Я был очень встревожен таким развитием событий, они вызывали сильные опасения за будущее страны. Много раз (чуть ли не ежедневно) в тот период я встречался с Ельциным, членами правительства, указывая на пороки «их» экономической политики. Я же был стеснен в своих действиях – нельзя же было публично, в Парламенте, мне обличать президента и правительство в невежестве! Я старался внести коррективы неформально, через разъяснения. Все было бесполезно. Ельцин выслушивал, хотя и с видимым недовольством, мои аргументы, часто соглашался с необходимостью «корректировать», но упрямо поддерживал все то, что делало его правительство. В первые месяцы я упорно избегал высказывать публично свое несогласие с самой концепцией реформы, надеясь на достижение понимания со стороны Ельцина. Это уже позже, примерно с весны 1992 г., когда «реформаторы» разогнали скорость по разрушению производительных сил, я уже не мог не выступать с трибуны Верховного Совета, съездов народных депутатов, в печати, указывая на неизбежные провалы президентско-правительственной деятельности в области экономических преобразований. При этом неизменно высказывал свою поддержку президенту, пытался как бы «вывести» его из опасной зоны недовольства общества, сводя проблему исключительно к деятельности правительства.

На вопрос, который мне задают множество людей вплоть до сегодняшнего дня: «Когда и по какому вопросу у вас, Руслан Имранович, возникли разногласия с Ельциным?» – я неизменно отвечаю: «Разногласия возникли по коренным вопросам экономической политики правительства и президента».

Везде, где пытались применить эту, ставшую эталонной, программу МВФ, дело кончалось плохо. В России же в 1992 году дело не дошло до открытых массовых антиправительственных бунтов населения по всем регионам в силу исключительно одного обстоятельства – публичной деятельности Верховного Совета. Парламент, несмотря на яростное сопротивление президентско-правительственной стороны, взял на себя сложнейшую задачу корректировки правительственных действий, в том числе через законодательные акты, смягчая последствия «шоковой терапии». Отметим, кстати, и то, что сам широко распространившийся в мире термин «шоковая терапия» принадлежит польскому премьеру Бальцеровичу, который первоначально принял указанную «программу» МВФ и попытался ее ввести в Польше, но быстро отказался от нее, просчитав гибельные последствия. В результате, к примеру, «большая приватизация» в Польше началась спустя более 10 лет после того, как эта страна приступила к радикальным реформам (в период второго президентского срока социалиста Александра Квасьневского). При встрече в Верховном Совете в 1992 г. Лех Валенса рассказал мне, что они в Польше не торопятся с приватизацией, поскольку этот вопрос требует общенационального консенсуса. Польское правительство изначально избрало путь создания рыночной инфраструктуры и лишь после этого приступило к масштабной денационализации государственного сектора экономики. При этом были разные варианты приватизации, включая создание коллективных и народных предприятий.

Я твердо убежден в одном: если бы не деятельность Верховного Совета на всем протяжении 1992 г., – как в экономической и социальной областях, так и в сфере федеративных отношений – Российская Федерация в тех своих нынешних границах перестала бы существовать. Это стало реально происходить в результате реализации основных положений «консенсуса» в экономической политике; но парламентарии внесли существенные изменения и предотвратили наиболее гибельные последствия.

Следует отметить и то, что положения «Вашингтонского консенсуса» не были реализованы в полном объеме ни в одной стране мира – ни в Восточной Европе, ни Латинской Америке, ни в Африке, ни в Азии – нигде, кроме России. Поэтому и деиндустриализация в России приобрела гигантский размах, когда в целом страна со среднеразвитыми (по сравнению с ведущей группой стран мира) факторами производства в течение нескольких лет «реформ» опустилась до уровня группы развивающихся стран. При этом государственные деятели этой страны, нисколько не смущаясь, стали сравнивать Россию с... Чили, Аргентиной, в лучшем случае... с Португалией. Все это умалчивается до сегодняшнего дня, даже в трудах ученых-экономистов, что для меня остается загадкой.

Содержание «либеральных реформ», провозглашенных в «консенсусе», выразительно охарактеризовал известный британский ученый-экономист Р. Дарендорф. В частности, он подчеркнул следующее: «Либерализм умер странной смертью: он перестал быть движущей силой реформ и превратился в оплот интересов господствующего класса». (См.: Экономические теории. Под ред. Дж. Итуэла, М. Милгейта, П. Ньюмена. Пер. с англ., М., 2004, с.186.) Согласитесь, это очень меткая характеристика, если сравнить наши первоначальные планы, связанные с намерением улучшить жизнь людей посредством реформ, и те печальные последствия, к которым они привели: кучка богатеев, завладевших былой государственной собственностью, и десятки миллионов людей, ждущих милости от повелителей.

Как было отмечено выше, Азиатский кризис (1997) показал ограниченность рецептов «Вашингтонского консенсуса», а также теоретико-методологическую базу глобальной макроэкономической политики. В ходе этого кризиса обанкротился МВФ – главный идеолог и проводник монетарной идеологии, ушел в отставку хитроумный Мишель Камдессю, исполнительный директор-распорядитель МВФ. Правда, незадолго до этого МВФ «перевел» в Россию очередной транш – 4,55 млрд долл., которые «пропали». Но понадобился глобальный кризис 2008–2010 гг., чтобы пришло окончательное признание того, что «Вашингтонский консенсус» – это тупиковый путь.

Ныне идут активные поиски новых стратегических идей в области регулирования, обсуждается новая роль государства, большее внимание уделяется в них необходимости устранения вопиющей несправедливости в распределении национального дохода.

Индивидуальное жилищное строительство в Америке занимает особо важное значение – и как сектор экономики, и как существенная часть всей социальной политики государства. На волне достаточно устойчивого развития на протяжении последних докризисных лет (впрочем, как и в предыдущие два десятилетия) правительство проводило целенаправленную экономическую политику в этой области, обеспечивая граждан страны сравнительно легким доступом к банковским кредитам через систему ипотечных банков. Такая политика – важнейшая составляющая всей социальной политики американского государства, направленная на обеспечение высокого уровня жизни населения страны. В какой-то мере эта политика служила компенсирующим фактором – аутсорсинг способствовал выводу из США в развивающиеся страны огромного числа рабочих мест реального сектора. Это больнее всего ударило по среднему классу Америки.

Что касается высказываний российских аналитиков относительно американской ипотеки, для которых бедность населения – привычное состояние, так же как и крайняя неэффективность социальной политики государства, – в них преобладали (в период кризиса) легковесные суждения относительно того, что это была «неправильная политика», якобы «социалистическая», которая «привела к кризису». По их мнению, «непродуманные действия» ипотечных банков Америки, связанные с обеспечением «легких денег», когда чуть ли не любой неимущий мог получить кредит с целью приобрести индивидуальный дом или квартиру, – это и «послужило причиной обвала». Это все – от незнания сути предмета.

На самом деле ипотечная политика США в своей основе, как я выше отмечал, являясь частью социальной политики государства, обеспечивает своих граждан доступным жильем и сравнительно комфортабельными условиями. И среди прочих задач имеет целью сокращение разрывов между богатыми и бедными стратами, делая доступным кредитные средства (на базе скромного процента) для любого работающего человека. Тем самым поддерживался средний класс, который под влиянием либертарианской политики, а также аутсорсинга стал «размываться» – не только в США, но и в Западной Европе (еще одно последствие глобализации).