— Гм, — фыркнул Джимми, который все еще не мог опомниться, что остался в живых. — Искусный полет, как бы не так! Более идиотского полета я еще никогда не совершал.

Они, разумеется, тоже это знали, только выражались вежливее. И с тех пор Джимми необычайно вырос в их глазах, потому что он сознался в своем промахе, вместо того чтобы соврать что-нибудь и вывернуться.

Джордж Вейс, один из компании летчиков, которые водят фотосамолет газеты «Дэйли Ньюз» — знаете эти «снимки с воздуха» в иллюстрированных газетах? — рассказал мне забавный случай про себя и покойного капитана Роджерса из военного флота.

Капитан Роджерс летал когда-то очень давно, еще во времена самолетов «Райт» с толкающим винтом. Несколько лет назад он встретился с Джорджем в Вашингтоне и попросил его доставить его на самолете к нему домой, в Хавр-де-Грес, штат Мэриленд. Он уверял Джорджа, что там, около самого его дома, есть поле, на котором можно приземлиться. Он сказал, что сам приземлялся на этом поле.

Джордж полетел с ним на своем пассажирском самолете «Тревелэр».

Когда они очутились над домом капитана, тот показал ему поле.

— Да там полно коров, — запротестовал Джордж.

— Это ничего, — сказал капитан, — вы сделайте круга два над полем, и кто-нибудь выйдет и прогонит их.

Джордж послушался, и действительно кто-то вышел и прогнал коров с поля.

— И все-таки я не смогу посадить здесь машину, — заявил Джордж, — поле слишком маленькое.

— Уверяю вас, что сможете, — обнадежил его капитан. — Я сам здесь садился.

Джордж сделал еще круг над полем. Он рассказывал потом, что оно казалось ему величиной с хороший носовой платок, и по краям его росли высокие деревья.

— Вы твердо уверены, что садились здесь? — не унимался Джордж.

— Ну, конечно, — подтвердил капитан. — Давайте, давайте, места вполне достаточно.

Джордж сказал себе, что уж если капитану хватило здесь места для посадки, то, чорт возьми, хватит и ему.

Он рассказывал, что, в конце концов, прямо свалился на деревья, не столько спланировал, сколько упал, и брякнулся на поле с такой силой, что самолет неминуемо должен был разбиться, но почему-то уцелел. Джордж остановил его в пятидесяти футах от деревьев, — пришлось раньше времени выключить мотор и всей силой навалиться на тормоза. Он рассказывал что был в совершенном недоумении, — как же теперь отсюда выбраться, не поломав самолета.

Вечером, сидя за бутылкой в доме капитана, Джордж спросил его: —Ну, капитан, скажите мне теперь правду. Вы действительно садились на этом поле?

— Разумеется, — ответил капитан. — Было это, правда, давно, в 1912 году, и летал я на «Райте» с толкающим винтам.

Джордж прыснул в рюмку. Старые «Райты» садятся так медленно, что, летая на них, можно, вместо аэродрома, обойтись хоть обеденным столом.

— И помните деревья, что растут вокруг поля? — продолжал капитан. Джордж помнил деревья. — Ну, так вот, в 1912 году это были низкие кустики.

Эдди Бэргин, один из самых старых пилотов на аэродроме Рузвельта, рассказывал мне, как последний старый навес на их аэродроме был попользован в качестве маяка, чтобы указать попавшему в беду летчику дорогу на аэродром.

Рэсс Симпсон — во время войны американский летчик-инструктор в Госпортской школе в Англии, а сейчас агент на аэродроме Рузвельта — поднялся однажды вечером на стареньком учебном самолете с первой световой воздушной рекламой, когда-либо появившейся над Нью-Йорком. Пока он летал, весь аэродром затянуло туманом.

Скоро с земли стало слышно, что он возвращается. Товарищи слышали шум его; мотора, но самолета не было видно. Они знали, что он не видит аэродрома и блуждает где-то выше тумака.

Они решили помочь ему. Достали баки с бензином, облили бензином старый навес, стоявший немного в стороне от ангаров, и подожгли эту развалину. Они собрали пустые ящики от моторов, разломали их и навалили на горящий навес. Получился такой костер, что одно время они даже опасались, как бы огонь не перекинулся на ангары. Они надеялись, что Рэсс увидит красное пятно в тумане и таким образом сможет найти аэродром. Наконец они услышали, как Рэсс выключил мотор. Услышали, как зашумел, планируя, самолет и как он ударился о землю. По звуку они поняли, что он сильно пострадал при посадке.

Они вскочили в автомобиль и стали носиться в темноте и тумане по всему аэродрому в поисках разбитого самолета. Эдди утверждает, что поиски длились не меньше получаса.

Когда самолет был, наконец, обнаружен, они увидели, что Рэсс залез на него, сидит и курит папиросу. Оказалось, что вся их работа пошла впустую. Рэсс не увидел никакого красного пятна. Он просто пикировал наудачу в туман и на аэродром попал совершенно случайно.

Окончив летные школы Брукс и Келли, я получил назначение на аэродром Сэлфридж, в Детройте. Делать мне там было почти нечего, и я заскучал. Я узнал, что в Экроне, совсем близко от города, где я родился и вырос, готовится авиационный праздник. Я решил, что было бы приятно отправиться туда, повидать старых знакомых и провести несколько фигурных полетов. Я получил, как полагалось, разрешение от начальства и пустился в путь на самолете «Томми Морз». Аэропланы Морз уже в то время сильно устарели, и в армии их старались как можно скорей заменить более современными моделями. Их оставалось в употреблении всего несколько штук.

В Экроне, когда я прилетел туда, шла оживленная подготовка к празднику. Я решил, что не пожалею себя, — покажу им, на что способен местный уроженец. Первое отделение моей программы прошло отлично. Я пикировал, делал мертвые петли, бочки и другие фигуры. Для финала я придумал особую посадку с фокусом, такую эффектную, что зрители должны были ахнуть от восторга, как один человек. Посадка эта мне не совсем удалась. Я плохо рассчитал расстояние и сел на крыло. Очень вышло неудобно. Ничего не оставалось, как только телеграфировать в Сэлфридж с просьбой выслать мне новое крыло. Ответная телеграмма гласила, что подходящих крыльев сейчас нет и чтобы я погрузил самолет в поезд и отправил на аэродром. Это поставило меня в тупик. Я понятия не имел, как нужно разбирать самолет. Я тщательно осмотрел свой старый «Морз» со всех сторон, но так ничего и не придумал. Нужно было упаковать его в ящик, и притом быстро. Я раздобыл пилу. Отпилил исправное крыло, потом пострадавшее крыло и хвостовое оперение. Я запихал все это в ящик и отправил, куда следовало. Самолет, разумеется, пришлось выбросить.

Так я помог армии избавиться еще от одного «Томми Морза».

Недавно я сидел один в кино. Показывали хронику. На экране появилась шустрая, плутоватая физиономия Джимми Дулитла. За ним был виден скоростной низкокрылый цельнометаллический самолет «Вулти», на котором Джимми незадолго до того чуть-чуть не побил рекорд для линейных самолетов на трассе Лос-Анжелос — Нью-Йорк.

«Я сам виноват, что не показал лучшего времени, — заговорило изображение Джимми. — Я не использовал всех возможностей машины, на которой летел. Ночью я отклонился от своего курса и вышел к морю на двести миль южнее того пункта, который я себе наметил. Вот вам еще один пример скверного вождения самолетов».

Вскоре после этого я увиделся с Джимми в Баффало.

— Что у тебя там вышло, Джимми? — спросил я, когда речь зашла о полете, о котором он говорил в кино. — Ты что, долго летел над облаками? — продолжал я, великодушно давая ему понять, что я, разумеется, представляю себе дело так: погода была скверная, большую часть пути ему пришлось лететь над облаками, не видя земли, поэтому он и сбился с курса.

— Нет, — объяснил он. — Я летел не над облаками, а в облаках, десять с половиной часов. Выйти из них вверх я не мог, потому что выше шестнадцати тысяч футов самолет сейчас же покрывался льдом. Спуститься ниже облаков я не мог по нескольким причинам. На пути были высокие горы. К тому же, если б я летел низко, я пробыл бы в воздухе еще дольше, и мне не хватило бы горючего до Нью-Йорка, потому что машина была перегружена и только на высоте в пятнадцать тысяч футов мотор достигал полной мощности и горючее расходовалось наиболее рационально. Вот и пришлось лететь в облаках. А потом меня спутали радиосигналы. Они ведь не все одинаковой силы. Я считал, что самые сильные ближе всего от меня, а это не всегда так. Этот полет меня многому научил. Мне кажется, что, попробуй я еще раз, я провел бы его удачнее.