего сгорания и больше не произносит ни слова.

Толстяк, который никого не боится (кроме жены), выплескивает продукт своей дедукции:

— Так, выходит, у этого проклятого Лавми рыло в пушку?

— Может быть, и так…

— Вот сволочь! Кинозвезда, весь из себя, увидишь, какую звезду я ему приклею на лбу, когда дело прояснится. Когда я на него отолью, можешь себе представить, как весь Метроголдвин порвет все контракты с ним на конфетти! Все эти дуры, у которых начинается

солнечный удар при взгляде на его фото, подумают, что перед ними Франкенштейн!

— Хватит выступать, как в театре! — затыкаю я его. — Прежде чем бить лицо, нужно убедиться. Всякий может ошибиться, как сказал еж, слезая с половой щетки.

— А что я такого сказал? Дело нечисто, это ясно! Если Берта уверена, что это здесь, значит, здесь! У этой женщины логика женская, можешь спросить у Альфреда.

— Я больше ничего не скажу! — петушится сзади желчный цирюльник.

— Не выдрючивайся, Альфред! — рекомендует Берю. — Сан-Антонио хоть и резок на язык, но парень хороший. Сердце держит на ладони. Сам подумай, он мог послать нас только что к чертям и пойти дрыхнуть. А вместо этого, заметь: он из кожи лезет вон, только бы найти нам нашу Берту!

Альфред, человек выдержанный, для которого правопорядок, особенно в части налогов, не пустое слово, быстро становится под знамена очевидной логики.

Я въезжаю в парк. Ночные птички дерут в ветвях глотки, исполняя мелодию «Эта ночь нам двоим».

Мне удается пристроить машину под раскидистым деревом в нескольких кабельтовых от дома. На аллее никого. Тишина — слышно, как урчит живот Берю. Со стороны домов огоньков не видно, лишь фонари в туманной дымке отбрасывают жидкие пучки света на аллею, похожую на дорогу в чистилище.

— Ну что? — вежливо спрашивает Толстяк. — Что ты придумал, мой Тонио?

Еще немного, и он меня усыновит, мой друг Берю… Без своей толстушки он погибнет — некого будет холить и лелеять. Теперь все его отеческие чувства будут направлены на меня.

— Я придумал, как ты говоришь, следующий ход: вы вместе с Альфредом пойдете в дом. Официально, как полицейские. Ты покажешь документы, если они, конечно, еще похожи на документы, ведь последний мусорный бак значительно чище твоих карманов. Няня обалдеет от неожиданности… Ты скажешь, что вы занимаетесь охраной Фреда Лавми и его семьи. Информатор сообщил о готовящемся ограблении, поскольку кинозвезда первой величины международного масштаба и так далее служит приманкой для воров…

— Думаешь, на нее подействует? — спрашивает Берю, опять начиная хромать на голову.

— Альфред тебе все объяснит… Вы задержите ее подольше. Спросите, например, в порядке ли система запирания дверей, и вообще поболтайте, заговорите ее…

Толстяк, кажется, уяснил свою роль.

— А что мы сможем узнать от этой птички?

— Думаю, из двух одно: или она замешана в похищении, тогда сделает вид, будто принимает ваш треп за чистую монету. Или же она белее Белоснежки, тогда на нее найдет кривоглазие, как говорит один мой знакомый окулист. Может, встанет на дыбы. В таком случае не придавайте этому значения… Держитесь прямо, официально, вежливо. Стиль: серьезность, смелость, решительность, понял?

— Будто надо мне говорить о всяких мелочах. Черт! — фыркает Берю. — С тех пор как мы друг друга знаем, черт возьми, ты должен бы привыкнуть, что в плане умного разговора я никого не боюсь!

Он с такой силой хватается за ручку дверцы, что меня охватывает паника, поскольку все, до чего дотрагивается Толстяк, имеет обыкновение в самом скором будущем прямиком лететь в помойку.

— А ты, Сан-А? Не пойдешь к нам в подкрепление?

— Вспомни, Толстяк, я уже засветился под другим предлогом. Она думает, что я менеджер агентства недвижимости.