Власть благоденствовала и воображала, что делает большую, кардинальную и долговременную политику. Легко, широко и свободно мыслили в тот век сановные умы под адмиралтейским шпицем и под крышей Ливадии, беспрепятственно созревали, но как правило, оставались в тени инициативы передовых офицеров флота и так же свободно, непринужденно и безболезненно не задумывались особенно о цели и последствиях своей деятельности, уходили в плавания и возвращались корабли тогдашнего, все еще в основном крейсерского флота. На всех была одна, популярная в то время французская поговорка: “что наша жизнь моряка – плаваешь-плаваешь, дежуришь-дежуришь, а потом помрешь”. И главным героем тех лет, любимцем, баловнем, родовитым представителем или грандом того серебряного века неизменно и по праву оставался наш красавец-крейсер “Адмирал Корнилов”.

Таким в русском флоте он был один. И пусть без второго дна и с горизонтальной машиной, но и не с такой безумной перегрузкой, которая на уходившем в плавание крейсере “Память Азова” заставила для доставки во Владивосток не размещавшихся на корабле предметов снабжения снаряжать чуть ли не целый обоз.

Иная – не строительно-ремонтная, а действительная – строевая служба “Адмирала Корнилова” складывалась всем на зависть удачно и счастливо, и все те неувязки конца шестаковского правления, пришедшиеся на начало службы крейсера, ему не повредили. Судьба словно бы вознамерилась дать флоту и России образец благополучной биографии корабля того серебряного века, когда страна счастливо избежав опасности войн и больших международных конфликтов, еще сохраняла все шансы на приобщение к мировой цивилизации.

Всем хотелось верить, что исчезнут нелепицы шестаковских реформ, прекратится все более явное скатывание России в болото реакции и страна станет на путь содействия развитию в стране гражданского общества. Но император Александр III чаяние либералов не оправдал, и теперь приходилось ждать, что его наследник Цесаревич Николай Александрович окажется умнее. Вышло так, что “Адмиралу Корнилову” познакомиться с наследником пришлось за год до его знаменитого путешествия в Японию. 19 августа 1889 г. крейсер прибыл в Копенгаген, а 25 августа, перейдя в Гельсингфорс, принял на борт целый табор высочайших особ во главе с Александром III, с ним были наследник престола, принц Георг Уэльский и гофмаршал высочайшего двора князь Оболенский. Новая встреча с наследником произошла в Пирее, куда крейсер, обогнув Европу, прибыл 8 октября. Здесь состоялся грандиозный съезд царствующих особ Европы во главе с германским императором.

На торжествах в честь бракосочетания греческого наследника Константина с германской принцессой Софией присутствовал и русский наследник, и королева эллинов. 22 октября провели освящение все еще остававшейся без этой церемонии корабельной церкви. Для избранного общества съехавшихся на торжество принцев и принцесс Европы и других особ, включая, конечно, наследника, после освящения церкви устроили на шканцах завтрак на 60 персон. Были там и офицеры крейсера “Минин” и канонерской лодки “Черноморец”. При проводах гостей наследник приказал салют производить с подъемом датского и английского флагов.

В меру упитанный молодой человек 20 лет от роду не успел произвести на корабле заметного впечатления. Опубликованные сегодня его дневники тех лет выдают не обремененного интеллектом и любознательностью заурядного лоботряса. Он, как известно, страдал от избытка читаемых ему (без права проверки) наук, в дневнике не видно даже слабых следов работы мысли. Вместо размышлений о самосовершенствовании, о культурных и духовных проблемах – унылое мальчиковое сознание, бухгалтерский учет того, где, с кем (“был картофель” – то есть девочки известного круга) и как удалось повеселиться или просто “нализаться” и сколько и у кого выиграть рублей в играх семейного круга. Каким он рос, таким и вырос. Удивляться приходится лишь (внушенном, видимо, матерью – датской принцессой) верности дневнику, из года в год принимавшему на себя все эти откровения.

Известно признание, которым Николай уже в зрелом возрасте в 1908 г. поделился со своим министром А.А. Поливановым (1855-1920): “Вчера я также (как и министр) лег в 3 ч 30 мин ночи, а на днях был долго на охоте. Мой день принадлежит министрам, а ночь в моем распоряжении; сколько я сплю – это уже мое дело” (А.А. Поливанов. Мемуары. М. 1924, с. 45). Но на “Корнилове” тогда никак не могли подозревать, каков он – внешне хорошо воспитанный наследник … Начальник эскадры Тихого океана вице-адмирал П.Н. Назимов (1829-?), попечению которого был поручен в те дни наследник, в своих обстоятельнейших придворных рапортах только однажды и то явно кривя душой успел сказать о нем нечто похвальное: “Его императорское высочество изволил присутствовать при артиллерийском учении, после чего обошел весь крейсер, причем спустился в машину, интересуясь самыми мельчайшими подробностями”.

8 ноября, оставив на крейсере свой поднятый брейд-вымпел, наследник посвятил экскурсии по Венеции, а затем отправились в Триест. Исполненная верноподданнического энтузиазма, состоялась церемония проводов цесаревича на вокзал.

Освободившись от изнурительной придворной повинности, крейсер продолжил путь на Восток.

30 января 1890 г. вышли из Сингапура в Гонконг, в апреле прибыли в Кобе 4 мая, во Владивосток. 15 августа 1890 г. “Адмирал Корнилов” покинул Владивосток вместе с крейсером “Адмирал Нахимов”.

Это было плавание особого рода.

Охрана приморских, как и северных – со стороны мурманского края – рубежей и природных богатств империи в те времена фактически отсутствовала. Лишь для видимости уходило в “северное плавание” посыльное судно “Бакан”, чтобы в разгар хищнического норвежского промысла спокойно удалиться. Привлекались для охраны побережья входившие в состав тихоокеанской эскадры клипера. Но было особое плавание, на которое средств не жалели. Оно совершалось к юбилею героической обороны Петропавловска на Камчатке. На этот раз особый вес к празднеству должно было принять знаковое участие в них двух крейсеров, носивших имена двух главных героев Крымской кампании. Особым образом должен был этот праздник отозваться в России.

Торжества были проведены с размахом, с парадом, молебнами, улучшенным питанием и традиционной чаркой для матросов, подобающими возлияниями в кают-компаниях. Расцвеченные флагами корабли содрогались от грома салютов, люди вспоминали героев обороны, клялись не посрамить славы предков, давших отпор врагам. Всем хотелось верить, что корабли, носившие имена двух самых чтимых героев Севастопольской обороны, соединят вместе и славу такой же блистательной обороны Петропавловска, когда десант противника был сброшен в море штыковой атакой матросов фрегата “Аврора” и транспорта “Двина”, а попытка парового фрегата “Вирого” прорваться в гавань была отбита огнем двух этих кораблей и батареи № 2.

Вспоминали и организаторов обороны: контр- адмирала B.C. Завойко (1810-1898), командира 47 флотского экипажа капитана 1 ранга А.П. Арбузова, командира “Авроры” И.Н. Изылметьева (1813-1871), командира особо отличившейся батареи № 2 лейтенанта князя Д.П. Максутова, героев-матросов и солдат, действовавших столь же доблестно, как и их знаменитый севастопольский соотечественник матрос Петр Кошка (1828-1882).

Было что вспомнить и на клипере “Крейсер”, унаследовавшем имя фрегата, который в кругосветном плавании 1822-1825 гг. командовал будущий особо чтимый русским флотом адмирал М.П. Лазарев (1788- 1851). Но, видимо, не вспоминали о бессмысленно взорванном в Императорской гавани фрегате “Паллада”. Молчать приходилось и о том, что спустя год после геройской обороны Петропавловск пришлось оставить, чтобы гарнизон и корабли устроить в особом убежище, основанном Г.И. Невельским (1813-1870) в порту Николаевск-на-Амуре. Невнятно объясняли и причины той войны, в которой Николай I, играючи всей Россией, разорил страну и лишил права на флот в Черном море.