Известно, что жестокостью или самоуверенностью тираны часто прикрывают свой страх перед возмездием, и Цыси отнюдь не исключение из этого правила. Она все время боялась покушений, поэтому к ее постели, как рассказывает Сюй Сяотянь, была проведена слуховая труба, позволявшая слышать любой звук более чем за сто шагов. Помогал и многоступенчатый контроль: «Каждый вечер две молодые служанки массировали ей ноги. За молодыми служанками наблюдали две старые, за старыми — два евнуха, а за всей этой шестеркой — две фрейлины, чтобы никто не причинил ее величеству ни малейшей неприятности». Но главным средством защиты от покушений, заговоров и переворотов была, конечно, вооруженная охрана, которой в течение большей части жизни Цыси командовал ее клеврет Жун Лу.

Было у вдовствующей императрицы и еще одно мощное средство — хитрость. В пьесе Коллиса Цыси, едва оказавшись во дворце, прямо высказывает свои мечты: стать государыней, а потом и матерью будущего императора. Драматург сделал так в обличительных целях, чтобы показать честолюбие наложницы, но явно переборщил, нарисовав что-то вроде «гордой полячки» и недооценив скрытность Цыси. На самом деле она вела себя гораздо коварнее. Например, «чтобы обезопасить маньчжурский двор от каких-либо посягательств со стороны китайских царедворцев и генералов, Цыси натравливала друг на друга высших китайских сановников, разжигала традиционную неприязнь и антагонизм между мелкопоместными помещиками Восточного и Южного Китая и крупными феодалами и бюрократами Центра и Севера страны». Жестоко подавив либеральное движение, она через два месяца, 31 декабря 1898 года, вдруг «лично открыла Пекинский университет», а в 1901 году, еще находясь в бегах после неудачного нападения на иностранцев, стала ратовать за реформы. В 1905 году она даже объявила о подготовке конституции и действительно обманула многих: ее злейшие враги Кан Ювэй и Лян Цичао, доверчиво распустив Союз защиты императора (то есть отстраненного вдовствующей императрицей Гуансюя), создали безобидное Общество политических новостей и начали славить «добродетельное правление» Цыси.

Впрочем, и европейцы не раз попадались на ее удочку. Еще в 1889 году, когда Цыси формально передала власть Гуансюю, «было объявлено, что саму роль руководительницы юного императора она взяла на себя только временно, без всякого помышления о том, чтобы обратить ее в постоянную. Мало того, по просьбе императрицы был тут же уволен в отставку цензор, подавший проект такого фактического продолжения регентства». Заметим, с каким восторгом пишет об этом немецкий автор! К счастью, нам известен результат лицемерного трюка Цыси: заточение Гуансюя на остров Интай, а возможно — и последующее отравление монарха.

Из воспоминаний фрейлин мы узнаем, что вдовствующая императрица придумала специальный «придворный язык», который иногда использовала во время дипломатических приемов и который не понимали даже опытные иностранные переводчики. Самовластная правительница, окруженная толпой фаворитов, она тем не менее очень любила жаловаться на то, как она одинока и несчастна, как она ничего не может решать и зависит от своих министров. При всем безграничном самомнении Цыси умела быть осторожной: даже когда она могла открыто узурпировать власть, все указы и эдикты издавались от имени императора. Характерно также, что подавляющее большинство своих злодеяний она совершала без свидетелей и, по-видимому, никого не убила собственными руками.

Одно из высших проявлений ловкости Цыси — симпатия, которую она внушила художнице Кэтрин Карл. Старуха сразу увидела наивность своей гостьи и сказала Юй Дэлин: «Мы можем обращаться с ней как с пленницей, хотя она и не будет знать этого — ведь говорить с другими она сможет только через тебя, твою мать и сестру». Более того, Цыси велела всем почти не общаться с Карл, даже через переводчиц, и ни в коем случае не обучать ее китайскому языку: «Чем меньше она будет знать, тем лучше для нас».

Особенно беспокоило вдовствующую императрицу, чтобы Карл не встречалась с Гуансюем, который немного говорил по-английски и мог сказать ей что-нибудь нелестное о китайских порядках. Цыси захотела приукрасить эти порядки. Например, в ее присутствии маньчжуры и китайцы могли есть только стоя, но она поняла, что при иностранцах этого делать нельзя — иначе ее сочтут дикаркой. В результате во время обедов с Карл она приказала усаживать всех, как будто так делалось постоянно. Кроме того, ей очень не хотелось, чтобы иностранка увидела, как она наказывает евнухов, поэтому художницу было велено уводить всякий раз, кога Цыси находится в дурном настроении. Представить себе другой выход — удержаться от вивисекций — она не могла.

Уловки государыни оказались весьма эффективными и привели к появлению в книге К. Карл даже таких воспоминаний о Цыси: «Во время одной из наших прогулок по парку я видела любопытный пример ее удивительного индивидуального магнетизма и ее власти над животными. Одна из птичек вылетела из своей клетки, и несколько евнухов старались ее поймать... Тогда императрица сказала: „Я позову ее“. Я подумала, что это пустое хвастовство, и в душе своей пожалела императрицу. Она так привыкла видеть, как весь мир преклоняется перед нею, что вообразила себя способной заставить птицу покориться ее требованиям... [Между тем Цыси] подняла жезл вверх и издала губами тихий, похожий на птичий звук, не спуская глаз с птицы... Напоминающие флейту звуки оказались для птицы магнитом. Она вспорхнула и, спускаясь с ветки на ветку, села на крюк жезла; тогда императрица потихоньку приблизила к нему другую руку и птичка села ей на палец».

В действительности же «магическое влияние» Цыси на бессловесных тварей, которое так поразило К. Карл, даи Юй Дэлин, совсем не было магическим. Одна фрейлина объяснила Юй Дэлин, что евнухи специально подолгу дрессируют этих птиц, чтобы они повиновались вдовствующей императрице.

Хранители гарема вплоть до нашего века — это, конечно, специфический аксессуар восточной жизни. Симптоматично, что во время маньчжурской династии все евнухи были китайцами: ни одного маньчжура не оскопляли, чтобы не нанести урон господствующему клану, но для китайцев это был самый надежный способ получить службу при дворе и урвать хотя бы частицу власти. Вот как их описывает Юй Жунлин:

«Евнухи большей частью выходили из бедных семей и попадали во дворец не от хорошей жизни. Мальчиков на эту роль по традиции выбирали в основном из области Хэцзянь провинции Хэбэй. Во дворце их делали учениками старых евнухов и платили им небольшое жалованье. Заслуженные евнухи часто имели собственные дома (иногда весьма богатые), слуг, лошадей, экипажи. Порою они усыновляли детей, но обязательно из своего рода.

Простолюдины называли евнухов „почтенными господами“ (лао гун), однако евнухи не любили этого обращения, потому что оно созвучно пекинскому слову „ворона“ (лаогуа), и требовали именовать себя „покинувшими дом“...

Евнухи были повсюду. Даже во время чтения Цыси или ее разговоров с фрейлинами двое служак, демонстрируя свое усердие, драили пол. Квадратные плиты, из которых он состоял, назывались „столичными плитами“ и должны были постоянно блестеть.[32] Два других евнуха ходили с мухобойками, поэтому во дворце даже летом очень редко можно было увидеть муху.

Когда Цыси гуляла по двору, ее непременно поддерживали под руки. Стоило ей захотеть курить, как евнух становился перед ней на колени и подавал набитую табаком трубку или кальян. Однажды вдовствующая императрица разговаривала с моей матерью; евнух, дававший старухе прикуривать, заслушался и уронил горящую бумажку прямо к ней на подол. Еще немного, и шелковая одежда Цыси вспыхнула бы, но я подскочила и придавила бумажку рукой. Можно считать, что этому евнуху повезло, потому что вдовствующая императрица только выругала его.

Подавая Цыси чай, евнухи должны были принимать определенную позу: двумя руками поднять чашку на уровень своей правой брови, медленно подойти к государыне, встать на колени и только тогда подать чашку.