А спустя полчаса прибыло пополнение. Стремительной атакой этой же ночью наши бойцы выбили противника из их траншей, и рубеж был прочно закреплен.

Девять ранений получил Казарян за войну.

— У меня крепкое сердце, очень крепкое! — говорил он и радостно улыбался, вернувшись в полк из госпиталя. — Оно у меня из армянского гранита!

На груди Серго сияют орден Красного Знамени, медаль «За отвагу» и другие награды. На первом фронтовом слете снайперов он тоже был награжден именной снайперской винтовкой.

Таким был мой боевой помкомвзвода.

Сейчас инвалид Отечественной войны Серго Казарян продолжает трудиться. Он живет на проспекте Космонавтов в Ленинграде. Работает уже много лет начальником ремонтно-механического цеха рыбообрабатывающего комбината № 3. Несколько лет подряд товарищи по работе выбирают коммуниста Казаряна своим вожаком. Он секретарь партийного бюро.

Снайпер — это далеко не всегда просто сверхметкий стрелок, который ведет огонь с удобных, закрытых от противника позиций. Истребитель фашистов действует подчас в самых немыслимых условиях. Он сидит на нейтральной полосе в засаде, оторванный от своего переднего края, от своих товарищей, которые ему не могут помочь. В таких случаях он остается один на один с самим собой. Он должен уметь работать в любую погоду, зимой и летом, в жару и в холод, днем и ночью. Должен один заранее приготовить себе надежную огневую позицию вблизи от переднего края противника, а то и прямо на территории, занятой фашистами. Причем помочь проверить, достаточно ли искусно ты замаскировался и как выглядит твоя огневая позиция со стороны противника, бывает некому. Хорошо, когда снайперы действуют в паре, — тогда им значительно легче. Но, как правило, хороший охотник на фашистского зверя в свободный поиск выходит один.

Одинаково опасно и зимой, и летом бывает снайперу в его нелегкой работе. И кажется, все плохое, что только может быть на фронте, создано специально для него.

Хорошо стрелку, который ведет огонь со своего переднего края, с закрытых огневых позиций. Случись с ним какая беда, там всегда помогут товарищи.

Он может шевелиться, даже передвигаться в своем укрытии, поменять позицию. Он видит противника только с одной стороны — перед собой.

У снайпера же много врагов. Особенно летом. Кроме основного — противника — есть и другие, от которых не всегда знаешь, чего ожидать. Это пчелы, осы, мухи, муравьи и даже полевые мыши…

Помню, как однажды в погожий летний день лежали мы с Иваном Добриком в засаде. Лежать пришлось на нейтральной полосе, в густой траве, на ровной и открытой местности — почти перед самым носом у противника. Мы вели наблюдение за его передним краем и подходами к нему, правильно рассчитав, что в густой траве на ровном, без единого ориентира поле фашистам трудно будет нас обнаружить.

Так бы мы и пролежали тут спокойно до темноты, если бы не случайность.

Моим неподвижно лежавшим на солнцепеке напарником вдруг заинтересовался крохотный полевой мышонок. Как этот любопытный «храбрец» проник через туго затянутый пояс за гимнастерку к Ивану, мне до сих пор непонятно.

Пока он шебуршился где-то на спине, Иван как-то терпел, боясь пошевелиться. Но когда мышонок очутился ниже, уже на животе, да стал там Ивана покусывать, терпение Добрика лопнуло — он вдруг заорал на всю нейтральную полосу и начал истерически хохотать. Я перепугался не на шутку. Не зная, в чем там дело, я подумал, что Ивана хватил удар от переутомления или от палящих солнечных лучей. А Иван тем временем, бросив свою винтовку, катался по траве и истошным голосом вопил.

— Ты что, Иван, с ума спятил?! Ведь немцы же рядом! Сейчас накроют нас, — растерявшись, спросил я.

— Да мыша же! Шляется по пузу! — только и мог ответить Добрик.

Создавшаяся обстановка и выражение лица Ивана, продолжавшего кататься по траве, привели меня в дурацко-веселое настроение. Я тоже принялся хохотать.

Конечно же, фашисты не замедлили открыть огонь из минометов.

— Бежим! — сквозь слезы, выступившие от смеха, едва произнес Иван и, подхватив свою винтовку, первым кинулся к нашим траншеям, на ходу зажимая только что полученную рану — в зад ему впились осколки от разорвавшейся рядом мины. Я бросился следом.

Мы оба бежали в полный рост, не обращая внимания на осколки. Нам было не до них: какой-то нервный тик свел наши скулы — мы даже не хохотали, мы повизгивали и икали, едва нам стоило глянуть друг на друга. Так, продолжая хохотать, мы и свалились в свои траншеи.

— Ну и карусель вы заварили! — сказал наблюдатель, увлекая нас с Иваном в укрытие. — Вы что, ополоумели?

Как нас не задели тогда ни пуля, ни серьезный осколок, как не нарвались мы на собственные мины — одному богу известно.

С наступлением весны наша медицина стала опасаться инфекционных заболеваний. Причин для этого было предостаточно. Постоянное недоедание привело к ослаблению организма. К тому же бойцы пили сырую, подпочвенную, болотную воду из воронок, так как других источников поблизости не было, а снег уже растаял. Правда, пока все обходилось благополучно благодаря кипучей деятельности нашего батальонного военфельдшера Ивана Васильева — толкового молодого парня.

Окончивший Тамбовскую медицинскую школу и успевший до призыва в армию с год проработать в сельской больнице, Васильев хорошо знал свое дело. К тому же он был храбрым малым. В бою наш Михалыч, как его звал весь батальон, занимался не только своим непосредственным делом — перевязкой и эвакуацией раненых, но и успевал ловко отстреливаться от противника, когда всем приходилось туго. А однажды в бою как-то ухитрился взять в плен здоровенного фашиста. Михалыч постоянно лез в самое пекло и не одной сотне раненых бойцов и командиров спас жизнь.

В минуты затишья Васильев занимался профилактикой. Организовывал, например, сбор хвои, варил из нее настойку и поил этим отваром весь батальон. Это спасало от цинги. Он делал также все возможное и невозможное, чтобы свести к нулю инфекционные и желудочные заболевания.

Прямо на переднем крае Васильев ухитрился организовать подобие настоящей бани и регулярно мыл в ней весь батальон.

Однажды у меня что-то случилось с желудком, и пришлось обратиться к Ивану за помощью. Он дал мне предписание немедленно отправиться в медсанбат.

И вот я уже топаю в Автово — в наш глубокий тыл, где расположился медсанбат, «на предмет сдачи всех анализов и заключения в изолятор». По дороге меня обогнала санитарная повозка. Правил лошадью мой земляк, который был списан в обоз после тяжелого ранения. Сейчас он вез трех раненых бойцов.

— Куда направился, снайпер? Садись, подвезу!

Я пристроился рядом с ним на жестком сиденье.

Слух о том, что Николаева видели среди раненых, с большими, похоже, преувеличениями дошел до переднего края батальона. Во всяком случае, от ретивого писаря в Тамбов к маме полетела похоронка. За время войны такие скорбные известия обо мне она получала дважды…

Отлежавшись в медсанбате, я через положенное время возвращался в роту. Здоровый, с хорошим настроением, шел я по ходу сообщения. Кругом привычный пейзаж. Все просто, все знакомо, все на своих местах. Ну а то, что воронок стало больше да деревьев в роще поубавилось, — дело обычное. И вдруг я услышал музыку — где-то громко по радио исполнялся вальс «Амурские волны». После него Клавдия Ивановна Шульженко спела свой знаменитый «Синий платочек». Звуки разносились по всему переднему краю. «Странно», — подумал я.

И вдруг диктор противно-скрипучим голосом сообщил:

— Ахтунг, ахтунг! Внимание! Говорит немецкое радио! Бойцы и командиры четырнадцатого полка войск НКВД, слушайте! Ваш снайпер Николаев убит нашими доблестными солдатами. Когда будете его хоронить — сообщите. Мы проиграем вам еще и «Разлуку»!

— Вот те на! Ну погодите, поганые фрицы…

Я не вошел, а ворвался на КП. Там сидели все командиры взводов и старшина роты. Увидев меня, они удивленно переглянулись.