— А если это не только подозрения?

— Лена, не говори так, мне страшно. Я еще живу надеждой, что это не так. А если… нет, нет. Я не могу представить, что со мной будет!

— Надо быть сильнее. Женя. В жизни приходится иногда… ну, как тебе сказать… Бывают удары, разочарования. Начинаешь лучше познавать человека и видишь, что надо, ты понимаешь, — надо все вырвать из сердца и…

— И опустошить его?

— Может быть, и опустошить! Но всегда, ты пойми, всегда оставаться честной. Да, страшно бывает увидеть в любимом человеке такое, что я начинаю видеть в Сергее.

— Лена, не спеши. Ваш разговор в лесу еще не означает, что он…

— Нет, нет. Не только этот разговор. Он действительно так думает. Жажда славы — основной стержень в его жизни. В стремлении к ней он готов на все. Это страшно. Ты бы слышала, как он говорит о людях, даже о таких, как Зорин. Я начинаю понимать — дело его увлекает только потому, что может принести славу, почести, жизнь в столице, и не какую-нибудь, а с дачами, машинами. Да, да, это так. Это то, чем он живет, это его настоящее лицо, его внутреннее содержание, а я думала… Женя, я так любила его!

— Любила? А теперь?

— Не знаю. Ничего не знаю теперь. У меня все смешалось. Когда я смотрю на него, когда он обнимает меня, мне так хорошо с ним, но когда я подумаю, что он… Я хотела с ним вместе мечтать, трудиться и чтобы все-все пополам — и искания и освоение нового с неудачами и находками, приносящими какую-то особенную радость. Ты понимаешь меня?

— Нет.

— Что?

— Нет, говорю, не понимаю. Когда любишь по-настоящему, то любишь все, что есть в человеке, и все, что есть в нем, кажется хорошим.

Послышался шум подъезжающей к домику машины, голоса, смех. Из-за густых зарослей сирени, закрывавших палисадник, нельзя было разглядеть, кто приехал, но Лене послышался голос Сергея.

— Кажется, Сергей приехал.

— Да, и с ним еще кто-то.

На веранду поднялся коренастый, плотный мужчина лет тридцати пяти, с чемоданчиком и плащом в руках. Лицо, курчавые темные волосы, костюм — все было покрыто тонким налетом дорожной пыли. Лена не сразу узнала вошедшего и только когда всмотрелась в его смеющиеся, чуть раскосые глаза, воскликнула:

— Михаил!

— Лена!

На веранду уже входил Резниченко, нагруженный покупками, усталый и веселый.

— Девочки! Я поймал его на станции! Знакомьтесь — мой друг Миша Бродовский. А это моя Леночка.

— Мы знакомы, — протянула Лена руку Бродовскому. — Познакомься, Миша, с моей сестрой.

Резниченко увел в дом Бродовского, которому надо было привести себя в порядок с дороги.

— Мишка! Черт! Как же хорошо, что ты прикатил! — восхищался Резниченко, проводя гостя в свою комнату. — Располагайся здесь. Спать тебя устроим на диване.

— Сергей, прежде всего бриться, мыться и прочее.

— Непременно!

Бродовский быстро открыл чемодан, Резниченко принес кувшин воды, таз, мыло, и через несколько минут Михаил, скинув с себя дорожный костюм, уже сидел перед зеркалом.

— Гостей будет полон дом. Вот попал! — сокрушался Бродовский, тщательно выбривая подбородок.

— Все свои — из филиала.

— Из филиала? Разве Леночка работает здесь, а не в Славино?

— Леночка? — Резниченко стоял позади Михаила и, заглядывая в зеркало, старался рассмотреть его лицо. — Леночка приехала к сестре в отпуск.

— К сестре, говоришь?

— Да, а ты с ней знаком давно?

— Давно.

— И?

Бродовский повернулся к Сергею и увидел не то тревогу, не то испуг в его светлых, всегда широко раскрытых глазах.

— Сергей, у тебя нет йода или камня. Я, кажется, порезался… Немного.

Резниченко молча протянул Михаилу пропитанную хлорным железом ватку.

Бритье уже подходило к концу, а ни один из приятелей не знал, как продолжить разговор, начавшийся весело и непринужденно.

— Ну, как дела здесь, в филиале? — нашелся, наконец, Бродовский. — Как чувствует себя наш Викентий Александрович?

— Дела? — оживился Резниченко, обрадовавшись возможности прервать молчание, становившееся неловким, заговорил о последних новостях в филиале и в несколько минут рассказал о загадочном поведении техника Никитина.

— Чепуха какая-то, — небрежно заключил Бродовский, вытирая бритву и складывая прибор.

— Нет, Михаил, не чепуха. Ты глубоко ошибаешься. Я придаю очень большое значение этой истории.

— Вот как!

— Да, я считаю, что она имеет отношение к «загадке Браунвальда».

— Ну, знаешь…

— Не спеши. Я познакомился с очень интересным материалом, который собрал Егоров.

— Какой Егоров?

— Электрофизиолог. Он работает в институте Сибирцева. Я встретился с ним, когда последний раз был в. Москве. Потом я тебе расскажу подробно о выводах, которые он сделал. Ты понимаешь, похоже, что браунвальдское дело перекочевало за океан. Похоже, что там, — Резниченко широко махнул рукой, описав полукруг, — там готовятся… Да, если окажется, что Никитин запутан в каком-то темном деле, — это лишний раз подтвердит мои опасения.

— Сергей, у меня есть опасение надолго остаться в трусиках. Кроме них, мне бы хотелось надеть на себя еще кое-что.

— Прости, Миша, прости — увлекся. Сейчас я тебе солью.

Бродовский с наслаждением стал плескаться над тазом, моя лицо, шею, руки.

— Так чего же опасаешься ты? — спросил Бродовский, фыркая, отдуваясь, смывая мыло под струйкой воды:

— Опасаюсь, чтобы нас не застигли врасплох. — Резниченко подал Михаилу полотенце и с увлечением продолжал: — Я считаю, что нужно срочно готовиться к борьбе. Формы борьбы становятся очень своеобразными. Во всей предыдущей истории войн не было и намека на что-либо подобное. Сражения на суше — это самые древние сражения в истории человечества. Как только человек стал осваивать водную стихию, начались сражения на морях. Появились подводные лодки и самолеты, сражения начались под водой и в воздухе. Но еще не было сражения в мировом эфире. Теперь оно готовится.

Бродовский стал одеваться медленнее, прервав одевание, сидел неподвижно, внимательно следил за Сергеем. Резниченко, часто откидывая назад мягкие, слегка вьющиеся волосы, ходил из угла в угол и со все возрастающим увлечением говорил о делах, которые, как видно, его больше всего занимали.

— Михаил, мы знаем друг друга с детства. Мы немало сделали, работая вместе. Никто не может помочь мне так, как ты. Никому, кроме тебя, я не могу довериться. Пойми, с тобой мы сможем делать чудеса. Вместе мы можем осуществить идею «защиты» и стать во главе института. Да, да, и не только института. Ты подумай, что может дать нам создание защитной аппаратуры! Михаил, оставь безнадежную возню с биоксином, с идеей выращивания невиданных урожаев. Ты талантливый радиофизик и вместе с тобой мы сможем создать оружие нового типа. Грозное, могущее, способное в любой момент отразить готовящееся нападение. Способное противостоять врагу, когда начнется борьба в эфире!

— Все это очень серьезно, Сергей. Над этим надо подумать. — Михаил старательно расчесывал свои черные, непослушно свивающиеся в кольца мокрые волосы и поглядывал на все еще продолжавшего расхаживать по комнате Сергея. — Надо подумать. Если ты хочешь, мы еще вернемся к этому разговору, но знаешь, свою работу я не оставлю никогда. Мы еще не добились результата. Но я уверен — добьемся. Обязательно добьемся, у нас в стране будут выращивать по три-четыре урожая в год!

Резниченко остановился посреди комнаты.

— Но ведь пойми, поля надо защищать, надо защищать людей, работающих на этих полях, надо защищать страну!

— Надо.

— И ты?..

— И я думаю, Сергей, что об этом уже позаботились.

Резниченко медленно опустился на стул. Еще никогда, с первого момента возникновения его идеи защитной аппаратуры, ему не приходила в голову эта простая и ясная мысль. «Что же это? Что он сказал? А ведь и правда… Нет, нет! Это было бы чудовищно. Ведь тогда рухнуло бы все. Все мечты, все надежды. Не может быть! Кто мог сделать это? Кто? Ведь это было бы известно!»