Вскоре к отцу явился констебль из Тувумбы с пачкой всяких судебных бумаг и чеком на пятнадцать фунтов. Он передал отцу повестку на заседание окружного суда в Мари в качестве свидетеля по делу Свистуна Палмера. Пятнадцать фунтов предназначались на дорожные расходы. Констебль разъяснил, что закон не может принудить отца выехать за пределы штата; если он (то есть отец) пойдет на такую жертву, то он (то есть закон) гарантирует осуждение конокрада.
— Что ж, раз такое дело, я не прочь поехать, — заявил отец и зашагал по комнате, обдумывая, что же дальше делать.
— Когда поедете‚ — сказал ему представитель закона, — заверните по пути к сержанту в Гуунди; он даст вам свежую лошадь и покажет дорогу дальше. И еще, один совет: прихватите-ка револьвер. Груз небольшой, а пригодиться может…
— Это еще зачем? — фыркнул отец. — Чушь собачья! На что он мне сдался? Я, слава богу, исколесил всю страну от края до края, когда вас еще и на свете не было! Вот посмотрите. — И перед носом констебля отец со всей силой ткнул кулаком правой руки в левую ладонь. — Видали? Я еще не встречал человека… — и, взмахнув кулаком над головой, он прокричал: — Я еще не встречал человека, который мог бы снять с меня рубаху! — и для большей убедительности еще раз ткнул кулаком в свою ладонь.
Констебль вежливо улыбнулся, сказав, что у него нет оснований сомневаться.
Дейв благоразумно посоветовал отцу:
— Не ввязывайся ты в эту историю, а сиди-ка лучше дома. Ты уж стар для таких поездок!
Мать и Сара поддержали Дейва.
— Да вы что! — гаркнул он. — Это я-то стар?
Тут он снова вспомнил о потерянных пятидесяти фунтах, и в нем вспыхнуло яростное желание отомстить конокраду.
— Я еду! — громко и решительно произнес он. — Констебль, я поеду!
Когда отец говорил таким тоном, уговаривать его было бесполезно.
Вскоре — это было в пятницу — отец вскарабкался на свою старую кобылку и отправился в Мари. Не успел он скрыться из виду, как мать начала уже тревожиться.
Мари — небольшой городок штата Новый Южный Уэлс, от нас до него триста миль. Дорога и местность были совсем незнакомы отцу. Но мы за него не боялись. Отец всегда был для нас предметом восхищения, примером мужества и стойкости. Наводнения, пожары, засухи — все ему было нипочем, не говоря уж о всякой живности буша: он не страшился ни человека, ни зверя!
А засуха в тот год была страшная. Пожелтели пастбища вокруг Сэддлтопа: скот ходил голодный, воды не хватало. С каждой новой милей, с каждым новым гребнем холмов, с каждой новой равниной перед отцом открывались все более и более страшные картины. Кругом только пыль — все выжжено, все мертво. Буйные непроходимые заросли простирались мертвой унылой пустыней, иссушенные и сожженные. Трудно описать тот ужас, какой вселяло это зрелище. Ужас? То был ад! Сущий ад!
Уродливые, костлявые буйволы с безжизненными глазами — чудовищные карикатуры на животных, — пошатываясь, бродили по дорогам. На них было жалко смотреть. Тошнотворный, гнилостный запах падали неотступно сопровождал отца на всем его пути. Гнусное воронье стаями перелетало с одного трупа на другой, оглашая воздух злобным, неистовым карканьем. Повсюду белели скелеты, обглоданные кости…
Время от времени отцу попадались люди — встречные или попутчики, — мрачные, понурые, неразговорчивые. Это были не бездельники, не прощелыги, а труженики, сильные люди с ясным разумом. Все они — австралийцы, англичане — со свэгами за спиной скитались в поисках работы, изнемогая от жажды под палящим зноем, обжигая босые ноги о раскаленный песок.
Из Гуунди отец выехал на свежей лошади; при нем был мех, полный воды, запас продовольствия, множество инструкций и наставлений в голове, револьвер в кармане. Сержант просто навязал ему револьвер, и отцу пришлось волей-неволей его взять.
— Разве что так, для компании, — буркнул он, сунув револьвер в карман куртки; рукоятка торчала оттуда как кукурузная кочерыжка.
На четвертый день отец проехал густые заросли кустарника и оказался на берегу ручья. Он напоил коня и по привычке, кинув поводья ему на шею, как своей старой лошадке, оставил его на берегу, а сам спустился наполнить меха ведой. Конь убежал. Отец пытался поймать его, но старая скотина оказалась хитрее сыщика — она припускалась бежать рысью, когда бежал отец‚ и останавливалась, едва он замедлял шаг.
Отец был совсем обескуражен, но решил не упускать лошадь из виду и шел за ней следом, обливаясь потом, бранясь, запинаясь о корни и бурелом. Так он шел, пока не стемнело.
Усталый и голодный, он прилег у подножия эвкалипта. В голову лезли мысли о матери, о доме, о нас всех. Себя он обзывал непроходимым дураком: неужели стоило ради наказания конокрадов затевать такое путешествие?
Наутро отец обнаружил свою лошадь всего в нескольких стах ярдов от себя: она стояла, безнадежно запутавшись задней ногой в поводе. Ура! Сердце отца продолжало тревожно биться, пока он не взял лошадь за повод и не уселся в седло. Раньше он бы никогда так не гордился своей победой над лошадью, а сейчас он даже наклонился и потрепал ее по шее.
Наступил новый изнурительно жаркий день. Небо источало зной, словно гигантская пламенеющая печь. Дул жгучий ветер. Справа и слева от дороги стелились неумолимые бесплодные пески. Сорок миль проехал отец и не встретил ни души, кроме одинокого всадника, который ускакал, увидев у него револьвер.
Огненный шар солнца клонился к закату. Впереди показалось болото, потом озерко, на котором плавали утки, а в стороне от дороги кабачок — ветхая, покосившаяся хибара. У входа стоили две верховые лошади, привязанные к деревьям. На веранде развалились четверо: двое бородатых мужчин в штанах, подшитых кожей, со шпорами на сапогах, и двое совсем мальчишек, один из них темнокожий.
— Добрый день, — сказал отец.
— Добрый…
Отец слез с лошади. Взоры всех сидевших на веранде устремились на него.
За прилавком стоял хромой одноглазый инвалид; голова его была покрыта шрамами. Предвкушая новый заказ, он принялся торопливо вытирать стакан полотенцем.
Отец заказал пиво, озираясь на своего коня, — он помнил предупреждение сержанта. Получив кружку пива, отец стал пить ее у двери.
— Издалека едете? — спросил кабатчик, испытующе разглядывая отца.
— Да так, пожалуй, миль двести пятьдесят будет, — ответил отец.
— Из Квинсленда?
Отец помедлил, не зная, отвечать на этот вопрос или нет. В этот момент к кабачку подскакал всадник с внешностью типичного разбойника из буша. О чем-то пошептавшись с сидевшими на веранде, он крикнул:
— Райли!
Кабатчик Райли нырнул под прилавок и заковылял к двери. Всадник крикнул ему:
— Полицейские проехали вчера через Бинджилу с этим, из Квинсленда!
Райли не расслышал.
— С кем, с кем? — переспросил он.
— Со свидетелем по делу Свистуна. Они его везут в наручниках.
Мальчишка захихикал, но Райли сохранил серьезность.
Отец не вытерпел. Шагнув вперед, он откашлялся и, пронизывая взглядом всадника, крикнул громовым голосом:
— Все это брехня!
В одно мгновение взгляды всех присутствующих обратились на отца. Воцарилась мертвая тишина. Отец приосанился, проникнувшись всей важностью момента, и высокомерно оглядел всех.
— Брехня, — снова рявкнул он. — Я и есть этот самый человек из Квинсленда. Ну, где же мои кандалы?
Он сделал шаг вперед, предоставив всем желающим освидетельствовать его здоровенные ножищи.
Физиономия всадника исказилась злобной гримасой, но в этот момент он перехватил взгляд Райли, что-то прочитал в нем, и выражение его лица тотчас же изменилось.
Он спрыгнул с коня и, расплываясь в улыбке, подошел к отцу.
— Так вы, значит, и есть мистер Радд? — заговорил он. — С верховьев Кондамина?
— Да‚ это я, — ответил отец, сохраняя непроницаемый вид.
Всадник сказал, что он несколько раз бывал на нашей ферме, и отозвался о ней с превеликим одобрением. Отцу он представился как племянник старого Грея, и отец начисто забыл все предостережения полицейского сержанта. Схватив руку «племянничка» богатого фермера, он крепко ее потряс.
