С ребеночком на руках Фелиция напрочь забывает о жарком из свинины. Она сама теперь среди ангелов, а не Джимми (свинская игра слов, непереводимая на английский, древнепортугальский, новый гватемальский и все другие односложные языки).

Берю с братом парикмахером только что проснулись и ищут нас по всему дому. Но тут мы вваливаемся сами.

Толстяк шляется по дому в расстегнутой рубашке (манжеты без пуговиц, рукава свисают, как кожура банана, когда его начинают чистить), позволяющей обозреть его трехслойный живот, который он непрестанно почесывает. На груди болтается личный значок, который он, видимо, не снимал в течение всей долгой службы в полиции. В тот день, когда Берю решится его снять, нужно будет вызывать специальную службу дезинфекции, как в замок Версаль, — туда всегда вызывают только квалифицированных специалистов.

При виде ребенка у него начинают шевелиться волосы на ушах.

— Где вы это выловили?

Фелиция торопится посадить малыша на палас и дает ему в качестве игрушки шинковку для овощей.

— Обменная валюта! — говорю я. — Возможно, нам придется махнуть этого ангелочка на твою китообразную. Обмен, конечно, неравноценный: похитители сильно проигрывают в весе, но зато получают возможность шантажировать его папашу!

— Ни фига не понял! — сознается Берю.

В этом признании для меня нет ничего удивительного. Я смотрю на своего подчиненного и улыбаюсь.

— Зато я кое-что понимаю.

— Что именно, Сан-А?

— Ты относишься к отряду копытных!

Он колеблется, хлопает ресницами, но потом замечает мой серьезный вид, решает, что я не шучу, и обижается:

— Продолжай, не стесняйся, — воспаляется Толстяк, — мою мать звали Уперси — помнишь ослицу в цирке Амара, а отца Чугунный лоб… Умом я пошел в родителей…

Вовремя вмешивается Фелиция.

— Хотите, я вам наполню ванну? — спрашивает она с надеждой в голосе. — Вам станет значительно лучше.

(А уж нам как лучше!)

Берюрье беспомощно вертит головой, будто его глаза внезапно перестали функционировать. Ванна! Последнее купание в его жизни возносится к 19.. году, да и то в сточной канаве, куда он свалился случайно.

— Большое спасибо, — произносит он наконец, — и так хорошо, я совершал туалет позавчера.

В отличие от него парикмахер, не выдавивший из себя до сих пор ни слова, решает рискнуть…

Проводив цирюльника к омовению, Фелиция бросается в кухню. Похоже, несмотря на долгую варку, свинина еще вполне съедобна. Эта новость нам очень по душе.

— Я сделаю молочную кашку для маленького, — говорит маман, когда мы все садимся вокруг аппетитно пахнущего блюда.

— Думаешь, надо?

— Наверное… Он такой милый, тихий, очаровательный…

Берю давит непрошеную слезу вместе со щекой.

— Налейте мне скорее вина, — умоляет он. — Я не завтракал и чувствую себя разбитым.

Выплеснув в глотку дозу «Сент-Амура», он заметно оживляется:

— Итак, на чем мы остановились?

— Я как раз терзался тем же вопросом, представляешь?

— Ну и что ты себе ответил?

— Я снова совершил путешествие за горизонт. Взгляд, устремленный на голубые хребты Вогезов, вот что лучше всего успокаивает…

С появлением новых элементов в деле я могу подвести некоторый итог следующего содержания:

— Мамаша Один Таккой приехала во Францию не измерять Эйфелеву башню и не считать картины в Лувре, а похитить малыша.

Я указываю на Джимми, тихо играющего с занавесками маман. Теперь они будут с бахромой.

— Как можно быть такой жестокой! — жалостливо произносит моя добрая Фелиция.

— Относительная жестокость! — не соглашаюсь я. — Она его, между прочим, доверила специальному заведению, самому что ни на есть шикарному!

— Но подумай о несчастной матери малыша.

— Я как раз собирался об этом сказать. После похищения несчастная мамаша не забила тревогу, не поставила на уши охранников. Она лишь сделала подмену, положив в коляску сына уборщицы. Странная реакция, не правда ли?

— Она поступила не совсем разумно! — защищается Фелиция.

— А ты что скажешь? — спрашиваю я у Толстяка.

Он не может ничего ответить, поскольку рот забит непрожеванной свининой.

Потеряв всякую надежду на ответ, я продолжаю:

— Самое удивительное в этом деле то, что мадам Лавми знала, кто свистнул ее родное дитя, но промолчала. Похоже, она даже не предупредила своего мужа… Мне кажется, она искала банду гангстеров, чтобы те взялись за мамашу Таккой. Без сомнения, Лавми хотела, чтобы те перерезали глотку старой американке. Но бандиты ошиблись, похитив толстуху Берю, поскольку нет ничего более похожего, чем кит и кашалот.

Толстяк разом проглатывает полкило неразжеванного мяса.

— О, прошу тебя! Немножко уважения к женщине, которая, возможно, мертва, в то время как мы тут сидим…

И он начинает лить слезы на свинину, явно перебарщивая, поскольку маман солила ее на моих глазах.

— Хорошо, — отмахиваюсь я. — Они заметили ошибку, отпустили твою женушку и принялись охотиться за другой. Они похищают ее в аэропорту и, возможно, сейчас прикладывают к пяткам раскаленную кочергу, стараясь узнать, где Джимми.

— А моя Берта? — одновременно с оглушительной отрыжкой вопрошает Берю.

— Твоя Берта — Жанна д’Арк двадцатого века, Толстяк! Она вернулась в Мезон, желая убедиться, что была права. Наши бандиты увидели ее, узнали и испугались. Тогда они вновь схватили ее и заперли в глухом месте, чтобы избежать разоблачений.

— Думаешь, они причинили ей вред?

— Или она им! Но мне кажется, они не убийцы. Наилучшее доказательство тому, что первый раз ее отпустили, ничего не сделав.

— Да, правда, — соглашается Берю. — Передай-ка мне еще капусты и кусочек свинины пожирней. Обалденная вкуснятина!

К нам подсаживается парикмахер, блестящий, как горная форель.

— Знаете, о чем я думаю? — говорит он.

Поскольку все мы удивленно смотрим на него и отрицательно качаем головой, он продолжает:

— Ведь я не открывал сегодня свою парикмахерскую. В квартале решат что я отравился газом.

Но так как никто особенно не опечалился такой вероятностью, он замолкает и начинает лопать за обе щеки.

— Короче говоря, — подводит итог Берю, сожрав уже две солидные порции мяса с капустой, — ты поедешь, найдешь мадам Лавми и обменяешь ее сопляка на мою жену!

— И на миссис Таккой! Я имел честь и преимущество старшего по званию сообщить тебе об этом только что…

Звонок телефона перебивает меня. Маман идет к аппарату.

— Господин Пино! — сообщает она шепотом. Наш замечательный сослуживец решил отчитаться о проделанной работе.

— Передай ему от меня привет! — кричит Берю, когда я подхожу к телефону.

Затем я слышу, как он объясняет Фелиции:

— Пино — нормальная рабочая лошадь и хороший парень, но всегда такой грязный, как расческа!

— Бывают расчески чистые, — заявляет Альфред.

По голосу я определяю, что Пинюш в одном из своих обычных состояний. У него состояний немного, всего два. Бывает нормальное: апатия, нытье, занудство, беспокойство за свое здоровье. И бывает ненормальное, соответствующее осадному положению его души: лихорадочность, заикание, вызванное выпадением челюсти, охи-вздохи, почесывание ягодиц и т.д.

— Что с тобой стряслось, моя старушка?

— Со мной ничего, а вот стряслось с миссис Таккой, — говорит Пинюш.

— Да?

— Ее только что выловили из воды рядом с Лебединым островом…

— Мертвая?

— Утопленница…

— Утопившаяся утопленница или задушенная и брошенная в воду?

— Первое…

Час от часу не легче! И я еще говорил, что бандиты мадам Лавми не убийцы! С ума сойти! Примерно то же самое они могут сотворить и с нашей всеми горячо любимой мадам Берю, если, конечно, найдут подходящий водоем.

— О чем ты задумался? — беспокоится Пино на другом конце провода.

— Вы следили за женой Лавми?

— Так точно… Она поехала к своему мужу. В ресторан рядом с киностудией. Что будешь делать?